⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒

13.14. Кулацкая операция на территории Прикамья в 1937–1938 гг.

6 января 1938 г. сотрудники Кизеловского горотдела НКВД арестовали Георгия Семеновича Пьянкова, рабочего шахты № 6 – Капитальная. Привезли в недостроенный производственный корпус и заперли там вместе с другими товарищами по несчастью. Спустя какое-то время вызвали на допрос, где следователь предложил ему признаться в совершенных преступлениях и подписать заранее составленный протокол. В нем, среди прочих злодеяний, указывались конкретные факты вредительства: «сталкивал под откос железнодорожные вагоны, а, работая проходчиком, умышленно выбивал крепежные стойки». Георгий Пьянков был человеком молодым, упрямым и грамотным (окончил начальную школу), потому, удивившись «до глупости неправдоподобному обвинению», ничего подписывать не стал, за что был жестоко наказан. «Следователь угрожал … оружием, избивал, затем целые сутки держал в коридоре на табурете…», в конце концов, на две недели отправил в карцер. «Помещение карцера по своим размерам было очень маленьким, а людей в нем содержалось много. Кроме того, к помещению карцера был подведен паропровод, так что находиться в карцере в таких условиях было невыносимо». Однако, Пьянков все-таки вынес, ничего не подписал и был отправлен в лагерь, где «… узнал, что осужден тройкой на 10 лет». Отсидел до звонка, вернулся в Кизел, вновь устроился на шахту на этот раз имени Ленина десятником погрузки¹.

Событие, исковеркавшее жизнь 24-летнему рабочему парню, было рядовым эпизодом в череде массовых операций, проводимых территориальными органами НКВД в течение четырнадцати месяцев. Согласно директивному документу высшей степени важности – совместному постановлению Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б), массовые операции были нацелены на «разгром и выкорчевывание вражеских элементов» с применением особых средств, поименованных «упрощенным ведением следствия»². В указанном постановлении высшие государственные инстанции в ноябре 1938 г. объявляли о прекращении массовых операций, начатых в соответствии с постановлением политбюро ЦК ВКП(б) в августе предшествующего – 1937 года. В силу оперативного приказа наркома внутренних дел СССР № 00447 в кратчайший срок подлежали беспощадной репрессии «бывшие кулаки, активные антисоветские элементы и уголовники»³. По мере поступления новых приказов наркомвнудела, указывавших на дополнительные цели: поляков, немцев, харбинцев, латышей, их исполнители в служебной переписке и деловых разговорах стали называть первую операцию – «кулацкой». Под этим именем она и вошла в историю.

Если начальная дата операции известна (в приказе указано число – 5 августа 1937 г.), то вопрос о ее завершении остается открытым. Первоначально на всю операцию отводилось 4 месяца. В действительности, органы НКВД продолжали изъятие «антисоветских элементов», перечисленных в приказе, вплоть до осени 1938 г.

Операции не просто следовали одна за другой, они накладывались друг на друга. Новые задачи вовсе не отменяли старые, они только по-другому расставляли акценты. И если в первые месяцы бывших кулаков брали просто как кулаков, то зимой 1937–1938 гг. в порядке уничтожения «инобазы», то есть подручных (потенциальных и реальных) зарубежных разведок, или в качестве эсеров и меньшевиков.

В отечественной историографии тема кулацкой операции в исследовании большого террора остается периферийной. Причины такому состоянию дел можно было бы объяснить состоянием источниковой базы. Ведомственные документы НКВД рассекречены в минимальной мере. Представляется, однако, что немаловажную роль играют также и теоретические, вернее, идеологические предрасположенности историков. Массовые операции не укладываются в концептуальные схемы, объясняющие генезис и содержание большого террора или перипетиями классовой борьбы, или технологиями отправления власти в пореволюционном обществе. В первом случае речь идет о расправе с политической оппозицией⁴. Во втором – о радикальном способе вернуть к жизни окостеневшие управленческие структуры, попутно открыв социальный клапан для выражения справедливого недовольства городских и сельских низов по адресу некомпетентных, вороватых, жестоких и надменных чиновников⁵. Тем более, за предшествующие десятилетия сложилась литературная традиция, отождествляющая жертв большого террора с номенклатурными лицами – выходцами из революционной эпохи: с членами ЦК, наркомами, командармами, красными директорами, полпредами. Впускать в этот избранный круг плотников, кочегаров, конюхов, грузчиков, казалось, да и по сей день кажется не совсем приличным. Тем не менее, в литературе последнего десятилетия о большом терроре в 1937–1938 гг. присутствуют сюжеты, касающиеся проведения массовых операций⁶.

Изучение кулацкой операции на территории, ныне входящей в Пермский край, а в 1937–1938 гг. бывшей западной окраиной Свердловской области, фактически только начинается. Документальной основой исследования являются материалы, хранящиеся в фондах Государственного общественно-политического архива Пермской области (ПЕРМГАНИ). Речь идет в первую очередь об архивно-следственных делах, собранных в двух фондах (641/1 и 643/2). В них содержатся допросные протоколы, заявления, свидетельские показания, постановления особой тройки. Специфика указанных документов заключается в том, что они все – или почти все – фальсифицированные. В 1937 г. в стенах Свердловского Управления НКВД состоялся примечательный разговор между прежними товарищами по оружию. Один из них – Боярский – исполнял роль следователя; второй – Плахов – нераскаявшегося врага. Следователь убеждал собеседника сознаться в участии в антисоветском заговоре. Арестант отказывался и, в конце концов, задал вопрос: «Зачем вам нужна ложь? Боярский ответил, что это нужно партии, органам НКВД, нужно истории…»⁷.

В позднейших показаниях высокопоставленного сотрудника Свердловского УНКВД А.Г. Гайды как о чем-то само собой разумеющемся рассказывается о том, как «… в 3 отделе на всех «сознавшихся» арестованных писал протокол один человек Вайнштейн, не видевший в глаза этих арестованных и не беседовавший с ними, т.е. протоколы писались только лишь с заявления, исключительно фантастического характера на 60-70 листах»⁸. Точно так же поступали сотрудники городских и районных отделений НКВД. Более точные сведения можно было бы почерпнуть из следственных дел бывших исполнителей приказа № 00447. Однако этот массив документов остается закрытым. Лица, осужденные за злоупотребление служебным положением и фальсификации дел в ходе массовых операций, не реабилитированы – и по этой причине их дела не доступны. Исследователь массовых операций может располагать только обзорными справками, выписками из протоколов допросов, копиями рапортов по начальству, помещенными в реабилитационные дела жертв репрессий.

Служебная документация органов НКВД (материалы оперативных совещаний, доклады, директивы, сводки) также остается засекреченной. Впрочем, есть указания на то, что по приказу местных руководителей часть материалов была уничтожена еще в 1938 г⁹. Сохранилась переписка между НКВД СССР и политбюро ЦК ВКП(б), частично опубликованная в сборнике «Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938»¹⁰.

В распоряжении исследователя находятся также разрозненные протоколы партийных собраний сотрудников НКВД, не регулярно собираемых в указанный период. В этих материалах очень фрагментарно, односторонне и поверхностно отображается внутренняя жизнь учреждений, проводящих массовую операцию, выявляются сдвиги в коллективной психологии исполнителей большого террора. Материалы, содержащиеся в архивно-следственных делах, могут быть дополнены документами из фондов территориальных партийных организаций – Перми, Молотово (так в 1932–1938 гг. назывался современный Мотовилихинский район), Березников, Соликамска, Чусового, Кизела, Кунгура, Щучьего Озера, Лысьвы и др. И если в ходе самой операции переписка между райотделами НКВД и районными партийными комитетами была сведена до минимума (из отдела в райком поступали списки арестованных членов партии; из райкома в отдел списки исключенных из ВКП(б) по политическим мотивам, или партийцев, подозрительных по своему происхождению), то в стенограммах конференций, в протоколах заседаний районного бюро, в партийных характеристиках можно обнаружить не только сведения о реакции населения на происходящие события, но и образ мысли их участников и свидетелей. После ноября 1938 г. в фондах районных и городских комитетов вновь отложились документы, составленные в территориальных органах НКВД: справки, информационные письма, доклады, в том числе и затрагивающие недавнюю историю.

Неоценимым подспорьем для исследователя является составленная сотрудниками архива база данных на лиц, подвергшихся репрессиям по политическим мотивам на территории Пермской области. В ней учтены 7959 человек, осужденных особой тройкой Свердловского УНКВД в 1937–1938 гг.

Историю кулацкой операции, таким образом, приходится реконструировать, в основном, по косвенным источникам, к тому же рассредоточенным в самых разных делах. Без неоценимой помощи Галины Федоровны Станковской – великого знатока архивного фонда – с этой работой я бы не справился. Сердечное ей спасибо.

 

ПОДГОТОВКА КУЛАЦКОЙ ОПЕРАЦИИ

 

Подготовка к массовой акции по истреблению антисоветского элемента началась в начале лета. В июне начальник Свердловского УНКВД Д.М. Дмитриев создал для этой цели оперативный штаб, которому поручил непосредственное руководство и планирование предстоящей операции¹¹.

За несколько недель до ее начала штаб организовал кустовые совещания с руководством районных и городских отделов НКВД.

Г.Ф. Черняков, в то время возглавлявший Кочевский РО НКВД, «… был вызван на совещание начальников райотделений, которое проходило под руководством начальника областного управления милиции Вейнберга, специально приехавшего для этой цели в Кудымкар». Там они получили приказ «… в кратчайший срок подготовить списки лиц из числа кулаков и предоставить эти списки в Окротдел НКВД в гор. Кудымкар. Списки должны были быть подготовлены по специальной форме с указанием установочных данных и компрометирующих материалов на этих лиц»¹². Дело происходило «в июне – июле месяце». Более точной даты свидетель не помнил. На более раннем допросе Черняков уточнил, что совещаний было несколько. На первом «… об арестах еще ничего сказано не было»¹³.

Затем Вейнберг приехал в с. Кочево, лично проверил списки, остался доволен и приказал их отослать в окружной отдел – в г. Кудымкар. И уже после того, как все списки были составлены и отосланы, «…в начале августа 1937 года в гор. Кудымкар приехал начальник СПО УНКВД Ревинов, который также провел совещание с начальниками райотделений, на котором заявил, что ЦК ВКП(б) и Советским правительством поставлена задача ликвидации базы «правых» в деревне. <…> Здесь же на совещании нам были возвращены ранее высланные в окротдел списки, причем в этих списках против каждой фамилии стояли римские цифры – I или II, означавшие, кого нужно арестовать в первую и кого во вторую очередь. Кроме того, предложили занять какое-либо помещение под КПЗ, мобилизовать для проведения операции партийно-советский актив, подготовить транспорт. На прошедших совещаниях нам указывали, что следствие по делам арестованных необходимо вести упрощенным образом, то есть постановление на арест об избрании меры пресечения не выносить, санкции на арест у прокуроров не испрашивать, прокуроров в КПЗ не допускать, обвиняемых с материалами дела не знакомить, очных ставок не проводить. Каждому начальнику райоргана, в том числе и мне, была заранее определена цифра подлежащих аресту, причем было сказано, что если в ходе следствия дела будут развертываться, то никаких ограничений в проведении последующих арестов не будет»¹⁴.

Из показаний Г.Ф. Чернякова (самых подробных из тех, что удалось обнаружить) следует, что на непосредственную подготовку операции исполнителям отводилось несколько недель. За это время районные отделы должны были составить «черные списки» трудпоселенцев и местных бывших кулаков, «… на которых были какие-то компрометирующие материалы», отослать их для проверки по начальству, а затем получить обратно с отметкой «…красным карандашом» против фамилий людей, подлежащих немедленному аресту. Никаких новых виз и подписей на этих списках не появилось¹⁵.

В процессе подготовительных мероприятий органы НКВД определили круг жертв, прежде всего, из числа трудпоселенцев. Им снова была присвоена номинация «кулаки». Следует заметить, что правовое положение этих людей проблематизировалось Конституцией 1936 г. Наравне с другими гражданами они получили избирательные права, тем самым, их политическая ущербность, казалось, была сведена на нет. В среде трудпоселенцев циркулировали слухи о предстоящем полном восстановлении гражданских прав. «Находясь в ожидании конкретного преломления статьи 135 Новой Конституции в отношении трудссылки, имеются различного рода настроения и высказывания всевозможных предположений в отношении дальнейшей судьбы трудпоселенцев», – сообщается в одном из документов, составленных в Кизеловском горотделе НКВД в начале 1937 года. Смысл этих высказываний сводится к тому, что мы теперь свободные люди, захотим – останемся на старом месте работы, захотим – нет. «Губаха – это место ссылки и наказания, в случае, если дадут паспорта, то здесь останутся одни кадровые рабочие. <…> Я тоже поеду домой и буду работать в колхозе слесарем. Там проживу лучше, чем здесь». Следует заметить, что такие настроения разделяли и некоторые хозяйственные руководители. В документе упоминается начальник отдела кадров и одновременно парторг лесозавода Дымолазов, который «… в присутствии трудпоселенцев» сказал коменданту поселка «…сейчас трудпоселенцев нет; они свободные граждане, как и мы с тобой, <…> они свободны и могут ехать, куда угодно». Авторы «Справки» также не были уверены в перспективе сохранения status quo – и потому предлагали до получения распоряжений поддерживать сложившийся режим, «…обеспечить выполнение существующих условий со стороны хозяйственных организаций» и «проводить массовую воспитательную работу», чтобы закрепить этих нужных работников на предприятиях¹⁶. Спустя некоторое время настроения поменялись: «Вожди между собой ссорятся, а из-за этого нас, трудпоселенцев, не восстанавливают в избирательных правах»¹⁷. Никому, однако, не приходило в голову, что спустя несколько месяцев власти изымут их из советского общества, превратят в «…особое политическое тело, в котором не было законов и не было граждан»¹⁸.

Трудпоселенцы будут отождествлены с врагами, подлежащими искоренению по спискам.

Техника составления последних была простой. Следователи просматривали ранее составленные дела-формуляры и агентурные дела на лиц, подлежащих оперативному учету: в первую очередь на тех же трудпоселенцев, но так же и на бывших военнослужащих белых армий, членов социалистических партий, людей, отбывших заключение по 58 статье¹⁹.

Другие оперативные работники, по свидетельству сотрудника Кизеловского ГО НКВД С.В. Трясцина, получили приказ «…учесть по обслуживаемым им объектам контрреволюционный элемент: полуофициальным сбором данных и через агентуру составить списки с установочными данными и краткой характеристикой его деятельности…»²⁰. С агентами поручили работать курсантам. Так Иван Григорьевич Сердюк, проходивший практику в г. Кизеле, получил список свидетелей, которых ему надо было допросить «…об антисоветской деятельности подлежащих аресту лиц»²¹. Таких лиц по городу учли 800 человек. Свердловское начальство одобрило арест 500 из них²².

Агентурные материалы добирались непосредственно перед самой операцией. Все делалось наспех. «Основным материалом для их ареста служили агентурные материалы и формуляры, что я считал вполне достаточным», – показывал на суде В.И. Былкин, руководивший операцией в Перми²³. О том, как в последние составлялись формуляры, можно прочесть в показаниях И.Н. Муллова: «Еще до составления протокола меня вызвал к себе комендант трудпоселка и сказал мне, что нужно подобрать людей и компрометирующие материалы на них, после этого мы составляли характеристики, причем некоторые факты брались по памяти; на других лиц мы просматривали по карточке и книгам дисциплинарные взыскания за побег, за самовольные отлучки с трудпоселка в город, за невыход на работу и т.д., и уже после этого следователь составил протокол на всех намеченных лиц и предложил мне для полписания»²⁴.

Руководителям райотделов разъяснили на словах технологию проведения операции, а также ее политический смысл и предложили самостоятельно изыскать дополнительные средства: арестные помещения, транспорт и пр.

К началу операции областное управление НКВД увеличило штаты оперативных отделов за счет мобилизации вахтеров, фельдъегерей, охранников и курсантов²⁵.

Можно предположить, что на основании полученных списков Свердловское УНКВД разметило территорию области, выделив те районы, по которым планировалось нанесение основного удара, в том числе: Коми-Пермяцкий округ, Ворошиловский район (Березники, Соликамск, Губаха), Пермь и прилегающие к ней города и поселки. Под прицельный огонь попали те районы, где были расквартированы трудовые поселенцы, занятые в промышленности, в строительстве, на транспорте, в лесном и сельском хозяйстве. Именно туда позднее отправятся оперативные группы и следственные бригады из Свердловска.

Организационная подготовка операции этими мерами фактически исчерпывалась.

Была в процессе подготовки и политическая составляющая. На совещании в Кудымкаре капитан ГБ Ревинов разъяснил своим слушателям, что бывших кулаков следует ликвидировать не за старые грехи, или конкретные преступления, а потому, что они представляют собой политическую опасность, являясь социальной базой «правых» ²⁶.

Правые, на языке июля 1937 года, это синоним врагов народа, оккупировавших руководящие должности в партийных, советских и хозяйственных учреждениях Урала²⁷. Прежде, чем начать операцию, органы НКВД произвели политическую зачистку территорий, нанеся удары по штабам. В показаниях Михаила Алексеевича Дьяконова – помощника оперуполномоченного Ворошиловского РО НКВД – содержится примечательное наблюдение: «…До проведения этих /массовых – О.Л./ операций <…> были произведены массовые аресты руководящих партийных и советских работников района и расположенных на его территории промышленных предприятий. В то время были арестованы члены партии с большим стажем, секретари райкома и Березниковского горкома, директора заводов, крупные инженеры и другие советские и партийные работники. Мне, как оперативному работнику РО НКВД, было известно, что на указанных лиц никаких компрометирующих материалов в РО не имелось, однако они были арестованы»²⁸. Весной того же года подобной операции был подвергнут г. Пермь, летом – Коми-Пермяцкий округ, города Лысьва, Чусовой, Кизел, Кунгур. Были арестованы руководители отделов НКВД в Кудымкаре и в Березниках. Об одном из них – начальнике Ворошиловского ГО капитане ГБ А.П. Морякове говорили, что «…он был противником массовых операций и необоснованного ареста граждан»²⁹. Начальник Пермского горотдела Л.Г. Лосос, непосредственно руководивший подготовкой операции, за неделю до ее начала застрелился.

Аресты номенклатурных работников являлись необходимым политическим основанием для массовых акций против рабочих, колхозников, мелких служащих. И дело здесь не в том, что прежнее руководство могло как-то помешать проведению операции, или вмешаться в ее процесс. После падения И.Д. Кабакова такой дерзости от секретарей горкома ожидать уже не следовало. Разоблачение страшного заговора во властных инстанциях развязывало чекистам руки для крупномасштабной карательной акции, оправдывало в их собственных глазах применение террористических мер по отношению к беззащитным людям, обеспечивало – если не поддержку, то хотя бы одобрение населения и, наконец, создавало общественную атмосферу страха и неуверенности. Как верно заметил на допросе начальник Ворошиловского РО НКВД Шейнкман: «Безусловно, в нормальной обстановке <…> такие аресты не имели бы место»³⁰. К осени 1937 г. усилиями партийной пропаганды, при помощи массовых акций – митингов и собраний, публичных читок газетных статей и совместного прослушивания радиопередач городское население переживало состояние коллективного психоза. Враг приобрел черты мифологического чудовища, способного своими сетями опутать близкого человека, дотянуться до соседней лавки, вывернуть лампочку в подъезде. «Горе в том, – писал Н.И. Ежову в Кремль житель Перми, благоразумно скрывшийся под псевдонимом «Зорька», – что регулярно, ежедневно, утром в тот момент, когда в долгую уральскую зиму рабочий и служащий, хозяйка и дети-ученики встают с постели, тухнет огонь, тухнет тогда, когда в городе вечно нет керосина, тысячные толпы озлобленных, страдающих людей стоят у лавки, ожидая привоза керосина. Тухнет вечером в тот момент, когда он больше всего нужен и загорается ночью, когда не нужен. Что это, случайность? Издевательство? Остатки работы паразитов человечества? А их на Урале было немало. <…> Гады делали огромные очереди с хлебом, люди мучались, росло недовольство. <…> Не электроэнергии не хватает, а еще врагов народа много осталось у руководства на Урале, в Перми»³¹. Таких писем много сохранилось в фондах партийных организаций. Слово «троцкист» стало ругательством, заменившим все прежние обидные клички. Так, ветеран жалуется агитатору на соседей, не желающих в сотый раз слушать его нетрезвые речи: «В этом доме все троцкисты. Если бы вернулся 18 год, то я бы разделался с ними»³².

Имело значение и то обстоятельство, что по сценарию проведения массовой операции ее руководители нуждались в особом материале: в людях с общественным положением, образованных и полностью деморализованных, способных сыграть назначенные им роли главарей повстанческих и диверсионных организаций. В показаниях С.В. Трясцына о том, как фабриковали дела в Кизеловском горотделе, содержится любопытный эпизод на эту тему: «В момент отъезда бригады УНКВД, это относится примерно к декабрю 1937 или январю 1938 года, Годенко меня лично и других некоторых работников проинструктировал, как именно нужно вести следствие. Этот инструктаж сводился к тому, что арестованные с одного объекта должны быть в единой организации. Из их среды нужно подобрать фигуру посолидней по своей прошлой деятельности, в крайнем случае, из социально чуждой среды, но чтобы был недальновидный, и с ним уговориться, чтобы он стал руководителем контрреволюционной организации, и в его протоколе написать то, что нужно нам, т.е. он вербовал, по его указаниям делались диверсии, готовились к восстанию, и что он завербован тем-то, и что всю свою деятельность он вел в интересах германской и иной иностранной разведки, смотря кого мне назовут, кто завербовал этого человека…»³³.

Массовым операциям предшествовали оперативные удары по так называемому контрреволюционному подполью, проводимые ответственными сотрудниками Свердловского УНКВД вместе с районными работниками в апреле – июне 1937 г. в гг. Березники, Кизел, Пермь и др.

«В феврале-марте 1937 г. Дмитриев … дал указание произвести массовое изъятие руководящих работников с основных заводов. Было арестовано несколько сот человек, работавших в Уральской промышленности»³⁴.

В ходе этих акций отрабатывался механизм арестов, техники упрощенного следствия, но, что самое главное, метод фабрикации контрреволюционных групп из людей, объединенных разве что общим местом работы или службы, или земляческими, или просто добрососедскими отношениями. На этом поприще преуспел начальник особого отдела 82 стрелковой дивизии, расквартированной под Пермью, Федор Павлович Мозжерин. В 1936 г. сотрудниками особого отдела было арестовано несколько красноармейцев, проходивших службу в 61 батальоне тылового ополчения. Все они – или почти все были людьми верующими, некоторые происходили из семей священнослужителей. По всей видимости, в увольнительные они посещали церковные службы, разговаривали с прихожанами и священниками. В течение полугода Мозжерин сотоварищи составляли из них боевую террористическую организацию: избивали на допросах, ставили на конвейер, уговаривали, подкармливали («брали 1-2 пачки папирос, какое-нибудь мясное блюдо из буфета»³⁵), отдавали на расправу уголовникам и, в конце концов, добились своего³⁶.

Подследственные (а к красноармейцам позднее добавили несколько священнослужителей и рабочих) подписали сочиненные следователями протоколы, в которых содержались признания об их участии в «Обществе трудового духовенства», намерении взорвать завод имени Кирова и железнодорожный мост через Каму. К составлению протоколов приложил руку и начальник Свердловского УНКВД Д.М. Дмитриев, который ознакомившись с материалами, «…сказал, что над этим делом надо работать, дело хорошее»³⁷.

Взял его к себе, переписал заново признания, что-то убрал, что-то добавил, усилил тему подготовки террористического акта, в общем, отредактировал в нужном виде. Арестованные были приговорены к расстрелу. Следователи получили награды³⁸.

Таким образом, к началу операции областное управление НКВД приняло все необходимые предварительные меры: в пределах установленных лимитов расписало количество жертв по городам и районам, проверило списки обреченных, отработало технику получения признаний от них. Городские и районные отделы подготовили учетные материалы для проведения следственных действий и изготовления альбомных справок, сформировали оперативные группы для производства арестов, оборудовали временные помещения для содержания заключенных. Одновременно был разработан сценарий, позволяющий вписать кулацкую операцию в большой процесс выкорчевывания вражеских гнезд, в разгром контрреволюционного право-троцкистского подполья.

 

СЦЕНАРИЙ КУЛАЦКОЙ ОПЕРАЦИИ

 

Для исполнения приказа № 00447 сотрудникам Свердловского УНКВД не требовалось составлять каких-либо особых сценариев. Им вменялось в обязанность выявить и подвергнуть аресту антисоветские элементы – общей численностью десять тысяч человек: из них четыре тысячи расстрелять; шесть тысяч – отправить в лагеря на длительные сроки³⁹. Никаких иных процедур не требовалось. Руководство областного управления, однако, усложнило себе задачу, попытавшись объединить всех (или почти всех арестованных) в большую контрреволюционную повстанческую организацию. Иначе говоря, наркомат предписывал уничтожать заклятых классовых врагов поодиночке, местные чекисты предпочитали делать это группами. Более того, Москва приказывала подвергнуть репрессии за прошлые грехи, Свердловск наказывал за нынешние преступления.

Сценарий был прост. Летом 1937 г. начальник Свердловского управления НКВД Д.М. Дмитриев «…дал директиву начальникам городских и районных отделений НКВД», согласно которой «…аппаратом УНКВД вскрыта в Свердловской области, руководимая право-троцкистами контрреволюционная повстанческая организация, которая … создана по принципу формирования воинских частей, делится на корпуса, роты, взводы со штабом контрреволюционных повстанческих организаций в гор. Свердловске»⁴⁰. Организация располагает вооружением, которое до поры до времени хранится на складах Осоавиахима. «Дмитриев предложил следствие по делам арестованных кулаков вести в направлении выяснения их принадлежности к повстанческой организации, – пересказывал содержание летней директивы Н.Я. Боярский – в 1937 г. помощник начальника Свердловского УНКВД, – … особо подчеркнул, что именно кулаки являются основными кадрами повстанческих формирований на Урале»⁴¹.

По следственным документам можно проследить, как формировался уральский сценарий. Все началось с ареста в апреле 1937 г. начальника Камского речного пароходства Григория Ивановича Кандалинцева. Кадровый рабочий, до революции машинист портовой электростанции в гор. Махачкала, депутат городского Совета в 1917 г., не был твердокаменным ленинцем. Всю революцию он оставался беспартийным. «В первое время при временном правительстве, как я сейчас представляю, стоял на платформе учредительного собрания, и должен сказать, что я в то время недопонимал важности и необходимости социалистической революции и диктатуры пролетариата», – так он отвечал на вопрос о своих политических взглядах в 1937 г⁴².

В партию вступил в 1921 году и с тех пор работал на речном флоте. Мягкостью и податливостью характера Кандалинцев не отличался, в аппаратные кланы не входил, так что на одном месте долго не задерживался, кроме Астрахани, где был и начальником рейдового флота, и ответственным работником конторы судостройремонта. Там он, на свою беду, встретился с бывшим секретарем Московского комитета ВКП(б) Н.А. Углановым, даже довелось вместе посидеть в президиуме профсоюзного съезда. Знакомство было деловым и шапочным. Однако, после февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) контакт с лидером правых стал событием криминальным. Сначала последовал донос в партийные органы, затем долгие объяснения в горкоме:

«Вопрос: Был ли такой случай, когда Угланов, не будучи выбранным в президиум профсоюзного съезда, сидел, а вы были председателем, внесли предложение избрать Угланова в президиум и дать ему слово?

Ответ: Нет, такого случая не было.

Вопрос: Но вы в президиуме съезда были?

Ответ: Да, был, но никаких разговоров не было»⁴³.

Всех этих разговоров, слухов, доносов хватило, чтобы сотрудники городского отдела НКВД приняли Григория Ивановича за вожака подпольной организации правых в Перми. «Кандалинцев был реальный контрреволюционер», – повторял на суде высокопоставленный сотрудник УНКВД Н.А. Шариков, ведший дело бывшего начальника КРП⁴⁴. Он же это дело и сфальсифицировал.

Через месяц изнурительных допросов Кандалинцев согласился дать показания, точнее говоря, подписать протокол, продиктованный следователю – тому же Шарикову – Д.М. Дмитриевым и Н.Я. Боярским. В протокол внесли признание подследственного о существовании областного повстанческого центра. Были перечислены пять округов: в Перми, Надеждинске, Березниках, Краснокамске и Свердловске. Кроме того, в протоколе «… указывалось, что Кандалинцеву известно о существовании крупной контрреволюционной повстанческой организации в Коми-Пермяцком округе. В протоколе также говорилось, что эта повстанческая организация разбита на взводы и роты»⁴⁵.

Во главе организации стоит штаб, состоящий из правых и троцкистов, занимавших ключевые должности в партийном, военном и советском аппаратах. Во взводы и роты сведены белокулаки (так, напомню, называли трудпоселенцев). Каждый поселок выставлял воинское подразделение. В Кизеловском бассейне, по свидетельству следователя НКВД Г.В. Марфина, аппарат горотдела искал и, разумеется, нашел «…несколько взводов: кавалерийский в Александровском заводе, взвод динамитчиков в пос. Яйва, участники которого якобы вели обучение взрывному делу под видом ловли /глушения/ рыбы. Существовал химический взвод в пос. Половинка на одной из шахт, и один, или два стрелковых взвода»⁴⁶. В Перми насчитали дюжину взводов, не считая отдельных железнодорожных батальонов. Три взвода, сведенные в особую роту, «…состояли из троцкистов и правых» под командованием заведующего гороно, «…четвертый пермский взвод из 28 человек церковников», пятый – из тылополченцев 9 строительного батальона; шестой – из «кулаков татар-националистов», седьмой – офицерский; восьмой – кулацкий, девятый – карательный⁴⁷.

Организация готовила вооруженное выступление, приуроченное к началу интервенции «…одной иностранной державы». В меморандуме, отправленном на имя наркома внутренних дел в сентябре 1937 г., Д.М. Дмитриев выражался ясно и определенно: оперативный план действий повстанцев был составлен в соответствии с указаниями «…германского генштаба»⁴⁸. В час «X» по приказу, отданному повстанческим штабом, боевики должны были устроить диверсии на железных дорогах, поднять на воздух оборонные заводы, перестрелять партийных активистов и стахановцев и приступить к захвату крупных городов. Повстанческие отряды из Коми округа должны были погрузиться на плоты и суда на реке Иньва, по ней спуститься в Каму и приступить к штурму Перми и г. Молотово.

Все это было до крайности неправдоподобно. Даже Шариков понимал, что «…Иньва – это такая река, на которой нет судоходства, и сплав плотами там не производится из-за отсутствия глубин и достаточных плесов, и является речкой мелового сплава…, а на бревне орудия не установишь, и людям плыть на нем невозможно»⁴⁹.

Впрочем, на эти мелочи в сентябре 1937 г. начальство не обратило внимания.

Для того, чтобы убедить Москву в разоблачении разветвленного военного заговора, одних показаний было мало. Руководство Свердловского УНКВД нуждалось в вещественных доказательствах, а именно: в списках повстанцев и складах оружия. Дмитриев требовал от руководителей следственных бригад любой ценой найти списки участников повстанческих формирований, нужные для организации показательного судебного процесса. Приходилось их сочинять задним числом, или использовать бумаги, составленные совсем по иному поводу.

В Кудымкаре в кабинете арестованного секретаря райкома ВКП(б) Я.А. Ветошева «…нашли список стахановцев, принудили этого секретаря дать показания, что это список участников организации, потом всех этих стахановцев посадили, а затем, как повстанцев, расстреляли»⁵⁰. Так, во всяком случае, рассказывал с чужих слов сотрудник Тагильского горотдела НКВД Зайцев. Боярский, а именно он проделал эту аферу со списком, о стахановцах не упоминал вообще, но утверждал, что сочинил этот список сам, включив в него «… всех арестованных и подлежащих аресту кулаков и прочих арестованных, хотя ничего и не имевших с Кривощековым (по легенде – начальником коми-пермяцкого окружного повстанческого штаба, а на деле – председателем местного Осоавиахима – О.Л.) и Ветошевым. <…> Я вызвал к себе Алексеева, который вел следствие по делу Ветошева и рассказал ему установку Дмитриева. Короче говоря, я предложил Алексееву совершить подлог. <…> Алексеев составил список арестованных и подлежащих аресту кулаков – общим числом около 2000 человек /точно не помню/ и дал этот список засвидетельствовать как список, известных ему – Ветошеву – участников повстанческой организации»⁵¹.

С оружием поступали проще. Шашки и винтовки изымали со складов Осоавиахима, грузили в автомобили и отправляли в Свердловск, в хозяйственный отдел УНКВД. Из того же Кудымкара так было переправлено около 3 тонн оружия. «Фактов обнаружения и изъятия оружия в складах-тайниках я не помню», – рассказывал спустя 18 лет Г.Ф. Коньшин, перевозивший со склада на склад казенные ружья⁵².

В августе 1937 г. Д.М. Дмитриев рапортовал Н.И. Ежову: «По показаниям арестованного бывшего полковника генштаба Эйтнера, бывшего члена бюро обкома ВКП(б) Яна, бывшего начальника Камского пароходства Кандалинцева и допросам арестованных кулаков устанавливается существование Уральского повстанческого штаба – рабочего органа подготовки вооруженного восстания. Штаб был создан блоком уральских троцкистов, правых, эсеров, белоофицерской организацией и представителем крупной повстанческой организации митрополитом Петром Холмогорцевым. <…> По решению штаба область была разделена на 6 повстанческих округов, во главе которых стояли повстанцы-руководители. <…>По другим показаниям было создано семь повстанческих округов. Превичными повстанческими соединениями являлись взводы, организация которых сосредотачивалась в колхозах. На каждые четыре взвода имелся уполномоченный от начальника повстанческого округа. Для приобретения оружия Головиным был завербован председатель областного Осоавиахима Васильев. Далее с этой целью был привлечен к деятельности штаба комбриг Блюм, начальник артиллерии УРВО, с целью добычи оружия на складах округа. Полковник Эйтнер называет состав белоофицерской организации. Организация имеет в своем распоряжении яды…, которыми в момент выступления повстанческих отрядов, заражают питьевые источники, вагоны эшелонов»⁵³.

Возникает вопрос, зачем Д.М. Дмитриеву было нужно затевать такую грандиозную и небезопасную игру: фабриковать заговор, фальсифицировать документы, вскрывать воинские склады, вводить в заблуждение большое московское начальство, известное непредсказуемостью реакций. Сталин, например, ознакомившись с этой телеграммой, любезно предоставленной ему простодушным наркомом, нашел, что «Дмитриев действует, кажется, вяловато. Надо немедля арестовать всех (и малых, и больших) участников повстанческих групп на Урале»⁵⁴.

Не будет безосновательным предположить, что начальник свердловского УНКВД руководствовался в первую очередь карьеристскими соображениями. Из реплик, запомнившихся его собеседникам, следует, что Дмитриев готовил большой показательный процесс против уральских правых, на котором намеревался превзойти своих столичных учителей⁵⁵. «Вы рассуждаете, как провинциал, – поучал он своего помощника, который никогда не вел больших следственных дел. Этот список нам крайне нужен для судебного процесса»⁵⁶. На нем можно было представить публике не только запутавшихся в шпионских сетях жалких вредителей и мелких политиканов, но и боевых организаторов контрреволюционного восстания, главарей повстанческих корпусов, сформированных из белобандитов, кулаков, троцкистов и церковников. «Было, например, распоряжение Дмитриева передопросить всех арестованных правых и троцкистов, признавшихся в своей к/р деятельности об их причастности к повстанческой деятельности», – сообщал в письме секретарю Свердловского обкома ВКП(б) в январе 1939 г. капитан ГБ Кричман⁵⁷. Комиссар (так за глаза называли Дмитриева его подчиненные) конструировал большую амальгаму⁵⁸. В ней трудпоселенцам отводилась роль солдат и унтер-офицеров большой контрреволюционной армии, возглавляемой партийными секретарями, комдивами и директорами крупнейших предприятий. Его подчиненные на местах составляли такие же амальгамы, но меньшего масштаба. Сменивший Л.Г. Лососа на посту начальника Пермского горотдела В.Я. Левоцкий на оперативных совещаниях демонстрировал схему городской контрреволюционной организации: квадраты и прямоугольники, аккуратно соединенные стрелками. В центре в кружке, обозначавшем штаб, были перечислены главари: секретари горкома, мастер по металлу, учитель средней школы; на периферии – пронумерованные повстанческие роты и взводы. Чтобы схема выглядела красиво Левоцкий «… специально приглашал чертежника с завода № 10, или № 19»⁵⁹.

На партийном языке групповой портрет контрреволюции изображался следующим образом: «Это банда правых бандитов (чуть ранее поименованная троцкистско-бухаринской бандой немецко-японских наймитов, агентами фашизма и пр. – О.Л.) – буржуазных националистов, эсеров, кулаков, белогвардейцев, попов, сектантов и разной другой сволочи в 1935 году блокировалась и ставила своей целью восстановление капитализма в нашей цветущей стране, уничтожение колхозного строя и восстановления власти кулаков, помещиков и капиталистов путем террора, диверсий и т.д.»⁶⁰.

Ситуация изменилась таким образом, что замысел большого процесса пришлось оставить. Вместо этого, командный состав повстанческой армии выдали на суд и расправу выездным сессиям военной коллегии верховного суда СССР, а рядовых – пропустили через особую тройку НКВД.

У сценария, сочиненного в стенах Свердловского УНКВД, была, как кажется, и иная – технологическая сторона.

Члены оперативного штаба были профессионалами следственной работы и поэтому представляли, каких усилий будет стоить хотя бы оформление альбомных справок и индивидуальных дел на 10 000 человек. Были вполне резонные опасения не уложиться в установленные сроки. И вот чтобы облегчить задачу, они и предложили своим подчиненным готовить групповые дела на десятки лиц сразу, то есть не только арестовывать списками, но таким же способом отправлять на расстрел.

Сейчас не установить, была ли идея массовой повстанческой организации местным изобретением, или продуктом коллективной мысли новой коллегии НКВД СССР, апробированным на Урале и в других регионах. Заговоры искали и находили в других местах. В Западной Сибири одновременно с Уралом. На Украине – позже. В 1938 г. на Полтавщине начальник областного управления Волков сообщал о ликвидации пяти повстанческих полков, а кроме них 14 рот и 15 отрядов⁶¹. Признаем, что сценарий Дмитриева оптимизировал процесс проведения кулацкой операции, так как интегрировал ее в «…большую работу по разгрому врагов народа и очистке СССР от многочисленных террористических, диверсионных и вредительских кадров из троцкистов, бухаринцев, эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов, белогвардейцев, беглых кулаков и уголовников, представлявших из себя серьезную опору иностранных разведок в СССР…»⁶².

Так, во всяком случае, объяснялся большой террор в официальном партийном документе.

 

ИДЕОЛОГИЯ КУЛАЦКОЙ ОПЕРАЦИИ

 

Для того, чтобы сотрудники органов НКВД с достаточным рвением, не задавая ненужных вопросов, приступили к массовой операции, отменявшей все и всяческие ранее установленные нормы, только приказов и устных директив их командиров было явно недостаточно. Следовало, дать им, кроме нагана, также идею. Она была достаточно простой. Оперативникам на разные голоса внушали, что они находятся на переднем крае борьбы со злобным, коварным и заклятым врагом, который может притвориться кем угодно: рабочим, инженером, колхозником, партийным работником, командиром Красной армии. И задача органов разоблачить их, т.е. сорвать маски и заставить раскрыть свое подлое контрреволюционное нутро.

. «Я никак не мог смириться с тем, что тот или иной обвиняемый так легко мог подписать протокол допроса, изобличающий его в к-р диверсионно-террористической деятельности, – передавал свои сомнения с годовалым опозданием молодой оперативник Кизеловского горотдела НКВД. – По этим вопросам я неоднократно обращался к т. Годенко, но Годенко меня убеждал, что перед нами сидят враги, и имеются на них показания других обвиняемых, при этом добавляя, что в большинстве на обвиняемых уже имеется решение и сомневаться в том, что он не враг, не стоит»⁶³.

Высказывание это замечательно тем, что в нем содержатся все составные части чекистской идеи: все подследственные – враги, иначе бы они не были арестованными; их контрреволюционную сущность вскрыло руководство, более осведомленное, более бдительное, более мудрое, нежели рядовые следователи; судьба арестованных предрешена их собственными преступлениями; следователь исполняет роль вершителя правосудия.

Мы занимались людьми, которые были «…активом базы иноразведок и вели активную к/р деятельность», – рапортовал новому областному шефу из Соликамска парторг Ворошиловского горотдела НКВД⁶⁴.

Процесс превращения советского гражданина во врага производился методом его принудительной дезидентификации. Вот типичный случай, происшедший в Краснокамске. К следователю Аликину привели на допрос двух человек, в которых он опознал рабочих – нацменов, вчерашних колхозников, к тому же совсем неграмотных. Следователь пошел к начальнику: не тех взяли. «Придя к Королеву, я выругался и сказал, какие же это контрреволюционеры?», Самые настоящие, – ответил начальник. И через какое-то время следователю выдали справку, из которой следовало, что он ведет дело татарских кулаков и белогвардейцев. А руководитель следственной группы еще добавил, «…что это мусульманские протектораты Японии»⁶⁵. Так в течение дня рабочий парень из уральской деревни был превращен в какую-то жуткую тварь, обозначаемую непонятным иностранным словом.

«Одиночек в борьбе с Советской властью нет», – разъяснял специфику будущей операции начальник СПО УНКВД Ревинов. Слушатели тогда восприняли эти слова вполне конкретно: приказано раскрывать контрреволюционные группы⁶⁶. Может быть, докладчик ничего другого и не имел в виду, однако, по мере расширения репрессивных практик явственно обозначилось второе дно таких высказываний. Враги представлялись не только коварными и вездесущими. Каждый из них был частицей большого вселенского зла, агентом, или функцией всемирного заговора против страны Советов, проще говоря, щупальцем зловещего чудовища, расположившегося в потустороннем буржуазном мире, где-то между Берлином и Токио, вредителем и шпионом по совместительству.

Шпион стал обыденным персонажем городского мифа. «Возьмите бдительность. В 1935 г. один рабочий ездил на курорт, через Москву с ним ехал один шпион. Приехали в Пермь. Этот шпион остановился в номерах, – повествовала с трибуны конференции в мае 1937 г. рабочая – партийка. – Один раз в трамвае мы ехали в кино, как раз ехал и этот шпион. Этот рабочий мне говорит: вот шпион, который ехал вместе со мной. Он сошел с трамвая и пошел в церковь. Скоро эту церковь закрыли. Я неграмотная и не могла об этом написать, пришла к Сычевой и спрашиваю, что делать. Она на меня накричала, как будто я к ней пришла просить деньги»⁶⁷.

Шпион – это сначала синоним иностранца. («Левоцкий в апреле на совещании заявил, что если на объектах останется хоть один немец, поляк, то буду оформлять на тройку. Если кто-то хотел высказаться о своих сомнениях, то Левоцкий говорил: Не сомневайтесь в политике партии и правительства. <…>Был такой случай, когда муж привел свою жену польку, польскую перебежчицу. Этот случай нам Левоцкий и Былкин всегда ставили в пример, говоря, что мы коммунисты, а не можем понять того, что уже понимают граждане»⁶⁸). Затем подозрительным по шпионской части объявили любого инонационала. Василий Яковлевич Левоцкий говорил своим подчиненным «Пермь надо сделать русской, а тут есть много татар, евреев»⁶⁹. В конце концов, все термины: «враг народа»; «белокулак», «правый», «троцкист», «антисоветский актив» были покрыты общим именем – «шпионы».

С врагом (шпионом, диверсантом, вредителем, повстанцем) нельзя церемониться. С ним следует также поступать по-вражески: обманывать, запутывать, обкручивать. «Мне Левоцкий и Былкин говорили, что если не обманешь обвиняемого, то не добьешься признания», – объяснялся на суде следователь Поносов⁷⁰. Инструктируя курсантов Свердловской школы НКВД, прикомандированных в Кочевский райотдел помощник начальника Свердловского управления Н.Я. Боярский наставлял своих слушателей, «…что в борьбе с врагами любые методы хороши»⁷¹.

Если враг обладает чертами мифологического чудовища, подручного «князя тьмы», то чекист, вступивший с ним в поединок от имени всего советского народа, приобретает исполинские черты. Он богатырь, сражающийся со злом – и за это вознаграждаемый по заслугам своим руководством и Советским правительством, а также и любовью населения.

Освоению этой общей идеи способствовала атмосфера, сложившаяся в замкнутых чекистских коллективах. В них постоянно циркулировали слухи о новых заговорах. Стекалась специально препарированная информация об авариях и несчастных случаях на производстве. Все жизненные ритмы были нарушены выездами на аресты, бесконечными ночными допросами. «Требовали по 10 дел в день, – жаловался оперуполномоченный Кизеловского гороотдела, – жили на обогатительной /фабрике О.Л./и работали по 20 – 22 часа в сутки»⁷². В следственных кабинетах постоянно звучала непристойная брань. Начальство грозило беспощадной расправой. Следователи кричали на заключенных, избивая их. После допросов тут же пили⁷³. В такой ситуации резко снижается порог критичности по отношению к доводам начальства, нуждающимся в идеологическом обеспечении реализуемого оперативного сценария. Для того, чтобы и дальше исполнять свои палаческие и провокационные обязанности, нужно верить, что все это делается правильно – в соответствии с большими государственными интересами. После операции многие из них так и не могли понять, за что их наказывают. «В чем же мои антипартийные методы в работе по Соликамску? – жаловался на своих критиков в октябре 1939 г. не желающий примириться с нелепостью обвинений начальник следственной части Пермского УНКВД Пурышев, – по заявлению Кузьменко, они состояли в том, что я в каждом арестованном видел врага»⁷⁴.

 

ТЕХНОЛОГИЯ ПРОВЕДЕНИЯ КУЛАЦКОЙ ОПЕРАЦИИ

 

Массовые аресты начались 5 августа. За первые двое суток на территории Прикамья органы изъяли более тысячи человек. Всего же в течение августа было взято вдвое больше.

 

Таблица 1

Общее количество арестов на территории Прикамья

в ходе кулацкой операции в августе 1937 – июне 1938 гг.

Месяц и год	Количество арестов	Доля от всех арестов, в %
август 1937	2062	25,9
сентябрь 1937	694	8,7
октябрь 1937	1969	24,7
ноябрь 1937	372	4,7
декабрь 1937	1355	17,0
январь 1938	855	10,7
февраль 1938	511	6,4
март 1938	114	1,4
апрель 1938	16	,2
май 1938	10	,1
июнь 1938	1	,0
всего	7959	100,0

Аресты производились, как правило, ночью. В бараки, рабочие общежития входили вооруженные люди: сотрудники оперативных отделов НКВД, милиционеры, пожарники, кое-где мобилизованные партийные активисты. По спискам выхватывали полусонных людей, отбирали паспорта и справки, ничего не объясняя, заставляли их одеться и на грузовиках, а кое-где и пешком доставляли в пустующие складские помещения, амбары, недостроенные заводские здания. В обнаруженных документах не удалось найти рапортов о первом оперативном ударе. Можно только предполагать, что действия оперативных групп мало отличались от тех, что несколько позднее практиковались в Краснокамске: «Ни ордеров, ни постановлений на арест Мозжерин, Демченко и Бурылов не выносили, а просто врывались в бараки, арестовывали людей, группировали их на грузовых автомашинах <…> Женщины и дети плакали, а некоторые мужчины высказывали явное недовольство»⁷⁵.

В Чусовом, правда, уже позже – зимой, в суматохе схватили несколько десятков подростков. «Арест 100 человек несовершеннолетних в Чусовском районе получился потому, что при массовом аресте в 500 чел. мы не могли при операции выявить, – оправдывался на суде руководитель этой операции В.И. Былкин. – Об этом я звонил в Управление НКВД на предмет их освобождения, но и там они не могли решить и рекомендовали переговорить по этому поводу с Дмитриевым. Встретив Дмитриева в вагоне, в момент, когда он ехал на сессию Верховного Совета, мною было ему доложено, и он дал указание не идти на массовые освобождения. Все же этот приказ я не выполнил и освободил всех»⁷⁶. В августе ночи были светлее, поэтому таких ошибок органы не допускали.

Далее события разворачивались совсем не по сценарию. Местные начальники не очень поняли, что от них, в действительности, хотят. Некоторые вообще не обратили внимание на директиву Свердловского УНКВД об уральском штабе и действовали в соответствии с оперативным приказом наркома. «В настоящее время бывших кулаков, повстанцев, членов следственных комиссий при белых, служителей культа и других оперировало 24 человека, – докладывал в Свердловск сотрудник Ординского райотдела НКВД Накоряков, – как показывает анализ дел – формуляров и агентурных, заведенных на этих людей, видно, что по большинству контрреволюционная деятельность в настоящее время не установлена, т.е. агентуре на вскрытие к-р деятельности были не направлены»⁷⁷.

Другие начали формальное следствие, добиваясь от каждого арестованного признания в антисоветской деятельности. Те, естественно, запирались, не желая подтверждать агентурные донесения об их антисоветских высказываниях и террористических намерениях в адрес больших начальников, а уж тем более, соглашаться с нелепыми обвинениями, что они-де являются членами какой-то боевой организации. Следствие растянулось на недели. 85% людей, арестованных 5 или 6 августа, были выставлены на тройку к последней декаде сентября. Причем, в альбомные справки приходилось вписывать АСА – антисоветскую агитацию. В общем, концепция заговора терпела крах. В тайне операцию также сохранить не удалось. В очередях открыто говорили и даже агитаторам повторяли, «что в Перми идут массовые аресты, чтобы люди не голосовали»⁷⁸. И тогда Свердловское УНКВД приняло чрезвычайные меры. В помощь городским отделам были направлены оперативные следственные группы с самыми широкими полномочиями. В Коми-Пермяцкий округ выехала группа Н.Я. Боярского; в Пермь, а затем в Березники – группа Я.Ш. Дашевского; в Кизел – группа М.Б. Ермана; в Соликамск – А.Г. Гайды⁷⁹.

Дашевский объявил, что пермский горотдел работает плохо, «…продолжает отставать», отказывается от борьбы с повстанческими организациями. В г. Молотово заместитель начальника Свердловского УНКВД высказался жестче: «Надо посадить всех сотрудников, в том числе и н-ка Молотовского РО Полуянчикова за отсутствие борьбы с контрреволюцией». Отругав подчиненных за леность и нерасторопность, Дашевский научил их, как впредь нужно действовать. Он предложил разделить арестованных на две группы – руководителей и рядовых членов. От первых следует брать обширные показания о контрреволюционной повстанческой деятельности. Дмитриев к тому времени уже дал установку «…исключить из справок антисоветские разговоры и … предложил писать шпионаж, диверсию и террор» ⁸⁰. Данные, содержащиеся в этом протоколе (он назывался ведущим), затем следует включать в протоколы рядовых участников организации. Сами протоколы следует писать заранее – без участия допрашиваемых. И только потом – другой следователь должен убедить арестанта подписать этот протокол.

В октябре Дашевский прибыл в Березники и там повторил урок. Начальник Ворошиловского горотдела НКВД Шейнкман потом рассказывал, как это было: «На оперативном совещании райотдела Дашевский стал упрекать меня и остальных работников в том, что мы затягиваем следствие и у нас мало признавшихся, предложил следствие ускорить и следствие вести упрощенным методом. После совещания Дашевский составил типовой протокол допроса в двух вариантах, т.е. на рядового повстанца и организатора. Кроме протокола Дашевский составил типовое заявление, которое было размножено и роздано следователям для руководства»⁸¹.

Ведущий протокол был обширным, не менее 20 – 24 машинописных страниц. Рядовой, напротив, коротким. В нем было всего четыре основных пункта: признание в виновности в контрреволюционной повстанческой деятельности, в причастности к какой-либо организации, проводящей враждебную в отношении советского государства деятельность, указание на определенное лицо, завербовавшее его в эту организацию, дату вербовки, лиц, причастных к этой организации, и конкретную вражескую деятельность себя и других лиц⁸². «Мы когда приехали из Чердыни, привезли с собой бланки, необходимые для следствия, – отчитывался перед членами партийного бюро в сентябре 1955 г. бывший член следственной бригады в Соликамске Павел Иванович Власов, – а там оказалось ничего не надо; давался вопросник для допроса арестованного, и потому все допросы одинаковые»⁸³.

Заявления, подписанные арестованными, также составлялись по трафарету. Начинались они так: «Обдумав все обстоятельства, я такой-то…». Дальше следовали признания в повстанческой, вредительской и шпионской деятельности⁸⁴. Они были краткими, без какой бы то ни было детализации.

К октябрю 1937 года были не только выполнены выданные НКВД СССР лимиты, но и исчерпаны составленные ранее агентурные дела. Д.М. Дмитриев без особого труда добился в Москве новых квот на аресты, на этот раз под предлогом ликвидации базы иностранных разведок на Урале, т.н. «инобазы», и нанесения удара по эсеровским и меньшевистским подпольным организациям. «Начиная с октября месяца 1937 года стали поступать распоряжения на аресты лиц следующих категорий, – сообщил на допросе начальник Ворошиловского ГО НКВД Шейнкман, – всех перебежчиков из-за кордона, без исключения; всех лиц, ранее проживавших в Китае, или работавших на КВЖД, т.е. на лиц т.н. харбинцев, трудпоселенцев инонациональностей и всех трудпоселенцев, проживающих в погранполосе, в независимости от национальности; лиц, имевших и имеющих связи с заграницей, даже всех лиц, бывших как военнопленные за границей и возвратившиеся в СССР после 1919 г. Впоследствии было дано указание производить аресты всех лиц инонациональностей, за исключением женщин, имеющих малолетних детей. К арестам подлежали также бывшие офицеры, духовенство, полицейские чины, эсеры, меньшевики и все лица, ранее отбывающие наказания по политическим преступлениям»⁸⁵.

Территориальные органы НКВД должны были действовать быстро и энергично, брать под арест и оформлять на тройку сотни и тысячи людей «…без наличия каких-либо компрометирующих материалов, уличающих их в антисоветской деятельности»⁸⁶. Брали пачками. По оценке Н.Я. Боярского, всего по области взяли 24 000 человек⁸⁷. «Вместо индивидуального ареста коменданты трудпоселков объявили списки трудпоселенцам и сказали, что зачитанные едут в Тагил на прорыв. Те вооружались необходимым инвентарем и продуктами на два-три месяца. Вместе с пилами, топорами, лопатами, бритвами и балалайками их погрузили в вагоны и отправили в тагильскую тюрьму»⁸⁸. Вместе с трудпоселенцами брали инженеров, техников и вольнонаемных рабочих, в том числе и членов ВКП(б)⁸⁹.

Людей свозили из разных мест Свердловской области, зачастую, без каких бы то ни было сопроводительных документов. Там на них составляли анкеты, на основании которых следователи сочиняли заявление. В Соликамске это практиковалось «… при поступлении в тюрьму»⁹⁰. В иных тюрьмах – позднее – уже в камерах. А потом следователи составляли протоколы допросов. «…Заявления носили настолько лаконический характер, – жаловался на трудности работы один из высокопоставленных сотрудников УНКВД, – что даже не указывалось, кем завербован, и уже следователи при писании протокола использовали вереницу других протоколов…»⁹¹.

Техника «взятия заявлений» – так называлась эта процедура – была простой, но эффективной. Условия содержания заключенных в камерах, или в специально оборудованных временных помещениях, были таковы, что сами следователи называли их бесчеловечными⁹². «Все арестованные были свезены в Кизел и посажены в механическом цеху законсервированной обогатительной фабрики. Условий для содержания арестованных никаких не было, люди лежали на полу, даже не было проходов, теснота жуткая, прогулок не было», – рассказывал на допросе член следственной бригады Г.В. Марфин⁹³.

Пребывания в переполненных камерах само по себе было пыткой для людей, уже травмированных внезапным арестом, более похожим на похищение. Им не предъявляли ни ордеров, ни постановлений. Просто выхватывали из барака, или коммунальной квартиры, куда-то тащили, запирали в какой-нибудь амбар, потом загоняли в вагоны и доставляли в тюрьму. Под воздействием шока их способность к сопротивлению ослабевала, и вот здесь начиналась камерная обработка.

Специально отобранные следователями арестанты – их называли по-разному: колунами, агитаторами, колольщиками – начинали свою работу⁹⁴. Суть ее сводилась к тому, чтобы убедить своих товарищей по заключению написать заявления и дать нужные показания. Техника менялась. Важных подследственных помещали в камеру, где уже находились, по циничному выражению В.И. Былкина, «отработанные арестованные», которые сговаривали его «на признание» и помогали написать «соответствующее заявление»⁹⁵. В переполненных помещениях Соликамской тюрьмы пропорции, естественно, менялись. Несколько «колунов», подкармливаемых за счет следователей, агитировали сокамерников подписать заявления, убеждали, что это нужно для органов, или для Советской власти; что подписавших вскоре освободят, разве что переведут в другое поселение⁹⁶.

Затем на клочке бумаги через надзирателя передавали список арестантов, согласившихся подписать заявление – и снова принимались за работу. Им многие верили, во-первых, потому что другого выбора не было, во-вторых, из-за ослабления воли к сопротивлению, вызванного психологической травмой, а, в-третьих, под воздействием прежнего опыта. Многие из них пережили кулацкую ссылку, сумели заново обустроить свой быт, получить профессию, завести семью, иначе говоря, вырваться из западни, в которую их уже загоняла власть. Тем более, что никакой вины за собой эти люди не знали. Парфен Федорович Порсев, после освобождения из сибирских лагерей, вспоминал, как однажды «Андрей Никифирович Зубов, учитель и коми-писатель, …вернувшись с одного из допросов, был в очень хорошем настроении и рассказывал арестованным, что он подписал все, что ему велели, и что за это его обещали через полгода освободить, так как он ни в чем не виновен»⁹⁷.

Под воздействием всех этих обстоятельств камерная обработка приносила свои плоды.

«До чудес дело доходило с этими упрощенными методами следствия, – писал со знанием дела А.Г. Гайда. – В Соликамской тюрьме группой следователей в 4 – 5 человек (руководили Годенко, Клевцов и Белов) в работе с инобазой они делали 96 признаний в день. Арестованные буквально стояли в очередь, чтобы скорее написать заявление о своей контрреволюционной деятельности, и все они потом были осуждены по первой категории»⁹⁸.

Затем наступал следующий этап. Следователи сочиняли протоколы допросов, в которые вносили показания о диверсионных актах, шпионаже и вредительстве. Во вредительство включали сведения об авариях, нарушениях технологической дисциплины и неполадок в работе. «Перед допросом арестованных, – рассказывал В.О. Кужман, – мне обычно давались … различные справки об авариях, имевших место на предприятиях, где работали обвиняемые до их ареста. <…> Вся эта документация впоследствии была уничтожена. <…> Имели место и такие случаи, что у арестованного спрашивали, где и кем он работал, а потом через него же выяснялись, имели ли место на этом участке и в его смену какие-либо аварии. И если арестованный говорил, что аварии были, то ему эти аварии вписывались как диверсионные акты»⁹⁹. В Коми округе сотрудники НКВД собирали данные о лесных пожарах, падеже скота, «… и справки по этим фактам приобщались к делам обвиняемых – без всяких доказательств причастности их к этим делам»¹⁰⁰.

Если фактов не хватало, их приходилось сочинять. «Левоцкий говорил, что надо прекратить писать в протоколах разбор железных дорог и пожары, что надо придумать другие формы обвинения. «Неужели чекисты не могут придумать? ««, – вспоминал на суде один их пермских оперативников¹⁰¹.

Следователь, писавший протокол, должен был удержать в голове множество имен и фактов, связно излагать на бумаге им же сочиненные преступные деяния конкретных лиц, распределять арестованных по группам, добиваться совпадения имен и обстоятельств в разных протоколах, говоря языком современной науки, владеть методом триангуляции. Если обвиняемый отказывался подписать признание, его все равно «…пропускали /на тройку – О.Л./ по показаниям других арестованных, а в обвинительных заключениях писали, что виновным себя не признал, но изобличается другими обвиняемыми»¹⁰². Следователю приходилось очень много писать. Для перепечатки составленных протоколов не хватало ведомственных машинисток. В Кизеле, например, их собирали по всему городу, «…даже подписок с них не брали»¹⁰³. Кроме того, сочинитель протоколов должен был составлять и альбомные справки, в которых в сжатом виде формулировать состав преступления. Его работа проверялась и редактировалась начальством. Такое дело поручали людям грамотным, проверенным и опытным, при чинах и должностях. Начальство, если была такая возможность, оберегало их от черной работы – арестов и участия в допросах. В оперативных группах эти люди считались «белой костью». К ним даже кличек не прилепили, в отличие от их младших собратьев, вынуждающих подследственных подписать признательный протокол, грозящий или смертью, или многолетним сроком заключения. Таких следователей называли «колунами», как и внутрикамерных агентов, или «диктовальщиками». Работа у них была адская. «Каждому следователю давалось на допрос арестованного с получением признания – 15 минут»¹⁰⁴.

Вели они себя по-разному. Некоторые (тот же Пурышев) орали на подследственных, раздавали оплеухи и зуботычины, били резиновой палкой¹⁰⁵. Другие вели себя иначе. Следователь из города Чусового «Тепышев угроз и избиений не практиковал и действовал на психику обвиняемого. Он говорил им, что, сознаешься, легче будут судить, а не сознаешься, расстреляют как врага – и семья не будет иметь доверия, а то будет арестована»¹⁰⁶.

Впрочем, все «диктовальщики» вели себя одинаково в том случае, если арестант не поддавался на их уговоры: они отправляли его в карцер в холодный, или горячий¹⁰⁷.

Умельцы из Ворошиловского горотдела НКВД изобрели прогрессивный метод допросов. Они собирали в чистой и светлой комнате 20 – 30 подследственных, сажали их за столы, включали радио, или заводили патефон, и долго и проникновенно убеждали собравшихся покончить с затянувшимся делом, пойти навстречу органам и Советской власти, подписать протоколы и вернуться спустя какое-то время к своим семьям. Отказывались очень немногие; таких отправляли в карцер¹⁰⁸.

Людей, взятых во время операции по инобазе (октябрь 1937 – март 1938), разделили на два потока. Большую часть направили на тройку в центр, как и предписывалось соответствующей директивой наркома. «Несмотря на сплошную липу по делам инобазы, – писал А.Г. Гайда в обком ВКП(б), – сотни альбомов с тысячами справок направлялись в Москву, а там безаппеляционно утверждались, и люди пускались в расход»¹⁰⁹. Иностранцев не хватало. Их замещали белорусами, украинцами, теми же кулаками. М.И. Фриновский, командующий операцией по инобазе во всесоюзном масштабе, выговаривал своим уральским подчиненным: «Вами представлены альбомы на 10 024 арестованных по польской, немецкой, латышской и другим операциям. По данным этих альбомов: 1. По немецкой операции Вами арестовано 4142 человека. Из них немцев только 390. В числе арестованных до 20-летнего возраста 215 человек. Почти все арестованные (3968 человек) значатся бывшими кулаками и их детьми и в то же время рабочими (3647 человек). Перебежчиков немцев арестовано только 8. <…> 6. По финской операции ни одного финна вообще не арестовано, но зато значатся 5 русских, 8 евреев и 2 прочих»¹¹⁰.

Другой поток по тем же обвинениям отправили на областную тройку. В ней заправлял Д.М. Дмитриев, а в его отсутствие – Я.Ш. Дашевский. Секретарь обкома Б.З. Берман и военный прокурор Покровский никакой активности не проявляли. Дела не смотрели, выписки зачитывать не просили. Решали по повесткам, в которых обозначались фамилия обвиняемого, социальное происхождение, формулировка преступления и предлагаемый приговор¹¹¹.

Для районов, позднее вошедших в Пермскую область, самым скорострельным месяцем стал декабрь. В самом конце 1937 года следственным бригадам удалось сократить сроки от ареста до приговора до двух – четырех недель. Из общего числа людей, арестованных 17 декабря, до нового года были осуждены 82%. Из тех, кого взяли позже на день, к 30 декабря пропустили по Свердловской тройке, 92%¹¹².

Удар по инобазе на деле явился вторым этапом кулацкой операции. Так требовала Москва, так его понял и Дмитриев. «На арест кулаков сверх этого я имел отдельное распоряжение заместителя наркома – комкора Фриновского», – оправдывался он на следствии¹¹³.

Второй этап был наиболее массовым и наименее целенаправленным. Технологические усовершенствования, упрощающие и фальсифицирующие следственные действия, привели к тому, что под удар органов попадали люди, бывшие опорой власти: кадровые рабочие, колхозники, члены партии и комсомольцы. Их брали в суете и суматохе массовых арестов по предприятиям и колхозам, по наводке начальников цехов и парторгов. Перед началом операции следователи разъехались по конторам и заводоуправлением и опросили местных командиров производства, есть ли у них прогульщики и аварийщики, а затем внесли названные фамилии в списки на арест. В ходе фабрикации групповых дел по диверсиям и вредительству эти люди пригодились, так же как инженеры и техники, машинисты врубовых машин и электромеханики, вне зависимости от их социального происхождения. Когда пришел приказ изъять всех бывших эсеров и меньшевиков, местные органы НКВД выполнили его буквально, нисколько не смущаясь ни рабоче-крестьянским происхождением, ни нынешней партийной принадлежностью новых жертв. Иногда оперативники просто сводили личные счеты. Примечателен инцидент, происшедший все в том же Ворошиловском горотделе НКВД. Следователь Терехин «… сознательно составлял протоколы на коммунистов, которых он знал лично, а также знал, что на них нет никакого компрометирующего материала. Как факт, 25 марта 1938 г. Терехиным был составлен протокол на арестованного Сабурова Павла, как б/меньшевика и организатора повстанческого подразделения на ст. Усольская, ж.д. им. Кагановича. Сабуров, кадровый поездной машинист, более 20 лет работал на транспорте, член ВКП(б) с 1924 года, имеет 7 человек детей. В протокол Сабурова как участники повстанческой организации были вписаны: мастер восстановительного ремонта Зуев Капитон, член ВКП(б) с 1918 года, Константинов Степан, член ВКП(б) с 1930 года, машинисты Федоров, Черепанов, Журавлев и ряд других, всего 15 человек. Федоров и Журавлев тройкой УНКВД приговорены к ВМН, и приговор приведен в исполнение. Подпись на протоколе допроса Терехин получил путем уговора последнего, что это нужно для партии, правительства и органов НКВД. Сабуров содержится в тюрьме 15 месяцев»¹¹⁴.

В беспорядочности арестов, в откровенной, поставленной на поток фальсификации следственных дел можно обнаружить кризисные явления в проведении массовой операции. Вал репрессий порождал неуверенность, страх, озлобление и даже попытки сопротивления. 28 февраля 1938 г. оперативная группа Кизеловского горотдела НКВД выехала в санях в поселок Луньевку, но была остановлена начальником лесоучастка леспромхоза Д.К. Субботиным. Он «…взял лошадь под уздцы со словами «Стой» и ругался нецензурными словами. <…> По прибытию на место, в конторе лесоучастка, Субботин неожиданно ворвался в комнату, где вел следствие участковый инспектор Шифанов, сбросил с себя пальто, схватил одной рукой Шифанова за челюсть, а второй рукой пытался нанести ему удар в лицо. При этом в злобной и нецензурной форме клеветал на органы НКВД, заявляя, «Вы нас считаете врагами народа, вы нас приехали арестовывать, вы арестовываете людей, которые завоевывали советскую власть»«, – жаловался секретарю горкома начальник горотдела Шахов. – <…> После этого т. Шифанов и т. Федянин ушли производить обыск и арест эсера Березина, Субботин пошел туда и 3 раза срывал дверь с крючков и, врываясь в квартиру Березина, кричал: «Просите у них ордер на обыск и арест», при этом снова в к/р форме клеветал на органы НКВД»¹¹⁵. Случаев таких было, конечно же, совсем немного, однако, они были весьма симптоматичны. Террор по мере набирания оборотов терял свою эффективность. Люди уставали бояться.

И предложенный сценарий, хоть и оптимизировал процесс репрессий, своей политической цели не достиг. Амбициозным планам Д.М. Дмитриева не суждено было сбыться. Центр так и не разрешил местному УНКВД проводить процесс против уральских правых в Свердловске. Москва санкционировала в сентябре 1937 г. процесс вредителей в Кудымкаре, на который вывели прежнего секретаря окружкома ВКП(б) А.И. Благонравова в окружении низовых руководителей сельского хозяйства. Процесс освещался в областной печати¹¹⁶. На февраль следующего года запланировали процесс в Кизеле над немецкими шпионами. По нему политбюро ВКП(б) 25 января 1938 г. вынесло специальное постановление, предписывающее расстрелять всех обвиняемых ¹¹⁷. Подготовка к открытому процессу проходила с большим трудом. Несколько арестованных отказались подписать признательные показания и «…были осуждены в одиночном порядке». Следователи долго уговаривали главных фигурантов процесса сознаться в шпионаже и диверсиях, давали «… честное слово, что вышеуказанное обвинение ничего общего не имеет с судом, а только является декларацией, предназначенной для нанесения ущерба германскому фашизму». Другим подследственным обещали, что те «…никакой ответственности не понесут и после суда поедут работать, но только в другие районы». Свердловские следователи были ничем не лучше столичных, только работали топорней, не смогли изолировать подследственных перед судом, приобщили к делу заявления осужденных о своей невиновности, в общем, не смогли упрятать концы в воду¹¹⁸.

Поставить большой процесс Д.М. Дмитриеву не разрешили. Сталин явно сомневался в его компетентности¹¹⁹. По всей видимости, именно по этой причине в январе – феврале 1938 г. были расстреляны несостоявшиеся фигуранты показательного процесса: назначенные члены окружных повстанческих штабов. Тогда же ЦК ВКП(б) снова обновил руководство Свердловской области. Секретари обкома были сняты с работы, а затем осуждены.

Дмитриев, только что избранный депутатом Верховного Совета СССР, лишился политической поддержки в области. Тщетно пытался он себе приписать заслугу разоблачения очередного вражеского руководства: «Я главный виновник ареста Столяра, Бермана (второй секретарь свердловского обкома, правая рука Столяр), Грачева (председателя свердловского облисполкома – человек Столяра)»¹²⁰.В апреле 1938 г. тройка Свердловского УНКВД фактически прекращает работу. Операция, как это явствует из данных, помещенных в таблице 2, затухает. И уже в мае Дмитриева, а с ним и Дашевского, настигла ударная волна перманентной чистки в центральном аппарате НКВД. Он был смещен с должности, назначен на короткое время начальником ГУШОСДОР НКВД СССР (Дашевский стал в нем начальником эксплуатационного отдела); в июне 1938 г. арестован, в 1939 – расстрелян¹²¹.

На смену ему пришел Викторов, не отличавшийся ни честолюбием, ни энергичностью своего предшественника, что, впрочем, ему не помешало летом того же года продолжить практику массовых расстрелов ранее арестованных людей¹²².

В июле были взяты организаторы кулацкой операции Я.Ш. Дашевский, Н.Я. Боярский и самый рьяный исполнитель – В.Я. Левоцкий. Осенью пришел черед Шейхмана, а в следующем году – Шахова, Былкина, Беланова Варшавского и др. Перед арестом Варшавский сделал доброе дело: «… без необходимой перепроверки материалов огульно освобождал арестованных из-под стражи»¹²³.

 

ИТОГИ ОПЕРАЦИИ

 

Кулацкая операция, по замыслу ее организаторов, напомню, была призвана «…беспощадным образом разгромить банду … антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства»¹²⁴. На территории исполнители приказа подвергли репрессии около 8 000 человек.

Таблица 2

Количество приговоров по кулацкой операции по месяцам

(в процентах к каждому виду репрессии)*

Месяц и год	приговоры	Всего (в месяц)
	ВМН с конфискацией	ВМН без конфискации	10 лет	прочие
Август 1937	91 / 2,4%	79 / 6,6%	1 / 0,0%	0 / 0,0%	171 / 2,1%
Сентябрь 1937	1317 / 34,0%	250 / 21,0%	99 / 4,3%	1 / 0,0%	1667 / 20,9%
Октябрь 1937	229 / 5,9%	155 / 13,0%	808 / 35,2%	0 / 0,0%	1192 / 15,0%
Ноябрь 1937	516 / 13,3%	63 / 5,3%	996 / 43,4%	6 / 1,03%	1581 / 19,9%
Декабрь 1937	824 / 21,3%	58 / 4,9%	171 / 7,5%	1 / 0,0%	1054 / 13,2%
Январь 1938	87 / 2,2%	343 / 28,8%	1 / 0,0%	2 / 0,0%	433 / 5,4%
Февраль 1938	257 / 6,6%	143 / 12,0%	7 / 0,3%	0 / 0,0%	407 / 5,1%
Март 1938	313 / 8,1%	22 / 1,8%	35 / 1,5%	0 / 0,0%	370 / 4,6%
Апрель 1938	0 / 0,0%	1 / 0,1%	1 / 0,0%	1 / 0,0%	3 / 0,0%
Май 1938	19 / 0,5%	36 / 3,0%	4 / 0,2%	0 / 0,0%	59 / 0,7%
Июнь 1938	3 / 0,1%	3 / 0,3%	3 / 0,1%	0 / 0,0%	9 / 0,1%
Июль 1938	87 / 2,2%	5 / 0,4%	2 / 0,1%	0 / 0,0%	94 / 1,2%
Август 1938	85 / 2,2%	23 / 1,9%	2 / 0,1%	0 / 0,0%	110 / 1,4%
Сентябрь 1938	11 / 0,3%	4 / 0,3%	4 / 0,2%	3 / 0,5%	22 / 0,3%
Октябрь 1938	30 / 0,8%	4 / 0,3%	95 / 4,1%	174 / 30,1%	303 / 3,8%
Ноябрь 1938	1 / 0,0%	1 / 0,1%	56 / 2,4%	391 /67,5%	449 / 5,6%
Всего (по виду репрессии)	3870	1190	2285	579	7924
	100,0%	100,0%	100,0%	100,0%	100,0%

*Примечание: В таблице не учтены 29 приговоров, как вынесенных позднее ноября 1938 г. (5 чел.), так и не определенных по виду репрессии (24 чел.).

Из них (см.: Таблицу 2) 5060 человек (63,8%) было расстреляно в течение года. Здесь не учтены люди, арестованные зимой 1938 г., просидевшие более полугода в ожидании смертного приговора и выпущенные на волю решением областного начальства. И хотя во всех отчетах, посылаемых Свердловским УНКВД в Москву, речь шла о «заклятых врагах Советской власти» – кулаках, белоповстанцах, карателях, на самом деле, под оперативный удар попали обыкновенные рабочие, крестьяне, служащие. По сценарию, сочиненному «в апартаментах Дмитриева» (в 1937 г. в уральской партийной среде бытовало такое выражение), им было суждено заплатить своей жизнью за участие в кровавой драме под названием выкорчевывание врагов народа. По всей вероятности, инициаторы операции надеялись, что после чистки в деревнях и рабочих поселках стихнет ропот по адресу Советской власти: ее учреждений и символов, политики и пропаганды. Люди перестанут петь непристойные частушки о вожде народов и рассказывать злые анекдоты о вождях ВКП(б)¹²⁵. Станут более дисциплинированными и лояльными

Эти надежды не оправдались. Во время подписной кампании на государственный заем в июле 1938 г. в том же Кизеле шахтеры – трудпоселенцы с большой неохотой покупали облигации на сумму, не превышающую 10 – 20 % от месячной заработной платы. По разнарядке полагалось подписывать рабочих и служащих, как минимум, на месячный оклад. Не получилось. С трудом дотянули до 50%. Люди не только не хотели расставаться с деньгами, но и публично высказывались по поводу нового налога: «Зачем нам этот заем? Советская власть и так хочет заморить нас голодом, а мы ей хочем (!) помогать», или «Подписываться я не буду, в СССР, говорят, нет принудительного труда, а на деле он существует, нас заставляют насильно работать, а также подписываться на заем», или «На черта мне нужен Ваш заем? У меня Советская власть арестовала мужа, да ей же и помогай»¹²⁶.

Очистить деревню от кулаков также не получилось. В ноябре 1939 г. в ходе избирательной кампании начальник Кунгурского РО НКВД сообщал секретарю райкома: «В отношении рекомендуемых в кандидаты депутатов в сельские советы мы располагаем следующими данными». Далее следовало перечисление: «Комаров Николай Васильевич имел крепкое хозяйство, <…> сам эксплуатировал чужой труд, <…> писал заявления гражданам о выходе из колхоза, был замешан в хищении семян. <…> Кужлев Василий Егорович намечался к выселению в 1931 году как кулак, применявший наемный труд, активно принимавший участие в терроризировании бедноты при колчаковщине, судим за несдачу хлеба по ст. 61 УК. <…> Лупенских Михаил Федотович, занимавшийся перепродажей хлеба и мяса, … собственник деревообделочной мастерской» и т.д. и т.п. Один из кандидатов вообще отличился тем, что некогда «…исколол вилкой портрет вождя Правительства»¹²⁷. В делах партийных комитетов содержится множество документов, свидетельствующих о том, что массовая операция целей своей не достигла. И в рабочей, и в колхозной среде сохранились очаги недовольства властями; время от времени проявлялись оппозиционные настроения; не затих ропот. Сильной и однозначной была реакция работников промышленных предприятий на указ президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940: «Теперь совершенно не чувствуется Советской власти, и теперь можно забыть слова песни – я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»; «Это является мероприятием неправильным, зажим в тиски рабочих, является возвратом к прошлому»; «В таких мероприятиях, ухудшающих положение рабочих, виновны коммунисты»¹²⁸.

Уровень аварийности на производстве, приписки, дурная организация труда – все это сохранилось и в будущем в том же первобытном виде.

Есть одна область, в которой проявилось непосредственное влияние кулацкой операции, – область гражданских прав населения. Сотрудники рабоче-крестьянской милиции, действовавшие под прикрытием всемогущих органов НКВД, также не стеснялись в средствах: без ордера прокурора производили аресты и мобилизации, изымали малокалиберные винтовки из школ и пр¹²⁹. Не оглядываясь на закон, они стали регулировать хлебную торговлю, отбирая «лишние» буханки у прохожих и разгоняя ночные очереди¹³⁰. Подобные практики не прекращались и впредь, вплоть до середины пятидесятых годов.

Подводя итоги кулацкой операции в Прикамье, можно сформулировать некоторые выводы. Жертвами операции стали случайные люди, виновные в том, что в прежнюю эпоху принадлежали к кругу крепких крестьян, или были выходцами из их семей, что скученно проживали в трудовых поселениях, или были заняты на предприятиях промышленности, транспорта и лесного хозяйства, подвергнутым чистке.

Несмотря на кажущуюся целесообразность в обосновании операции, на рационализацию примененных в ней технологий, она остается бессмысленной бойней, завершившейся казнью ее собственных организаторов и особо рьяных исполнителей. Было бы некорректным возложить вину на провал операции на местный (или даже центральный) аппарат НКВД. Кулацкая операция была обречена на такой исход, поскольку в ее основание были заложены сугубо идеологические, не верифицируемые принципы. Приказ № 00447 имплицитно содержал в себе несколько положений: В советском обществе обостряется классовая борьба в новой – вредительской – форме. Против советской власти выступают прежние эксплуататорские классы под водительством партийных заговорщиков. Страна стоит на пороге открытого политического противостояния. Для того, чтобы предотвратить контрреволюционный переворот, следует нанести опережающий, превентивный удар одновременно и по социальной базе контрреволюции, и по ее организованному авангарду. Такой задачей и объясняются громадные квоты внесудебной репрессии. Против отдельных лиц (беглых кулаков, или бывших эсеров), на свой страх и риск, ведущих партизанскую войну с системой, предлагаемые меры представляются чрезмерными. Авторы (они же идеологи) приказа исходили из теории заговора, согласно которой все виды социальной дезорганизации (аварии на производстве, низкая урожайность сельского хозяйства, перебои в торговле и пр.) являются запланированными результатами вражеских акций, а вовсе не спутниками ускоренной индустриализации, или врожденными пороками планового хозяйства. Им почему-то казалось, что неприятие советской власти, или (и) сталинской политики сосредоточено в определенной, заранее маркированной социальной группе, но не является хотя бы периферийной частью общественных настроений, разлитых по всему обществу.

Приняв концепцию приказа, местные органы НКВД привели его в исполнение надлежащим, единственно возможным способом, доведя до абсурда заложенные в нем принципы.

 

---

1. См.: Протокол допроса свидетеля Пьянкова Георгия Семеновича. г. Кизел. 28 05 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.14189. С. 204–205.

2. См.: Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б). 17 11 1938 // ПЕРМГАНИ. Ф.85. Оп.20. Д.6. С. 11.

3. См.: Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР. № 00447. г. Москва. 30 07 1937 // Книга памяти жертв политических репрессий. Т.1.Ульяновск, 1996. С. 766–767. О перипетиях, связанных с появлением этого приказа см.: Юнге М. Биннер Р. Как террор стал «большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М., 2003.

4. Наиболее определенно и четко эта точка зрения выражена в работах В.З. Роговина, который интерпретирует большой террор как превентивную гражданскую войну, развязанную правящей бюрократией «...против большевиков – ленинцев, боровшихся за сохранение и укрепление завоеваний октябрьской революции». Последние, являлись хранителями традиций «сохранивших жизненность не только в среде народных масс, но и в среде партийных аппаратчиков, хозяйственников, военачальников и т.д. Чтобы опрокинуть эту силу, не имевшую прецедента в истории, понадобился столь же беспрецедентный по своим масштабам и жестокости террор». Роговин В.З. 1937. М., 1996. С.18, 146.

5. Технологическая точка зрения была некогда высказана А. Гетти: «Ежовщина была ... радикальной истерической реакцией на бюрократию». См.: Getty J. Origins of the great Purges. – Cambridge, 1987. P.206. «Репрессии громыхали где-то поверху. В деревне садить было некого», – утверждает исследователь большого террора на Урале. См.: Базаров А. Дурелом, или господа колхозники. Кн.2. Курган, 1997. С. 451.

6. Наиболее полный обзор публикаций по теме «массовые операции в советской провинции» см.: Юнге М. Биннер Р. Как террор стал «большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М., 2003. С. 335 – 348.

7. Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 9096 по обвинению бывших сотрудников УНКВД Свердловской области // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16213. С. 153. И надо сказать, что в отношении истории он не ошибся. В недавно изданной книге на правах подлинных документов опубликованы протоколы допросов Г.Г. Ягоды, показания М.Н. Тухачевского и пр. материалы, сфабрикованные в НКВД. См.: Сойма В. Запрещенный Сталин. М., 2005. С. 102 – 293.

8. Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 9096 по обвинению бывших сотрудников УНКВД Свердловской области // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16213. С. 157.

9. «При окончании операции все документы были изорваны техническим персоналом», – показал на на допросе оперуполномоченный Кизеловского ГО НКВД. Протокол допроса свидетеля Герчикова С.Б..10 12 1939// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.12558. Т.3. С. 113.

10. Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности НКВД.. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937–1938. М.: МФД, 2004.

11. См.: Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 975188. г. Свердловск 14.02.1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С. 117–118.

12. Протокол допроса свидетеля Чернякова Григория Федоровича. г. Молотов. 18 01 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 245–246.

13. Протокол допроса. г. Молотов. 27 04 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.14189. С. 65. Об этом же говорил курсант Свердловской межкраевой школы НКВД И.Г. Сердюк, в июле 1937 г. практиковавший в Кизеловском горотделе: «В то время нам не было известно, что лица, в отношении которых мы будем собирать компрометирующий материал, впоследствии будут арестованы». Протокол допроса свидетеля Сердюка И.Г. г. Кизел. 9 06 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 11908. Т.1. С. 194 – 195. То же самое повторял на допросе и Л.М. Новоселов, тогда начальник ОДТО станции Пермь II: «Составляя эти списки /на антисоветский элемент – О.Л./, мы не знали, для чего это делаем. Потом списки к нам поступали из ДТО с резолюцией «арестовать», и мы приводили это в исполнение». Обзорная справка по архивно-следственному делу № 983113 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 15225. С. 164.

14. Протокол допроса свидетеля Чернякова…, С. 246.

15. «Кто производил эти отметки в списках, я не знаю». Протокол допроса. г. Молотов. 27 04 1955…, С.65. В отличие от Чернякова, заместитель начальника Пермского горотдела НКВД В.И. Былкин знал, что отметки на списках делал руководитель совещания в Перми капитан госбезопасности С.А. Кричман. См.: Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве. 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С. 176.

16. Справка 4 отд. УГБ Кизеловского ГО НКВД о политнастроениях трудпоселенцев в связи с новой Конституцией СССР по состоянию на 23 01 1937 // ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп.16. Д.53. С. 137 – 142.

17. Спецзаписка о политнастроениях в связи со смертью тов. Орджоникидзе Г.К. на 21 02 1937. г. Кизел // ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп.16. Д.53. С. 146(об).

18. Эткинд А. «Одно время я колебался, не антихрист ли я»: субъективность, автобиография и горячая память революции // НЛО. № 73 (2005). С. 55.

19. См.: Протокол допроса свидетеля Тягунова Н.П. 6 04 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.7485. С. 121-122.

20. Справка по архивно-следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 167. Что такое «полуофициальный сбор данных», разъяснил другой оперативник З.С. Джиловян: «Списки на лиц, подлежащих аресту, составлялись путем выяснения биографических данных этих лиц через паспортные столы, отделы кадров предприятий, учетные данные спецкомендатур и др.». Из протокола допроса свидетеля Джиловяна Завена Сумбатовича г. Молотов 20 05 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.10231. С. 121–122.

21. Протокол допроса свидетеля Сердюка И.Г. г. Кизел. 9 06 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 194. Тема свидетелей несостоявшихся преступлений сама по себе интересна. На самом деле, речь шла об агентах, сообщавших о реальных, или мнимых антисоветских высказываниях заранее обреченных людей. Кроме них использовались штатные доносчики. Один из них – агент по снабжению «Шахтстроя» И.Н. Мулов – «… по просьбе сотрудников Кизеловского горотдела НКВД» подписал, «… не читая, около 150 свидетельских показаний на разных лиц». Заключение по материалам расследования о нарушении социалистической законности быв. сотрудником УНКВД Свердловской области, а впоследствии б. нач. Кизеловского ГО НКВД и б.нач. УНКВД Пермской обл., мл. лейтенантом гос. безопасности Шаховым Дмитрием Александровичем 5 02 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12837. С. 516 (об). Об услугах органам знали, или догадывались, соседи и сослуживцы. «Среди спецпоселенцев были разговоры, что Мулов посадил многих поселенцев, давая на каждого показания». Рвение доносчика подогревали водкой. «Он все время пил и все время был пьяным». Протокол допроса свидетеля Винокурова К.Н. г. Молотов. 28 05 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. С. 210.

22. Справка по архивно-следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 168.

23. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.176.

24. Выписка из протокола допроса свидетеля Муллова И.Н. 15 02 1939// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.11908.С. 203.

25. Многие оперативные работники пермского горотдела НКВД вплоть до июля 1937 г. занимали именно эти должности. См.: Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.152, 157.

26. Черняков, представляется, лукавил, когда расшифровывал римские цифры I или II только очередностью арестов.

27. См.: Базаров А. Дурелом, или господа колхозники. Кн.2. Курган, 1997. С. 358 – 366.

28. Протокол допроса свидетеля Дьяконова М.А. г. Молотов 13 09 1957 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16092. С. 73.

29. Из протокола допроса свидетеля Джиловяна Завена Сумбатовича г. Молотов 20 05 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.10231. С. 121.

30. Из протокола допроса обвиняемого Шейнкмана Соломона Исааковича. 2 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.153.

31. Зорька – Ежову. 8 03 1938 // ПЕРМГАНИ. Ф.1. Оп.1. Д. 1959. С. 221 – 222.

32. Заявление агитатора Мельниковой А.Ф. в партийную организацию при участке № 18. 2 12 1937 // ПЕРМГАНИ. Ф.78. Оп.1. Д.112. С. 192.

33. Справка по архивно-следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А.// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.11908. Т.1. С. 168.

34. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 960365.// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.10114.. С. 260.

35. Выписка из протокола допроса Ветошкина И.П. 4 05 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1 .Оп.1. Д.12396. С.121.

36. См.: Из протокола допроса обвиняемого Аликина Аркадия Михайловича. 17 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11925. С. 113–114.

37. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.166..

38. См.: Выписка из протокола допроса обвиняемого Поносова П.Л. 17 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12396. С.119.

39. См.: Юнге М. Биннер Р. Указ. соч., С.130.

40. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 967154 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.14416. С.135.

41. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 251.

42. Кандалинцев. В бюро горкома ВКП(б). 5 03 1937 // ПЕРМГАНИ. Ф.78. Оп.1. Д.18. С. 102.

43. Беседа с тов. Кандалинцевым. 3 03 1937 // ПЕРМГАНИ. Ф.78. Оп.1. Д.18. С. 105.

44. Выписка из протокола судебного заседания военного трибунала войск НКВД Уральского округа от 8–9 августа 1940 г. по делу бывшего начальника XI отдела УНКВД Свердловской области Шарикова Н.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11898. С. 14.

45. Обзорная справка по архивно-следственному делу за арх № 24316, по обвинению Шарикова Н.А., бывш. нач. XI отдела УГБ УНКВД Свердловской обл. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11898. Т.2. С. 200.

46. Выписка из протокола допроса свидетеля Марфина Георгия Васильевича. 14 12 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 12899. С.213.

47. См.: Обзорная справка по архивно-следственному делу № 958172 по обвинению Балтгалв К.А.// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.10618. С.55 – 56.

48. Дмитриев – Ежову. 8.09. 1937//Лубянка…,С.350.

49. Обзорная справка по архивно-следственному делу за арх № 24316, по обвинению Шарикова Н.А., бывш. нач. XI отдела УГБ УНКВД Свердловской обл. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11898. Т.2. С. 204.

50. Показания свидетеля Зайцева М.Г. 14 12 1939 / Обзорная справка по архивному следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 134.

51. Показания арестованного Боярского Н.Я. 25 04 1939 / Обзорная справка по архивному следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 135-136.

52. Протокол допроса Коньшина Г.Ф. г. Кудымкар. 28 04 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.7485. С. 120.

53. Дмитриев – Ежову. 13 08 1937//Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938… С.323 – 324.

54. Лубянка…,С.324.

55. Опыт участия в постановке показательных процессов у Дмитриева, так же как и у Дашевского, был. Они работали в следственной группе Л.Г. Миронова, готовившей процесс 16 в Москве. Дмитриев допрашивал супругу Л.Б. Каменева – Татьяну Глебову. Позднее – в процессе подготовки к следующему процессу – допрашивал Г.Я. Сокольникова и др.См.: Показания Дмитриева Д.М. 16. 10 1938.// Лубянка…,С.586.

56. Показания арестованного Боярского Н.Я. 25 04 1939 /Обзорная справка по архивному следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 136.

57. Выписка из показаний, имеющихся в архивно-следственном деле № 967156 в отношении ведения следствия по делам на повстанцев // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12945. С. 236.

58. Термин «амальгама» появился во времена большого якобинского террора. Историки французской революции понимали под амальгамой объединение в «одном и том же процессе обвиняемых, ничем не связанных между собой, но которых считали действующими заодно в их кознях против нации». Собуль А. Первая республика. М., 1974. С.132.

59. Справка по архивно-следственному делу № 796219 по обвинению Былкина В.И., Королева М.П. и других. 7 03 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д. 10033. С. 142.

60. Кудрин /инструктор ОРПО ОК ВКП(б)/ – начальнику политотдела войсковой части 501. 3 12 1937 // ПЕРМГАНИ. Ф.200. Оп.1. Д.822. С.275.

61. См.: Волков – Успенскому. 3.04.1938//З архiвiв ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2000. № 2/4 (13/15). С. 149.

62. Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б). 17 11 1938 // ПЕРМГАНИ. Ф.85. Оп.20. Д. 6. С.11.

63. Протокол допроса свидетеля Кужмана В.О. 16 06 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 181.

64. Мочалов А.Д. – Викторову. г. Соликамск. 1 08 1938// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1.Д.15357. Т.2.С.129.

65. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве. 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С. 160.

66. Протокол допроса свидетеля Чернякова Г.Ф. г. Молотов. 18 01 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11912. С. 246.

67. Стенограмма V городской партийной конференции. г. Молотово. 5 – 6 мая 1937 //ПЕРМГАНИ. Ф.620. Оп.17. Д.49. С.98.

68. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.161.

69. Выписка из протокола № 8/103 §1 заседания бюро Ленинского районного комитета ВКП(б) от 25 02 1939// ПЕРМГАНИ. Ф.105.Оп.186.Д. 1457. С. 5.

70. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С. 167.

71. Протокол допроса свидетеля Чернякова Г.Ф. 18 01 1956// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.11912.С. 247.

72. Протокол допроса свидетеля Герчикова С.Б..10 12 1939// ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.12558. Т.3. С.113.

73. Подсудимый Тюрин: «Я специально стал выпивать, чтобы меня уволили, т.к. я сам не мог терпеть того, что творилось». Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.174.

74. Пурышев А.П. – Упоровой. г. Пермь Октябрь 1939.// ПЕРМГАНИ. Ф. 105. Оп.6. Д. 143. С.76.

75. Выписка из протокола допроса Аликина А.М. 9 05 1939//ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д.13864. С.46–47.

76. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. //ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. 178.

77. Накаряков Л. – Новак. 21 08 1937// ПЕРМГАНИ. Ф. 946. Оп.5. Д. 1260. С.2(об).

78. Кочкарев /и.о. секретаря Ленинского РК ВКП(б) г. Перми/ – в Горотдел НКВД // ПЕРМГАНИ. Ф.78. Оп.1. Д.112. С.242.

79. См: ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп. 1. Д.12206. С. 20; ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп. 1. Д.11898. С.61-62; ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп. 1. Д. 12558. Т.3. С. 105-106.

80. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С.172, 175 – 176.

81. Из протокола допроса обвиняемого Шейнкмана Соломона Исааковича 2 02 1939 г. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1.д.15357. Т.2.С.155.

82. См.: Из протокола допроса свидетеля Джиловяна Завена Сумбатовича г. Молотов 20 05 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.10231. С. 122.

83. Протокол заседания партийного бюро партийной организации Областного управления милиции УМВД. 29 09 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.1624. Оп.1. Д.50. С. 164.

84. См.: Протокол допроса свидетеля Мокина Степана Петровича. г. Свердловск. 24 08 1954 // ПЕРМГАНИ. Ф.643/2. Оп.1. Д.14095. С. 263.

85. Из протокола допроса обвиняемого Шейнкмана Соломона Исааковича. 2 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.152.

86. Из протокола допроса обвиняемого Попцова Н.Д. 20 04 1941/Справка по архивно-следственному делу № 15096. г. Молотов. 20 12 1957 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.13343. С.65.

87. См.: Обзорная справка архивно-следственного дела № 975186. г. Свердловск. 14 02 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1.Д. 1014. С.257.

88. Заявление А.Г. Гайды в Свердловский обком ВКП(б). 10 02 1939/Обзорная справка по архивно-следственному делу № 9096 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1.Оп.1. Д.16213. С.160.

89. «В период массовых операций в Кизеле наряду с разрабатывавшимся а/с контингентом были необоснованно арестованы лица из социально-близкой прослойки: рабочие, служащие и инженерно-технический состав, среди которых оказалось много членов ВКП(б)» Заключение по материалам расследования о нарушении социалистической законности … Шаховым Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12837. С. 185.

90. См.: Протокол заседания партийного бюро партийной организации Областного управления милиции УМВД. 29 09 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.1624. Оп.1. Д.50. С.165.

91. Выписка из протокола допроса обвиняемого Воскресенского В.П. 29 05 1941 // ПЕРМГАНИ. Ф.643/2. Оп.1. Д.14095. Т.3. С. 257.

92. «Организованные временные тюрьмы, а также постоянные, были переполнены, люди содержались в чрезвычайной тесноте», – сообщал в своих показаниях Д.М. Варшавский / Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 975188 г. Свердловск 14 02 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.119.

93. Протокол допроса свидетеля Марфина Г.В. 14 12 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12558. Т.3. С.117. То же самое практиковалось и в Кудымкаре. Там в амбары, где с трудом могли поместиться по 15 человек, заталкивали по 80 арестантов. См.: Алексеев – Вышинскому. 13 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.6933. Т.2. С.75.

94. Видимо, для того, чтобы увеличить штат «колунов», следователи НКВД именно в это время приступают к арестам собственной агентуры. По мере изъятия лиц, за которыми они наблюдали, осведомители исчерпывали свои возможности на воле, но еще могли послужить в тюрьме. В показания А.Г. Гайды попал выразительный диалог между заместителем начальника Свердловского УНКВД и секретным сотрудником. Тот все доказывал, что он нужнее на воле. Варшавский парировал: «Вы нам дайте показания, а мы их взвесим, что нам дороже: Вы или Ваши показания, мы люди коммерческие» Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 9096 по обвинению бывших сотрудников УНКВД Свердловской области // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16213. С.158.

95. Выписка из протокола допроса Былкина В.И. 5 04 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11957. С.99.

96. Варшавский на допросе 23 марта 1939 г. показал: «… Признания арестованных в принадлежности к иноразведкам добывались путем камерной обработки и уговариванием арестованных, что их показания нужны советскому государству для того, чтобы показать иностранным разведкам о проводящейся работе против советского правительства иностранными государствами». // ПЕРМГАНИ. Ф.641/2. Оп.1. Д.29041. Т. 10. С.292. В показаниях Г.В. Марфина содержится характерная обмолвка: «…под влиянием кем-то пущенных слухов о том, что их ожидает новая ссылка…, признавали себя виновными в этом». Справка по архивно-следственному делу № 980732 по обвинению Шахова Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 171.

97. Выписка из протокола допроса свидетеля Порсева П.Ф. 31 08 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.10397. С.378.

98. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 9096 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16213. С. 160.

99. Протокол допроса свидетеля Кужмана В.О. 13 06 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.11908. Т.1. С. 186.

100. Протокол допроса свидетеля Тягунова Н.П. 6 04 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.7485. С. 123.

101. Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д. 6857. Т.6. С. 161.

102. Из протокола допроса Гаврилова Григория Николаевича 26 05 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.136.

103. Протокол допроса свидетеля Герчикова С.Б. 10 12 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12558. Т.3. С.113.

104. Заключение по материалам расследования о нарушении социалистической законности … Шаховым Д.А. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12837. С. 516.

105. Об избиениях на допросах как о чем-то само собой разумеющемся, упоминает Шейнкман, пересказывая указания нового начальника Свердловского УНКВД Викторова: «Если были случаи, когда арестованных били, то их нужно передопросить таким образом, чтобы они не заявляли об ихнем избиении». Из протокола допроса обвиняемого Шейнкмана Соломона Исааковича 2 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.156.

106. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 983113 Дистанова Гарафа Мисбаховича. // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15225. С. 162.

107. См.: Справка по архивно-следственному делу № 15096 по обвинению Соловьева И..А., Попцова Н.Д. г. Молотов. 20 12 1957 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.13343. С. 65.

108. Из протокола допроса Гаврилова Григория Николаевича 26 05 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С. 136.

109. Обзорная справка по архивно-следственному делу № 9096 по обвинению бывших сотрудников УНКВД Свердловской области Гайда А.Г., Харина Н.И., Халькова И.М. 10 02 1956 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.16213. С. 159.

110. Фриновский – Дмитриеву. 21 03 1938// Лубянка…,С. 659.

111. Протокол допроса свидетеля Марфина Г.В. 14 12 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.12558. Т.3. С. 117.

112. Рассчитано по базе данных репрессированных лиц, составленной Государственным общественно-политическим архивом Пермской области. Не учтены лица, осужденные тройкой НКВД СССР.

113. Лубянка…,С.599.

114. Мешков – Шахову. Докладная записка о наличии искажения методов следствия, допускаемых сотрудниками Ворошиловского РО НКВД за 1937–1938 г.г. 25 05 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.13580. С.124-125.

115. Шахов – Першину. г. Кизел. 11 03 1938 // ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп.16. Д.114. С.37. И Субботин, и Березин были членами партии.

116. См.: Звезда. 4. 10. 1937.

117. См.: Постановление политбюро ЦК ВКП(б) о мерах наказания для обвиняемых в г. Кизеле 25 01.1938// Лубянка…,С. 467.

118. См. : Выписка из обзора по следственному делу № 114 по обвинению группы специалистов-угольщиков Кизеловского угольного бассейна, арестованных в 1940–1941 г.г. (так в документе! – О.Л.)//ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1.Д..12567. С. 151 – 153.

119. На полях пространной записки Д.М. Дмитриева о ликвидации на Урале офицерско-фашистской организации «Российского общевоинского союза» Сталин сделал характерную пометку: «Странное письмо. А кто из поименованных лиц арестован? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка Дмитриева производит впечатление газетной статьи». Лубянка…,С.414.

120. Показания Дмитриева Д.М.//Лубянка…, С.598.

121. Служба Д.М. Дмитриева в НКВД не закончилась арестом. Его последняя должность – в октябре-ноябре 1938 г. – внутрикамерный агент, или по-другому, «каменный колун». Дмитриев пытался склонить маршала В.К. Блюхера к самооговору. См.: Черушев Н. 1937: элита Красной Армии на голгофе. М., 2003. С.72.

122. См.: Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 975188 г. Свердловск 14 02 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.116.

123. Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 975188 г. Свердловск 14 02 1955 // ПЕРМГАНИ. Ф.641/1. Оп.1. Д.15357. Т.2. С.116.

124. Оперативный приказ наркома внутренних дел СССР № 00447. г. Москва. 30 07 1937 // Книга памяти... С.767.

125. Из Кизела в Свердловск в феврале 1937 г. была отправлена «Спецзаписка о политнастроениях в связи со смертью Орджоникидзе». В отличие от множества подобных документов, в ней помещены переведенные на канцелярский стиль анекдоты, ходившие в рабочей среде. Вот один из них: «Дело было в полумраке. Шли два бедно одетых колхозника около большой реки и услышали голос утопающего, который просил о помощи. Колхозники вытащили утопающего на берег. Тогда спасенный им сообщил, что он великий человек и за свое спасение сделает все, что они захотят. На вопрос, кто он такой, он ответил, что Сталин. После этого колхозники ему заявили: «Мы тебя спасли, но ты об этом никому не говори, а то нас колхозники убьют»« // ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп. 16. Д.53. С. 147.

126. Шахов – Погудину. г. Кизел. 12 07 1938 // ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп.16. Д.114. С. 133 – 136.

127. См.: Поваляев – Кокшарову. г. Кунгур. 21 11 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.970. Оп.3. Д.183. С. 7 – 7(об).

128. Справка об отдельных антисоветских проявлениях в связи с опубликованием указа президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1946 года // ПЕРМГАНИ. Ф. 59. Оп.1. Д.383. С. 63 – 65.

129. См.: Крайнов – Чернышеву. г. Лысьва. 2 02 1939 // ПЕРМГАНИ. Ф.85. Оп.20. Д.11. С. 4 – 4(об).

130. «Как начался 37-й год, все время милиция бесчинствует», – писал в редакцию «Крестьянской газеты» из Кизела Иван Носков. См.: ПЕРМГАНИ. Ф.61. Оп.16. Д.53. С.134.

Поделиться: