⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒

14.15. Зоря, Зорька

Зоря, Зорька – так с детства звали замечательного пермского ученого, социолога, экономиста профессора Захара Ильича Файнбурга. Он пользовался широкой известностью в стране и за ее рубежами. Но только родные и близкие друзья знали, какая нелегкая судьба выпала ему, какие испытания пришлось преодолеть, чтобы завоевать признание, любовь и уважение людей…

 

Вместо вступления:¹

«Наше поколение завершает свой жизненный путь...

Я родился в 1922 г. – еще при жизни В.И. Ленина. Поколение, уничтоженное И.В. Сталиным в 1937–1938 гг., в моей памяти – живые люди, со своими индивидуальными чертами, своей интонацией в голосе. Мы отнюдь не в кино видели синие фуражки, стучащие ночью в двери квартир... И стук этот до сих пор порой отзывается ночами глухо и тревожно в наших умах.

22 июня 1941 г. мы стояли у черных тарелок репродуктора «Рекорд», слушая в полдень речь В.М. Молотова. Мы стояли часом позже в очереди у военкомата, записываться добровольцами. Только 3% ребят и девчат моего поколения – по оценке К. Симонова – вернулось в 45-ом в гимнастерках «б.у. 2-й категории» в аудитории университетов и институтов...

Идеологические кампании 1946–1953 гг. – это часть нашей биографии, водораздел между теми, кто ушел «в князья» и теми, кто остался людьми... Для нашего поколения день 5 марта 1953 г. был днем, родившим одновременно тревогу и надежду...

...Сидя в переполненном и затихшем зале слушали мы в 1956 г. чтение «секретного» доклада Н.С. Хрущева. И в этом же 1956 г. сквозь хрип и вой глушения слушали мы сообщения о боях в Венгрии. Совнархозы и целина, кукуруза и «проблема Пастернака» – это наши будни... Это мы, усмехаясь и недоумевая, слушали как, вернувшись из Венгрии, Н.С. Хрущев по радио пел: «Смело мы в бой пойдем!..»

День 14 октября 1964 г. не вызвал у нас радости: Леонид Брежнев был «темной лошадкой», но Михаила Суслова мы хорошо узнали еще во время кампании «борьбы с космополитизмом» и «дела врачей». Потом заглохла хозяйственная реформа 1965 г... Потом начался своеобразный тотализатор: гадание, к какому юбилею и на какое место повесят Брежневу очередную Звезду…»

«...В апреле 1985 г. началась новая полоса в жизни нашего общества. И весной и летом, как и вся страна, наше, уже сильно поредевшее поколение слушало часами у экранов телевизоров выступления, вопросы и споры на I съезде народных депутатов СССР.

Я полагаю, что наше поколение просто обязано оглянуться, осмыслить то время, в котором мы прожили, рассказать об этом времени своим детям и внукам. Наш анализ – пусть самый что ни на есть научный – не может не быть окрашен тонами личного присутствия, тонами свидетельства очевидца. Именно так написаны книги принадлежащих к моему поколению ученых-публицистов. Может быть, потом ученые педанты скажут, что в этом их слабость. Но в этом и их сила: это – не только холодные наблюдения ума, но горестные замеры сердца!..

...Мы сказали – и выполнили свой долг!…»

 

«В 1933 г. вместе с родителями переехал на Дальний Восток, вначале в г. Биробиджан, а с 1934 г. в г. Хабаровск. В Хабаровске отец работал председателем Хабаровского областного суда, мать – зав. промышленно-транспортного отдела обкома ВКП(б). В 1938 г. в марте месяце родители репрессированы органами НКВД и осуждены сроком на 10 лет без права переписки (как правило, под этой официальной формулировкой скрывался расстрел – авт). Дальнейшая судьба их мне неизвестна».

Эти строчки Захар Ильич написал в своей автобиографии 29 сентября 1949 года. Тогда он не знал, что на самом деле его родители были расстреляны 26 мая 1938 года. Об этом он узнал только в 1955 году после их посмертной реабилитации. Сегодня мы знаем о них (по архивным данным), наверное, больше, чем сам Захар Ильич.

Захар Ильич писал по обыкновению рано утром, потом шел на работу. «Утро» было его естественным «квантом действия». Работу над рукописью книги о культе личности И.В. Сталина «Не сотвори себе кумира…» сопровождали воспоминания, они непрерывно окружали автора. Он записывал их по тому или иному поводу, в связи с возникшим эмоциональным настроем. Но на следующее утро эти автобиографические заметки, как правило, откладывались «на потом». И он работал дальше над основным текстом будущей книги (которую изданной так и не увидел!).

Из сохранившихся в черновиках воспоминаний Захара Ильича Файнбурга:

«...В одном из деревянных домиков маленького Оршичного переулка, упирающегося в речушку Оршицу, впадающую в Днепр в центре г. Орши, я появился на свет 24 января 1922 года.

О своих родителях я знаю обидно мало. Пока они были со мной, я, еще мальчишкой (по уму), считал их существование само собой разумеющимся. И хотя был в чем-то, самом главном, хотя и не осознаваемом четко, достаточно самостоятельным, еще не представлял попросту своей жизни без них. Мне казалось, что расспрашивать об их достаточно бурном прошлом еще куда как успеется... Март трагического – не только для меня и не столько может быть для меня, сколько для России, – 1938-го года развеял эту иллюзию. Однако было уже поздно...»

В следственном деле матери Захара – члена ВКП(б) с мая 1917 года, заведующей промышленно-транспортным отделом Хабаровского обкома ВКП(б) Раисы Захаровны Альперович сохранилась автобиография, написанная почти за год до ее ареста и трагической гибели. Для кого и почему была написана эта детальная автобиография – неизвестно. Но мы представляем обстановку тех дней. В стране свирепствовали репрессии, получившие потом нарицательное имя «1937 год», в партийном и советских аппаратах, в НКВД и в Красной Армии уже рассматривались тысячи «дел». Шла проверка по доносам на нее и на ее мужа – первого председателя Хабаровского областного суда Илью Львовича Файнбурга.

«…За время моей работы не получала никогда взыскания. Под судом и следствием не была. В Красной Армии и Красной гвардии не служила. В белой армии не служила и не была никогда на территории занятой белыми.

Все время моего пребывания в партии принимала активное участие в партийно-общественной работе. В 1917 г. была от большевиков избрана членом президиума Смоленского горсовета на губернский съезд Советов.

Муж, член ВКП(б) с 1918 г, работает председателем Хабаровского областного суда. Отец его был мелким торговцем до Октябрьской революции. Семья моя состоит из меня, мужа и сына 15 лет. Сын учится в 7-м классе средней школы – отличник, комсомолец.

По работе в Минске знают меня т.т. Кривец, Гуревич, Абрамсон.

Р.АЛЬПЕРОВИЧ, 5/IV-37 г., член ВКП(б), п/б. № 0502780»

Заметим, что знакомство с Кривец и Гуревичем, обвиненными в троцкистской деятельности, позже инкриминировалось Раисе Захаровне и Илье Львовичу как тяжкое преступление.

Следователям, фабриковавшим дело И.Л. Файнбурга, все было ясно еще ДО СЛЕДСТВИЯ (как и его итог), их не интересовала жизнь подследственного. Подробная его автобиография, видимо, не сохранилось. Однако кое-какие документы обнаружились в архивах Белоруссии, в том числе в партийных архивах 20-х годов, чудом уцелевших в 1941 году. Они помогли нам восстановить отдельные штрихи жизни Ильи Львовича.

Захар Файнбург вспоминал: «…В Минске примерно до 1930-31 года мы жили в коммунальной квартире, типичнейшей «Вороньей слободке»… В это время отец мой был сначала секретарем ЦИК БССР, потом зам. наркома юстиции и зам. прокурора БССР, мать – членом коллегии Госплана БССР. Только где-то в 1931 г. мы получили отдельную двухкомнатную квартиру в новом, достаточно обыкновенном доме, заселенном самым разным людом».

В апреле 1935 года в ЦК ВКП(б) поступил донос, в котором один бдительный гражданин сообщал, что И.Л. Файнбург в 1924 году одобрительно отзывался о Троцком: «…у нас было обследование работы бюро ячейки судебных работников…До начала заседания нас несколько человек членов и кандидатов (в члены) бюро собралось в совещательной комнате суда. Как член бюро к нам пришел и Файнберг (так в оригинале) Илья, который был одет в пальто с котиковым воротником и кепке английского фасона и в правой руке держал газету «Правда». В процессе разговора о работе партийной ячейки и о «работе оппозиции» Файнберг Илья высказался – «чем у одного Льва Давыдовича Троцкого отнять партбилет, лучше у ста большевиков снять головы. Ведь это же умница – мировой гений».

Началось длительное разбирательство. Первый удар приняла на себя Раиса Захаровна. 26 августа 1937 года бюро обкома ВКП(б) постановило снять её с ответственной партийной должности. В сентябре 1937 года отстранили от должности и Илью Львовича. 21 ноября партийное собрание облсуда и прокуратуры Центрального района г. Хабаровска рекомендовало исключить его из рядов ВКП(б) за связь с арестованными органами НКВД врагами народа Гуревичем и Кривец. Все ждали неминуемого ареста.

УНКВД по Дальневосточному краю арестовало И.Л. Файнбурга 13 марта 1938 года, предъявив обвинение в измене родине, подрыве государственного строя, совершении террористических актов. Через несколько дней его исключили из членов партии. В протоколе заседания бюро Центрального райкома ВКП(б) г. Хабаровска от 21 марта 1938 года № 16 записано: «исключить из рядов ВКП(б) как арестованного органами НКВД».

22 мая 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила И.Л. Файнбурга к высшей мере наказания. Расстрелян в Хабаровске 26 мая 1938 года. В тот же день была расстреляна и его жена Р.З. Альперович. На месте захоронения жертв массовых расстрелов в Хабаровске сегодня стоит стелла, где выбиты имена И.Л. Файнбурга и Р.З. Альперович.

13 июля 1957 года определением Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР дела Файнбурга и Альперович были прекращены за отсутствием состава преступления, оба они реабилитированы посмертно. Документы о реабилитации были получены их единственным сыном Захаром Ильичом Файнбургом только в 1958 году, спустя 20 лет после их ареста и гибели.

 

Сын врагов народа – сирота и изгой

Арест и исчезновение родителей – событие настолько трагическое, что подобрать адекватные слова для его описания невозможно. Удар страшной силы обрушился в одночасье на 16-летнего мальчика. Весь его мир, мир благополучной семьи, мир детства рухнул. Выдержать такое может далеко не каждый. Сын «врагов народа» – вот клеймо, которое поставили на Захаре Файнбурге, об этом ему постоянно напоминали «доброхоты». Он нес это клеймо целых 20 лет, формально до реабилитации родителей.

«До 16 лет я рос «как все»... Природа, книги, девочки – вот круг взаимоувязанных интересов моего детства и моего отрочества. В 16 лет я испытал потрясение всех основ, на которых стояла моя жизнь и строились планы дальнейшего. Странно, но я оказался внутренне готовым к этому потрясению – не то, чтобы я его мог предвидеть, а попросту у меня достало сил и характера, чтобы построить систему принципов жизни и без серьезных срывов последовательно ее реализовать. Не систему принципов компромисса, а систему своей жизни... Наверное, книгам, природе и девочкам я и обязан тем, что сумел прожить ту жизнь, которой хотел и добивался?.. Эти три основы составили и главные ценности моей жизни.

Что мне было неблаговоление «начальников», причудливые зигзаги материального благополучия (и неблагополучия), если я мог читать, то, что хотел, и сам писать, если я слышал шепот леса, и у меня клевала рыба, если меня целовала женщина?

Я добился того, чего хотел от жизни. Наверное, я мог сделать много больше, если судить абстрактно, отталкиваясь от моих способностей. Но жизнь не абстрактна, а реальна. И образ Кандида из «Улитки на склоне» А. и Б. Стругацких всегда напоминал мне грубо и осязаемо, что хочет, и что может сделать в своем времени интеллигент...»

Когда 13 марта 1938 года увели отца, мать, предчувствуя свой скорый арест, купила Зоре билет до Москвы, где жили родственники. По семейной легенде билеты были взяты на 20 марта, Зоря в те дни тяжело болел.

15 марта пришли и за матерью. Из квартиры больного мальчика выселили, положили в коридоре, разрешили взять кое-что из вещей по описи. От отца ему остались часы, кожаное пальто, неупомянутое в описи пенсне, из вещей матери – ничего! Ничего! О матери осталась только память!

Последнее, что запомнил Захар Файнбург, были слова матери: «Зоря, будь человеком!». Эти слова он пронесет через всю свою жизнь. Ему было только 16 лет…

Спустя 25 лет Захар Файнбург напишет: «Началом… было 13 марта 1938 года: день, когда я, вернувшись домой из школы, отца не застал... 15 марта, перед рассветом следующего дня я последний раз увидел лицо и глаза моей матери...»

Поздней ночью пришла соседка, принесла еду, деньги, билеты до Москвы, сказала – уходи, а то и тебя заберут. Где был Захар, где и как жил, пока не уехал, как он ехал, никто не знает, он и сам это толком не помнил. Попытки поговорить на эту тему пресекал – не хотел ворошить тяжелые для него воспоминания.

Тяжело больной, с воспалением легких, с потрясенной психикой, в начале апреля 1938 года Зоря добрался из Хабаровска до Москвы и пришел в дом к младшей сестре Ильи Львовича – Елене Львовне и ее мужу Осипу Эйдлину. Много позже его двоюродная сестра, Елизавета Осиповна Лобода (по мужу), вспоминала, что Зоря в момент приезда стоял в дверях невероятно больной, с одеялом и подушкой, с завернутыми в одну простыню англо-русским словарем и синим томом произведений Лермонтова. На лермонтовском сборнике была надпись «Ученику 8-го класса Захару Файнбургу за отличные успехи»…

Два месяца Ента и Ошер (так дома называли чету Эйдлиных) спали на полу, а в их супружеской кровати метался в бреду Зоря. Днем и ночью его выхаживали, делали компрессы. Хороший уход и молодой организм победили – он стал выздоравливать.

Теперь надо было думать, как жить дальше. В Москве прописаться невозможно – в этом ему отказали. И в маленьком подмосковном городке Электросталь, где жила другая тетка – Голда (по мужу Набхина), его приписать не смогли. Везде отказ. Он был сыном врагов народа, и органы милиции брать на себя ответственность не хотели.

Тогда Зоря поехал к родне в Оршу, где жили другие братья и сестры отца, его бабушка Муся. Но и там сделать ничего не удалось. В этих разъездах и усилиях прошло лето. Наступал учебный год. Надо было учиться, и надо было где-то жить и на что-то жить. Надо было что-то предпринять. Но что? Жизнь была страшная – повсюду шли аресты, а детей арестованных, особенно крупных руководителей, также фактически арестовывали (направляли в спецдетдом – детдом за колючей проволокой). Фальшивые слова вождя всех времен и народов «дети за отцов не отвечают» к тому времени еще даже не прозвучали!

И 16-летний Захар Файнбург по совету Осипа Эйдлина, тогда одного из конструкторов первых советских электрических часов, пошел на Лубянку. Он хотел знать, что с его родителями и как ему жить. Это был риск, но выхода не было – выжить и выйти в люди он мог, только легализовав свое бесправное положение, например, через детдом.

Сегодня мы знаем, это был правильный шаг – детдомовец З.И. Файнбург получил образование, путевку в жизнь и «вышел в люди». Но если бы этот шаг оказался ошибочным, мы никогда об этом даже не узнали, ибо юный Зоря сгинул бы где-нибудь в системе спецдетдомов НКВД.

Ему повезло… Там, в приемной НКВД на Лубянке, Зоря познакомился и подружился с такими же, как и он, сыновьями репрессированных родителей – некоторые из них стали его верными друзьями на всю жизнь. Там ему повезло «в квадрате» – он встретил капитана Карасева (звание «капитан НКВД» соответствовало армейскому званию «полковник»).

Через много лет Захар Ильич писал: «Кем он был, этот капитан Карасев, имя и отчество которого мы так и не узнали... Дело не в звании, не в должности, не в его функциях – кем он был по своему внутреннему миру? какими глазами смотрел на нас, глупых и наивных мальчиков, детей «врагов народа»? – вся суть в этом.

И именно это было и останется для меня загадкой, которую я могу пытаться отгадывать только профессионально, как социолог, т.е. по отношению не к капитану Карасеву лично, а по отношению к большому, очень большому кругу людей, которых объединяло какое-то глубинное нравственное прозрение, пробивавшееся через слои и нагромождения политико-пропагандистской установки (на беспощадное разоблачение «врагов народа»), насаждавшейся исподволь и через служебные инструкции того ведомства, которое должно было непосредственно бороться с «врагами народа», задавать тон в самом отношении к ним».

 

Берсеневский детдом

«...В один из погожих дней конца сентября 1938 года в условленном месте, на Ленинградском вокзале встретились трое: изображенный на этой фотографии [см. фото] Сигурд Карлович Беге и я. Нас сопровождала уже не молодая (может быть, с точки зрения наших тогдашних оценок – мальчишек 16-ти лет) женщина из МособлОНО. Усилиями капитана Карасева… мы были направлены в нормальный (а не специальный) детдом, в один из лучших детских домов Подмосковья».

Волею судеб Сигурд сыграл огромную роль в судьбе Захара, познакомив его со своей компанией, ставшей своей для Захара на всю его жизнь. Обо всех о них можно прочитать в интернете в «Я-Энциклопедии» В. Рича – Валентина Исааковича Рабиновича. Сигурду посвящен рассказ «СИЗИК», а Захару – рассказ «ЗОРЬКА». «В нашу школьную компанию Зорьку привел Сигурд Бегге – вскоре после того, как забрали его отца Карла Бегге, начальника Ружейно-пулеметного треста, а заодно и мать. В одно из воскресений он появился на Сретенском бульваре, обычном месте наших сборищ, не в одиночку, а вместе со своим новым, детдомовским товарищем. «Захар!» – отрекомендовался высокий, плечистый парень с широко расставленными внимательными серо-зелеными глазами, протянув мне руку с длинными пальцами, которым позавидовал бы любой пианист»².

Так Захар обрел умных и интересных друзей, а домом ему стала Берсеневка.

«...Погожим сентябрьским утром 1938 года мы – два шестнадцатилетних мальца и сопровождающая из МособлОНО – пригородным паровичком прибыли на платформу Поваровку Октябрьской железной дороги. Неторопливо прошли лесом и полями три километра и оказались в цветущей помещичьей усадьбе XIX века...

Это был Берсеневский детский дом – бывшая усадьба князей Несвицких, а потом – книгоиздателя Сытина» ³.

«...Детский дом и окружавшие его надворные постройки производили необычное впечатление: это была вдруг воскресшая из повестей А. Пушкина или романа Л. Толстого помещичья, средней руки усадьба, однако усадьба эта, наверное, и при помещиках не была столь ухожена». «Цветники, липовые аллеи, фруктовый сад, оранжерея – все было каким-то сияющим, ясным, чистым. Видна была заботливая хозяйская рука, следы неустанной заботы о порядке и процветании.

Так началась наша детдомовская жизнь».

«...В канцелярии нас встретил крупный, могучего сложения, не старый, но и уже не молодой человек с добрым, но чем-то омраченным лицом, с внимательным, испытывающим взглядом небольших серых глаз. Канцелярская ручка казалась в его тяжелой руке тоненькой былинкой, густой голос с басовым тембром был под стать сложению... Это был директор детского дома – Александр Александрович Святов. Для испытывающего взгляда и омраченного лица оснований было более чем достаточно...

До этого времени детдом держал воспитанников лишь до 7-го класса, выпуская затем их в ФЗУ или техникумы, мы же пришли в 8-ой (в 9-й) (да еще с месячным опозданием).

Полученное нами домашнее воспитание должно было резко отличаться от того, которое получили до детдома (да и в детдоме) остальные воспитанники: сироты, прошедшие порой и «академию» беспризорничества, дети инвалидов, дети таких родителей, которые не могли материально обеспечить свою семью, дети лишенных родительских прав...»

«...Ни с Александром Александровичем Святовым, ни с Серафимом Васильевичем Началовым (завуч детдома), ни с директором школы Самускевичем мы ни разу не говорили о нашем прошлом, о наших родителях. Дело отнюдь не в том, что каждое неосторожное слово на эту тему могло обернуться для любого из собеседников большим несчастьем. Что мы могли сказать тогда друг другу? Что мы знали настолько точно и конкретно, чтобы что-либо утверждать или отвергать? Скорее можно говорить лишь о чувствах, о смутном, неясном ощущении чего-то неправильного, неправедного и неотвратимого одновременно. И для нас огромной поддержкой (даже не огромной, а именно решающей) было ощущение, что наше умонастроение ими как-то понято, не отвергнуто, не осуждено, а, наоборот, встречено столь же молчаливым (хотя и столь же неуловимо расплывчатым) сочувствием, сопереживанием.

Но могу сказать о себе: за все время, проведенное в детдоме, не было ни одного слова, ни одного намека (даже молчаливого), такого, чтобы после 1956-го года мне за них стало стыдно или больно. Во всем сложном и неоднозначном отношении к себе, к моему прошлому, какое встретил я в детдоме и школе, я не нахожу ничего, что потом, что сейчас можно было бы осудить. Максимум, полный и абсолютный максимум того позитивного и доброжелательного, что могло быть в этом отношении для меня сделано и было сделано моими воспитателями, моими учителями – вот какими вижу я свои два года в детдоме. Они – мои воспитатели и учителя – были разными людьми – разными во всех отношениях. Одни мне были ближе, другие – дальше, одни мне нравились, другие – не очень, я, наверное, тоже не всем нравился (по своему характеру я никогда и нигде не был подарочком для окружающих, хотя никогда и никому не делал подлостей). Но ни к кому из них, ни к кому из тех, кто был около меня и вокруг меня, не могу я сейчас, из 1980-го, адресовать хотя бы слово укора за отношение ко мне – сыну пресловутых «врагов народа»...

В детдоме я много читал. Шефом детдома был полиграфический комбинат «Правда». У комбината была отменная библиотека, выделявшая нам передвижку. Как я уже упоминал, наиболее постоянной моей работой в детдоме была функция библиотекаря. С зав. библиотекой комбината Шумаковой (у который был сын – мой ровесник) я легко нашел общий язык. Любовь и уважение к книге были нашим общим паролем. И потом, всю жизнь и во всех библиотеках мне легко было дойти до взаимопонимания даже с самыми неуступчивыми и мизантропически взиравшими на читающее человечество библиотекаршами.

...Поздними вечерами, в пустой уже классной комнате, у жарко натопленной голландки сидел я долго-долго, до самого начала обхода (а иногда и позже), пока ворчание А.А. [Святова] или дежурного воспитателя не загоняло, наконец, меня в спальню, в постель...

Летом я часто уходил поразмышлять над прочитанным на глухую аллейку, ведущую к заросшему Сытинскому пруду, в липовые аллеи центральной усадьбы... Книги сказали мне очень много, но, наверное, самым главным было то, что сам строй жизни вокруг меня, люди, меня окружавшие, кем бы они ни были, укрепляли, цементировали тот нравственный заряд, которым полна классическая литература.

...Если ребенок останется без родителей 6-ти месяцев, он их никогда не вспомнит и никогда о них не узнает, если ему потом не рассказать о них. В 6 лет память уже не потеряет всех детских впечатлений. Образы отца и матери будут расплывчаты, неопределенны, но не настолько, чтобы ребенок забыл, кто есть кто в его жизни. В 16 лет смешно говорить о том, чтобы что-то забыть и что-то спутать. И все же для меня, шестнадцатилетнего, Берсеневский детский дом – старая наша Берсеневка – за два года сумел стать потерянным и вновь обретенным родным домом, а А.А.[Святов] и С.В.[Началов] стали моими самыми родными и самыми близкими людьми – настолько же, как родной отец...»

Всего два года, с 13 сентября 1938-го по 29 августа 1940 год, Зоря Файнбург был воспитанником Берсеневского детского дома Солнечногорского района Московской области. Но всю жизнь он считал Берсеневку своим вторым домом, всячески ее поддерживал, постоянно ездил туда, почти по-родственному общался и переписывался с С.В. Началовым и его семейством.

 

Студент МИФЛИ

Окончив в 1940 году десять классов школы с отличием, Зоря получил право быть принятым в вуз без экзамена, успешно прошел собеседование и поступил на экономический факультет знаменитого Московского института философии, литературы, истории им. Н.Г. Чернышевского, широко известного, как МИФЛИ или еще чаще как ИФЛИ.

В ИФЛИ, наверное, лучшем в ту пору гуманитарном вузе страны, учился практически весь цвет гуманитариев Советского Союза – Михаил Кульчицкий, Павел Коган, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Семен Гудзенко, Сергей Наровчатов. В разные годы здесь учились Твардовский, Солженицын…

ИФЛИ выделялся среди других московских вузов той поры тем, что в нем читали лекции лучшие профессора-гуманитарии, избежавшие тюрем и ссылок.

В те далекие годы ходила поговорка «Не миф ли МИФЛИ?» Тогда эти слова означали очень большой конкурс, делавший поступление почти чудом, а сегодня и вправду ИФЛИ стал в чем-то мифом. Ядро этого мифа связано с тем, что институт был островком культуры, задетым общенародной трагедией сталинизма, но не раздавленным. Этому способствовало то, что реальность была сложнее, чем о ней думают сегодня, что в 30-е годы, помимо сталинских репрессий, происходил и другой важный процесс: возвращение к классической мысли и образованию.

Почему же Зорю Файнбурга приняли в этот «элитный» вуз, ведь он был сыном «врагов народа»? Конечно, он шел как детдомовец, комсомолец, ворошиловский стрелок, отличник. Конечно, он был прекрасно образован, начитан, умен. Но, кроме того, и об этом Захар Ильич так никогда и не узнал (воспоминания об этом были опубликованы уже после его смерти), в 1939–1940 годах тогдашнее руководство ИФЛИ негласно принимало детей репрессированных родителей во всех случаях, когда это можно было сделать.

Об ИФЛИ с его духом немыслимой свободы – не «тайной свободы», не кукиша в кармане, а свободы ошибаться и находить, написано очень много, но большинство книг отличаются «филологическим» уклоном, что естественно для людей пишущих. Да и филфак был в ИФЛИ главным и самым престижным факультетом. О других факультетах написано намного меньше.

Захар Файнбург учился на экономическом факультете, а его друг Лев Адлер – на историческом. Впоследствии Лев вспоминал и удивлялся: «… как в жестокие сталинские годы возник и состоялся вуз, давший России столько людей совершенно иного свойства, чем хотел бы «отец всех времен и народов». ИФЛИ оказал огромное влияние на становление Захара. И то, что ему удалось там поучиться – было большой удачей его непростой жизни. Он стал жить в Москве, в студенческом общежитии на Стромынке, еще больше читать и общаться со своими московскими друзьями». Одного из них – Валентина Рабиновича (впоследствии В. РИЧ) забрали в армию. Захар писал ему письма.

В конце 90-х годов Валентин Рабинович вспоминал:

«Зорька предпочитал заполнять свои письма прозаическими текстами и только два раза присылал мне стихи, притом не свои, но зато такие, что я запоминал их сразу и навсегда. Первое из них, тогда еще никому, кроме обитателей студенческого общежития ИФЛИ на Стромынке, возле Сокольников, не известное, начиналось словами⁴:

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.

Второе стихотворение тоже было совершенно замечательным, хоть и в совсем ином роде, можно даже сказать – противоположном:

Мне бы жить в Чулиме, Сапожке
Или в славном городе Торжке,
Где на окнах в утреннюю рань
Алым светом светится герань.
Там вдову-красавицу найти
Этак лет не старше тридцати…

Стихи эти грели меня всю войну….»

 

Две довоенных фотографии

 

Мы уже писали о том, что Сигурд Бегге привел Захара в 1938 году в компанию умных ребят и девчат. 1 мая 1940 года они (почти все) сфотографировались вместе. Эта фотография – семейная реликвия семьи Файнбурга-Козловой, она всегда стояла за стеклом в книжном шкафу так, чтобы ее можно было легко увидеть. И сейчас стоит на своем месте. На ней запечатлены любимые с довоенных лет друзья Захара Ильича.

На этой фотографии впервые увидела Захара Галина Петровна, будущая его жена и верный друг. В 1944 году на вопрос своей подруги Лины Эпштейн «За кого бы из них ты вышла замуж?» Галя ответила: «Вот за этого». Так оно и случилось.

Фотография наклеена на паспорту, на обороте которого написано зелеными чернилами: «Если хочешь быть счастливым – будь им!» И подписи: Мара, Дина, Эрька, Валька, Фимка, ЗФ, Борис Д., Вера, Коля. 1 Мая 1940 г., Ананьевский пер. 7 кв. 38, Москва, 20 ч. 00.

Попытаюсь расшифровать их имена. Первый ряд: (слева направо) Фима Эпштейн, Мара Манучарова, Валя Рабинович. Второй ряд: Боря Давыдов, Дина Фадеева, Эрик Северов, Зоря Файнбург, Вера Попова, Коля Лянь-Кунь. Обо всех, повторяю, можно прочитать в Я-Энциклопедии Валентина Исааковича Рабиновича (В.Рича).

Об истории другой фотографии, которая долгие годы тоже стояла на видном месте, расскажут строки, написанные самим Захаром Ильичем.

«...У меня сохранилась чудом моя последняя предвоенная фотография: два задумчивых и улыбающихся молодых человека стоят у старого дерева…

Фотография эта оказалась для меня каким-то толчком, вызвавшим поток воспоминаний, впечатлений, чувств... Они сложны и многозначны: какой-то большой кусок жизни – и ее внешнее, событийное, и ее внутреннее, скрытое в самых что ни на есть глубинах души, – всплыл в памяти, стал вдруг реалией, прошлым и настоящим одновременно». С этого кусочка как раз и начинались воспоминания Захара Ильича о Берсеневке, приведенные нами выше.

 

«....Фотография эта сделана 2 мая 1941 года... Я приехал на праздники в детдом. После обеда 2-го мая мы пошли погулять за шоссе, на горку перед школой. Там кто-то и сфотографировал нас с Сигурдом...

Спустя час-другой мы вернулись в детдом: передвижка «крутила» фильм по роману Н. Шпанова «Первый удар»... Фильм этот вошел в историю, но не кинематографии, а войны: в фильме наша армия одерживала сокрушительную победу над неким иностранным агрессором в течение нескольких дней...

Возвращался в Москву я, наполненный мыслями, чувствами, впечатлениями. Как многие мальчишки моего возраста, я был влюблен сразу в 3-х или 4-х девочек. Мне было ясно, что следующий приезд в детдом что-то должен существенно изменить в наших отношениях, по крайней мере, с двумя из них... Все шло, как и должно идти, когда тебе только исполнилось 19...

Но следующего приезда в детдом уже не было – впереди было 22 июня 1941 г., разрубившее поток той жизни, одно маленькое мгновение которой столь отчетливо и по своему полно отразилось на этой фотографии...

В середине мая, в студенческом общежитии ИФЛИ на Стромынке, мы провожали одного из жильцов нашей большой перенаселенной комнаты в армию. Это был так называемый внеочередной «майский набор 41-го года». Мы выпили за победу Красной Армии над фашистской Германией: у нас, у мальчишек, не было и тени сомнения, с кем мы можем и будем воевать, и что это будет скоро, очень скоро...

...Через час после речи В.М. Молотова по радио 22 июня 1941 года я, как и почти все студенты нашего института, был уже в военкомате. Через три месяца после того дня, когда мы здесь сфотографированы, я, зам. политрука по званию, уже командовал стрелковым взводом на Юго-Западном фронте в составе частей 21-ой армии, «затыкавшей» брешь, образовавшуюся в ходе киевского окружения...

С этой войны многие из берсеневцев не вернулись, многие прошли ее всю – от первого дня до последнего.

Сигурд погиб в Подмосковье где-то на грани 1941-го и 1942-го...

Я остался жив, отсчитав за четыре года войны почти полтора года «чистой» передовой (без разных там хозвзводов, санбатов и тому подобного). 17 месяцев на передовой.

Но истинной мерой, истинным «знаком качества» самой высокой пробы для нашей Берсеневки, было то, что мы все прошли страшный путь от 22 июня 1941-го до 9 мая 1945-го честно, «без дураков», как принято сейчас говорить».

 

Фронтовые дороги

Студент 1-го курса МИФЛИ, Захар имел право на бронь от призыва. Но в июле 1941 года уходит добровольцем в Красную Армию. Участвует в боях на Юго-Западном фронте (с сентября 1941 по январь 1942 года), на Западном и 3-м Белорусском фронтах (с февраля 1944 по март 1945 года) в качестве зам. политрука пулеметной роты, пом. командира и командира стрелкового взвода, командира орудия дивизионной артиллерии.

Он не любил рассказывать о войне. Считал, что тем, кто там не был, никогда не понять реалий войны – одновременности ужаса смерти и обыденности быта. Но все же что-то говорил, что-то записывал. Сохранился ряд документов З.И. Файнбурга – повестка добровольца, справки, воинские требования и билеты, комсомольский и военный билеты, красноармейские книжки, письма с фронта двоюродной сестре…

Все это послужило основой для нашего повествования.

22 июня 1941 года студент 1-го курса экономического факультета ИФЛИ Захар Файнбург готовился к экзамену по математике, когда объявили о начале войны. После стихийно возникшего митинга в общежитии на Стромынке все отправились в военкомат. Но обязательному призыву подлежали юноши только возраста 1918 года рождения и ранее. У Захара был запас 2-й категории, так как он родился в 1922 году. В армию его пока не брали, даже добровольцем.

Но 8 июля 1941 года поздно вечером комсомольцу Файнбургу удалось получить специальную повестку добровольца для вступления в Красную Армию. В ней указывалось: «Вы зачислены добровольцем в ряды героической Красной Армии, поэтому Вам надлежит явиться на сборный пункт 9/VII 1941 г. к 8 часам утра по адресу: Стромынская 13, школа 378».

Захар Файнбург начинал войну заместителем политрука пулеметной роты – было в те годы в Красной Армии такое специальное звание для политработников (до его отмены в 1942 году). В этом назначении нет ничего удивительного – он учился в институте, считался «педагогом», был комсомольцем-активистом и политически грамотным, а таких было очень мало.

Он говорил, что «свою» войну начал в августе, шагая по Украине… И с горечью и иронией добавлял: «Вперед на Запад, туда, где Солнце всходит!» (была такая опасная фраза в те страшные времена отступлений и окружений 1941–1942 гг.).

Однажды, кажется, на 20-летнюю годовщину со дня начала войны, Захар Ильич решил рассказать своему уже достаточно взрослому сыну о первых фронтовых месяцах. Достал карту (хороших детальных карт не было – все считалось секретным) и стал показывать на ней, насколько это было возможно, по каким дорогам он прошел…

По словам Захара Ильича, их бросили под немецкие танки затыкать прорыв. Речь шла о печально знаменитом Киевском окружении. 15 сентября 1941 года танки Гудериана и фон Клейста, обходившие Киев с севера и юга, соединились в районе г. Лохвицы (и реки Сула). На обширном пространстве восточнее Киева в окружении оказалось более 600 тысяч человек.

Основное внутреннее кольцо проходило по реке Сула, все переправы через которую контролировали гитлеровцы. Внешнее кольцо было менее плотным, на него не хватало войск, но и оно медленно ползло на Восток к долине р. Ворксла.

Между реками Псел и Ворксла севернее Полтавы у противника было относительно мало войск, поэтому у окруженных была надежда, что они смогут пробиться. Массовый выход окруженных частей и подразделений из Киевского окружения продолжался до 26 сентября.

Утром одного из тех дней Захар Файнбург со своей самозарядной винтовкой Токарева (СВТ), широко известной, как очень капризное и чувствительное к малейшей грязи оружие, лежал за плетнем неизвестной нам украинской деревушки, ждал команды открыть огонь по приближающейся, горланившей пьяными голосами цепи автоматчиков противника. Дальневосточному охотнику с 14 лет, ворошиловскому стрелку с 17 лет, Захару не составило труда выбрать цель и первым же выстрелом поразить ее. Под прицельным огнем фашисты отступили.

«Мы побежали смотреть, кто был наш враг,– рассказывал отец. – Мой первый фриц был высоким рыжим австрийцем, с натруженными руками рабочего-металлиста… Вскоре фашисты подогнали броневик, он ударил из крупнокалиберного пулемета по плетню, от которого только щепки полетели. Пришлось уходить. По пути надо было пересечь речушку по бревну. Я потерял равновесие, упал в воду и весь промок…» Он показал речку и место, где это было. Но за давностью времен в моей памяти только и осталось, что это было где-то чуть западнее Полтавы.

«Нам повезло, мы попали не в котел – оттуда мало кто вырвался, а между обводами окружения. Немцам пока было не до нас – они затягивали внутреннее кольцо и стремились расширить внешнее, – продолжал Захар Ильич. – Мы шли, почти непрерывно шли, избегая вступать в бой с немцами… Меня спасло умение ходить, приобретенное еще в детстве в лесах Белоруссии, а затем и Дальнего Востока. Помню, я так устал, что спал на ходу, держась рукой за санитарную подводу…

Ночевали мы, как правило, в копнах сена. На Украине темнота спускается быстро, педантичные немцы ночью отдыхали. Поэтому на ночь мы зарывались в копны, прячась от холода, и хоть немного спали. С первым проблеском рассвета продолжали движение, сторонясь больших дорог и немецких отрядов. Оставаться в копнах было нельзя, с началом дня немцы методично простреливали их, шуровали вилами. Многие идти дальше не могли – не было сил. Они оставались. Их судьба неизвестна».

Уже после войны Захар Ильич учил (и научил!) меня ходить долго, ходко, ровно (шагом индийской пехоты), правильно мотать портянки, подгонять ремни, поклажу, не пить во время движения, не носить черные очки на солнце, держать в руках палку (прообраз оружия, готового к стрельбе).

Шли пятидесятые годы. Работать в науке он не мог – сын «врагов народа», безродный космополит, только и спасало его, что фронтовик, доброволец, принят в партию на фронте… Война еще не ушла из памяти, сердце кровоточило, душа болела – ночью он кричал, командовал, плакал над погибшими, днем – болели обмороженные ноги… Война все еще была реальностью.

После долгого «маневрирования» между обводами окружения, непрерывного движения и скоротечных боев с мелкими частями противника группа бойцов и командиров, в которой был и Захар, ночью 16 октября 1941 года вышла из окружения. Суровая действительность расставляла всех участников тех событий на свои места. По воспоминаниям Захара Ильича среди них были и старшие офицеры, но все подчинялись одному человеку – кадровому офицеру, лейтенанту Алешину. В группе была дисциплина, и, может, именно поэтому она и вышла. И здесь, как и в случае с капитаном НКВД Карасевым, Захар Файнбург так и не узнал, как звали лейтенанта Алешина – второго человека, спасшего ему жизнь. Политрук и еврей, Захар был бы расстрелян фашистами на месте.

Захару повезло не только потому, что он вышел из окружения, но и потому, что он вышел из него в составе группы, в форме, с оружием и документами – бывший с ним комсомольский билет № 11613775, выданный Солнечногорским райкомом ВЛКСМ 14 ноября 1940 года, и сейчас бережно хранится. Он не рвал, не жег, не закапывал свои документы, как многие.

Много лет спустя, в 1976 году, Захар Ильич записал: «20 октября 1941 года начались бои на окраинах Харькова. В этот же день я сдал оружие в Харьковской комендатуре и с большими трудами (со многими подобными) отправлен в Старобельск. – Вместо того, чтобы защищать Харьков…».

В Старобельске находился крупный «фильтрационный» лагерь НКВД – среди «окруженцев» настойчиво искали шпионов, предателей и диверсантов.

«Об отношении к попавшим в плен бойцам Красной Армии написано уже много, и мы не будем повторять общеизвестное. Сходное отношение к пленным было только в феодально-империалистической Японии. Существовали специальные проверочные лагеря в прифронтовой зоне для прошедших окружение (автор, вышедший из окружения в группе, в форме и с оружием, прошел сам проверку в таком лагере на Юго-Западном фронте в 1941 г.)».

Из других заметок З.И. Файнбурга следует, что он успешно прошел ряд «…продолжительных допросов, проходивших один к одному по «программе».

После проверочно-фильтрационного лагеря Захар Файнбург снова вернулся на фронт. Наверное, менее всего он был расположен рассказывать о своей деятельности в должности помощника командира взвода автоматчиков 5-го истребительного отряда 38-й армии. Но из различных обрывков его высказываний начала 60-х годов можно заключить, что походы в близкий и даже глубокий тыл фашистов, скрытное передвижение и наблюдение, поиск «языков», снятие часовых, разгром штабов, изъятие документов – все это знакомо Захару Ильичу. Не случайно он любил и со знанием дела ценил знаменитую «Звезду» Э. Казакевича, повествующую об армейских разведчиках.

Захар Файнбург умел бесшумно двигаться по лесу, знал приемы ближнего боя, метко стрелял. Командовал ли он чаще всего группой прикрытия или, наоборот, группой захвата, он не рассказывал.

Однажды возвращаясь с задания, ранним утром группа разведчиков, несколько задержавшаяся из-за захвата важного «языка», при переходе через линию фронта попала под пулеметный обстрел с немецкой стороны. Заметим, что так называемая «ничейная земля» могла растягиваться (в зависимости от рельефа) до полукилометра. Вторые траншеи также могли быть отнесены еще метров на 400 от первых. Для перехода линии фронта выбирали, как правило, именно такой «не сплошной» участок. Кроме того, чтобы при возращении не получить пулю от своих, надо было возвращаться строго в те же пункты, откуда уходили, – обычно здесь разведчиков ждали. Захара ранило в ноги, он не мог ни идти, ни ползти. Вынести его также не могли, ибо группа тащила связанного «языка», его доставка была, естественно, важнее помощи раненому. Товарищи спрятали Захара в воронке и обещали прийти вечером, но смогли сделать это только через ночь. За это время он отморозил ноги.

Семейные предания свидетельствуют, что в госпитале стопы ног хотели ампутировать из-за начинающейся гангрены, но сопротивление Захара почему-то так поразило хирурга, что он сказал: «Пусть лежит, отнять успею...». А ноги-то лежали в корытцах с крайне вонючей мазью Вишневского. Потом Захар Ильич «уважал» эту мазь и часто использовал на практике. На сопротивление сына всегда реагировал одинаково – «вонь, не вонь – от нее не умирают, важен результат» – и вспоминал про свои спасенные ноги.

 

Захару Ильичу было 19 лет, когда началась война, 23 года, когда она закончилась…

«Мы не от старости умрем, – от старых ран умрем», – частенько повторял он строчки рано умершего поэта-фронтовика Семена Гудзенко, которого лично знал не только по учебе в ИФЛИ, но и как соседа по подъезду в первые послевоенные годы. И это была правда…

Обмороженные зимой 1941–1942 года ноги всю жизнь требовали шерстяных носков, мягкой обуви; психические травмы военных лет заставляли просыпаться от снов, полных крови и крика… Не только тело, душа продолжала болеть. Болеть за горести отступления, за гибель друзей, за разоренную землю Белоруссии – его родины, за все тяготы и несправедливости войны.

Всю жизнь Захар Ильич приобретал и внимательно читал книги о войне, думал о ней, анализировал и иногда писал. Заметки о войне сохранились среди других рукописных листов его огромного архива…

Приведем одну рукопись из тех его заметок, где Захар Ильич пытается подвести некоторые итоги:

«Плохо воевать было невозможно: либо тебя убивал неприятель, либо ты шел под трибунал... Можно было воевать «лучше» или «хуже», но и тут не могло быть и речи о какой-то единой, однозначной шкале оценки.

Пробыв примерно 1 год и 7 месяцев за войну на самой собственно передовой (без разных там прифронтовых запасных, медсанбатов и т.п.), я могу сказать, что совесть моя за эти примерно полтора года чиста, хотя кто-нибудь мог бы, наверное, как-то иначе оценить многое в моем поведении.

…Для меня война всегда, все четыре с лишним года – это опасная, очень и очень опасная работа. Можно было бояться сколько угодно, можно было бояться «до» или «после». А непосредственно во время войны (боя, принято говорить, но этот занюханный стереотип мне давно претит) надо было делать свое дело, выполнять свой долг и стараться при этом остаться в живых. Конечно, не за счет того, чтобы подставить вместо себя другого...

Волею судеб (от помощи которых и я не отказывался) я остался жив – в числе оставшихся в живых приблизительно 3% от находившихся на фронте моих сверстников.

После летнего наступления в Белоруссии я был на льготных основаниях принят кандидатом в члены ВКП(б). Был избран членом комсомольского бюро полка. В феврале 1945-го снова на льготных основаниях (несмотря на строгий приказ Щербакова, секретаря ЦК ВКП(б), применять правило льготного приема лишь в исключительных случаях) я был принят в члены партии. Это всегда было и осталось для меня реальной, объективной оценкой меры моего участия в войне...»

«Очень многое, о чем пишу, видел сам, своими глазами, – видел, конечно, «снизу», с позиции красноармейца, но достаточно отчетливо. Многое знаю от соседей по госпитальным палатам, от своих друзей, приятелей, сослуживцев... Во всяком случае, имел возможность составить о войне, о причинах неудач и побед свое собственное мнение».

Заметим, что личное участие З.И. Файнбурга в боях непосредственно на фронте, на передовой делится на две части: оборонительные бои 1941 года на Юго-Западном направлении на территории Украины и наступательные бои 1944–1945 годов на территории Белоруссии, Польши, Восточной Пруссии в составе 3-го Белорусского фронта.

В 1941 году Захар Ильич – в пехоте, а в 1944–1945 годах – в артиллерии. Он часто говорил, что если Украину прошел пешком с Запада на Восток, вооруженный сначала винтовкой, а потом автоматом, то родную Белоруссию проехал с Востока на Запад на мощном трехосном «Студебеккере», тянувшем 122-мм гаубицу.

Известный ученый и педагог, профессор Захар Ильич Файнбург не только «имел возможность составить о войне, о причинах неудач и побед свое собственное мнение», но и открыто излагал его устно и письменно, хотя в те годы его мнение было абсолютно неприемлемо для многих по политическим мотивам.

Работая в конце 80-х годов над главой о войне (Очерк 8. «Культ личности и война»: анализ эффективности социальной системы в экстремальных условиях) своей последней книги «Не сотвори себе кумира…Социализм и «культ личности»: (Очерки теории)»⁵, З.И. Файнбург вновь и вновь возвращался мыслями к войне.

Как уже говорилось, Захар Ильич так и не увидел свою книгу изданной. Она вышла из печати спустя полгода после его смерти. Поступив в продажу весной 1991 года, она мгновенно исчезла с прилавков, а с развалом советского общества, казалось, канула в лету. Прошли годы, и возможности нового средства информации – сети Интернет  – выявили ее востребованность. Эту книгу читают, ее цитируют. Значит главный итог жизни З.И. Файнбурга – его идеи, его мысли, его мнения осваиваются и развиваются. Он был бы рад этому…

Приведем характерные высказывания, прозвучавшие в одной из дискуссий об итогах Великой Отечественной войны: «…Мало пользы искать причины неподготовленности наших вооружённых сил, как к оборонительной, так и наступательной войне лишь в самой армии. Военные проблемы были вызваны крупными изъянами той социальной системы, которая позднее получила название сталинизма. Нельзя не согласиться с З.И. Файнбургом, автором книги «Не сотвори себе кумира...», полагающим, что «одно лишь некоторое отнюдь не решающее техническое превосходство вермахта никак не могло обернуться трагедией начала войны». Несомненно, что и более высокий уровень отмобилизованности и организованности немецкой армии также является «преимуществом весомым, но всё же не решающим».

Главная наша беда, считал Захар Ильич, заключалась в том, что все решения в государстве и в армии принимались в рамках системы единоличной власти. Это неизбежно вело к грубым ошибкам, тяжесть которых была прямо пропорциональна сталинскому всемогуществу. Автор книги «Не сотвори себе кумира…» утверждает: «…если бы не просчёты, обусловленные именно «культом личности», режимом личной абсолютной власти, даже та армия и тот комсостав, который реально был у нас в июне 1941 года, воевали бы совершенно в других условиях. Потери людей, территории, ресурсов были бы несравнимо меньше».

З.И. Файнбург также полагает, что «если бы не разгром комсостава Красной Армии в 1937–1938 г.г., если бы не негативные хозяйственные, военные, политические, нравственные последствия установления личной неограниченной власти И.В. Сталина, возможно, что война (во всяком случае, в 1941 году) обошла бы нашу страну».⁶

Как говорится, история не терпит сослагательного наклонения, однако не подлежит сомнению, что в современных условиях общественное управление может осуществляться эффективно только в том случае, если оно носит коллективный и компетентный характер. У нас же сложнейшие вопросы военного строительства решались по произволу «бывшего семинариста, не имевшего даже пресловутого звания ефрейтора» (выражение З.И. Файнбурга)».

 

Учеба в МГУ

В годы войны ИФЛИ, этот «лицей в Сокольниках», влился в Московский государственный университет. Некоторые факультеты ИФЛИ образовали соответствующие факультеты МГУ, потому что до войны их там не было, а другие слились воедино.

В ноябре 1945 года Захар Файнбург восстанавливается на экономическом факультете МГУ. Как и до войны, многие студенты жили в бывшем общежитии ИФЛИ на Стромынке, а потому Захар вновь селится в свое «родное» общежитие, но уже в другую комнату.

В 1946/47 учебном году в этой комнате жили и студенты других факультетов МГУ. Все они так или иначе прошли войну, а до нее учились в ИФЛИ. Росляков, Адлер, Курлат, и Воробьев были историками. Чернов, Непомнящий, Кременчугский – филологи. В эту комнату часто приходила и будущая жена Захара – Галя Козлова.

Большой друг Захара Ильича Лев Моисеевич Адлер вспоминал:

«Первый год учебы после войны был праздником возвращения. Большинство приходили сержантами и редко лейтенантами. Формально Захар Файнбург вернулся младшим лейтенантом, но продолжал до конца жизни считать себя в соответствии со своим званием на фронте – старшиной. И только Яша Гельберг вернулся майором – в 22 года! Комбат с шестью орденами, среди которых выделялся редкий орден Александра Невского, полученный за одну успешную операцию.

К повсеместному делению студентов на фронтовиков и школьников у нас добавилось деление на эмгеушников и ифлийцев. Вскоре, конечно, общий язык был найден, тем более, что преподаватели имели дело и с теми, и с другими. Еще одной особенностью новых факультетов были огромные парторганизации с освобожденным секретарем и замами (ибо практически все фронтовики были членами партии).

Однако многие не вернулись с фронтов. Потери были очень большими. Сужу только по своей довоенной комнате: погибли мой лучший друг Толя Юдин и земляк из Донбасса Жора Чеперенко, погибли Семен Слуцкий и Юра Зелкинд (двоюродный брат писателя Григория Бакланова). Всего пятеро погибших – из девяти обитателей комнаты.

И наша комната еще пострадала не слишком сильно – ведь из воевавших ифлийцев (почти все ребята и многие девушки) на одного выжившего приходится двое убитых. С годами особенно осознаешь тяжесть потерь, и почему? Вместе с жертвами ГУЛАГа, голодомора и раскулачивания эти миллионы образовали огромную демографическую яму. И то, что сегодня наши люди проявляют, прямо скажем, не самые лучшие человеческие качества – это следствие того, что лучшая часть нации погибла. А кто выжил, оказались битыми, и отнюдь не такими, за которых дают по два небитых...

Атмосфера МГУ на Моховой сильно отличалась от ифлийской. Даже внешне все было другим. ИФЛИ находился почти что в лесу (у парка Сокольники), а тут – рядом Кремль, театры, консерватория, американское посольство... И состав студентов, точнее, студенток: сыновья вождей шли все больше в авиационные училища, а дочки – на филфак. Одно время с нами учились целых три Светланы – Сталина, Молотова и Гурвич (Бухарина). Были еще и сын Шкирятова, и дочери Первухина, маршала Чуйкова... И сын Григория Котовского, тоже Гриша, окончивший в один год со мной.

Между собой мы говорили откровенно – слава Богу, стукачей среди нас не оказалось. Конечно, мы были твердыми марксистами и обвиняли Сталина в неправильном прочтении Маркса и Ленина. Мы определяли его как мародера и вора, укравшего у Троцкого заслуги в гражданской войне и план индустриализации, у Бухарина – идею построения социализма в одной стране, у Гитлера – метод провокации по типу поджога рейхстага (убийство Кирова). От себя, считали мы, Сталин добавил только жестокость и иезуитскую хитрость. Ведь нам были знакомы и ранние издания его собственных трудов, и стенограммы съездов, и о ленинском «завещании» мы знали – текст был под запретом, а вот сталинская реакция на него публиковалась. Что касается самого строя, то мы ограничивались констатацией: социализма в СССР нет, ибо государственная собственность известна еще с древнего Египта, общественной собственности она не равна».

«Мы» – это была небольшая группа из одной 587-й комнаты общежития на Стромынке, в которой жил и Захар Файнбург.

Своим Учителем Захар Ильич считал доцента А.А. Пальцева, спецсеминар которого по «Капиталу» К. Маркса был настоящей методологической школой. Именно А.А. Пальцеву посвятили Захар Ильич и его жена Галина Петровна свою книгу «Диалектическая логика политической экономии социализма»⁷.

Неудивительно, что в 1947 году студент III курса З.Файнбург писал свою курсовую работу именно в семинаре А.А. Пальцева. Она была посвящена развитию общества. Ее он начал словами: «История человеческого общества – это история активного процесса между человеком и природой, история труда. Содержанием этого процесса является развитие общественных производительных сил, формой  – развитие производственных отношений».⁸

Дипломная работа З.Файнбурга называлась «Экономические основы перехода от социализма к коммунизму». Работа вызвала скандал – студент доказывал невозможность перехода к коммунизму при отсутствии материальных условий для этого.

На защите дипломной работы голоса членов ГЭК, научного руководителя и рецензентов разделились. Научный руководитель профессор М.Ф. Макарова в своем отзыве отметила, что большая работа З.И. Файнбурга (225 страниц) показывает знание и понимание студентом классической литературы, умение собирать и систематизировать конкретные материалы, известные склонности и способности к научной работе. М.Ф. Макарова оценила дипломную работу как приближающуюся по уровню к кандидатской диссертации.

Рецензент доцент А.В. Санина оценила работу, наоборот, как неприемлемую⁹. Она написала разгромный отзыв, резко выступила и на самой защите. «Из ее выступления выходило, что Захара надо было сажать в тюрьму, а его руководителей – гнать из МГУ. Спас положение другой оппонент работы, Осадько, который оценил выступление Саниной как провокационное»¹⁰ и поставил вопрос так: «Если Санина настаивает на своих обвинениях, защиту прекращаем, а студента сдаем в МГБ». А.В. Санина чего-то испугалась и сняла обвинения, настаивая только, чтобы Захару поставили «удовлетворительно».

Но к чести председателя ГЭК профессора Н.С. Спиридоновой она погрома не допустила и предложила поставить «хорошо». Эта отметка удовлетворила А.В. Санину, поскольку автоматически исключала возможность направления З.И. Файнбурга в аспирантуру¹¹. Так один из лучших студентов выпуска был вынужден уехать из Москвы». И мы добавим – навсегда! А какую утрату понесло от этого обществознание, мы не узнаем никогда!

В начале пути – Йошкар-Ола

Осенью 1945 года вернувшийся с фронта 23-летний студент Захар Файнбург увидел в библиотеке университета 18-летнюю первокурсницу Галю Козлову. Как познакомиться, он не знал. Однажды в гостях у Фимы Эпштейна он вновь увидел Галю. Хозяйка дома Ева Захаровна посадила Зорю и Галю рядом на придвинутый к столу сундук. Так они впервые оказались вместе. И Зоря получил возможность ухаживать. Но не тут-то было… У Гали были и свои пристрастия, и свои поклонники. История эта длинная и неровная, сложная и интимная. Но в итоге в декабре 1946 года Захар и Галя стали мужем и женой. Разлучила их только смерть.

Так они выглядели в день свадьбы. Этот любительский снимок рассказывает нам больше, чем любые слова.

 

В одном из писем середины 90-х годов Галина Петровна писала:

«Почему нам пришлось уехать из Москвы, ведь я москвичка, а Захар был одним из лучших студентов их курса (экономического факультета Московского государственного университета)? Как сыну «врагов народа» сталинская стипендия не полагалась Захару, но ему присуждали Калининскую, Чернышевского... Помню, как Захар был внесен в список третьим на сталинскую стипендию из 10 человек. Стипендию ему не дали под предлогом, что сократили число стипендий до 9, а он-де шел последним (!) в списке – Файнбург, его и вычеркнули. Шел-то он третьим после Солодкова и Капустина, а не последним. Вот так. Сначала не поняли в чем дело, но потом руководители факультета уже такой ошибки не допускали и несмотря на отличие в учебе в аспирантуру его не оставили¹². На работу в Москве его нигде не брали, его и не в Москве нигде не брали. Это было ужасное время (1949 год – разгар борьбы с космополитизмом). Поэтому я знаю, как быть безработным, униженным без вины.

Два месяца Захар методично обходил все возможные места работы – и везде, где видели его еврейскую физиономию, тут же суетились и отказывали в работе, хотя места были, но не для него. Наконец, в управлении лесных вузов какой-то чиновник потребовал у Захара сводить его в ресторан, тогда он попробует что-то сделать. Собрали последние деньги, Захар повел его в ресторан. Сам он есть ничего не мог, а тот жрал за двоих. Но слово свое сдержал. Подложил дело Захара на подпись к начальнику среди других, и тот его подписал, не глядя. Так ли, нет ли, кто знает, но Захар получил направление в Йошкар-Олу, в лесотехнический институт, фактически в место ссылки – там работали сосланные из Москвы, Ленинграда, вернувшиеся из лагерей... Захару там было самое место, понятно, что начальник такое направление подписал – он ничем не рисковал¹³. Так мы¹⁴ уехали из Москвы».

И вот в 1949 году выпускник Московского государственного университета, член партии с февраля 1945 года, участник Великой Отечественной войны З.И. Файнбург, он же «сын врагов народа и космополит», приехал в Поволжский лесотехнический институт, находившийся в городе Йошкар-Ола¹⁵ Марийской АССР.

«В Йошкар-Оле коллеги кафедр общественных наук отнеслись к З.И. настороженно – как бы чего не вышло! Дружбы не получилось.

На счастье, директор института доцент Виктор Михайлович Пикалкин¹⁶ оказался умным и порядочным человеком. Он принял Захара сердечно и помогал ему, чем мог. Кстати, в 1952 году его самого посадили в тюрьму, обрили, но не успели услать в Сибирь, а тут Сталин помер и объявили амнистию. Обритый наголо В.М. ходил по Йошкар-Оле, и все ему выражали сочувствие. Затем он уехал из Йошкар-Олы…».

«Вот в такой обстановке остракизма З.И. познакомился с Ольгой Ивановной (Лисицыной)¹⁷. Тогда она была ответственным секретарем общества «Знание» и все-таки не побоялась подружиться с З.И. Этот поступок лучше всего характеризует Ольгу Ивановну, как личность совершенно замечательную. Она помогла З.И. немного зарабатывать на чтении лекций перед населением. Ведь он был всего лишь ассистентом, получал мало, а я с Гришей жила в Москве, заканчивала университет. У меня был еще брат-студент, а мама работала учительницей начальных классов. Жили мы очень тяжело, потому поддержка Ольгой Ивановной дорогого стоила. Потом и я приехала в Йошкар-Олу и была представлена Ольге Ивановне и ее матери, твоей бабушке. Ты был совсем мал. Ольга Ивановна была живым, умным, общественным человеком, таким же был и Захар Ильич. Им было о чем поговорить, что обсудить, им было интересно друг с другом.

С кем же еще дружил Захар Ильич? С бывшими фронтовиками, преподавателями технических кафедр, инженерами с заводов, своими бывшими студентами. Ни одного преподавателя кафедр общественных наук или партийного деятеля среди наших друзей не было. Единственным представителем идеологического фронта, с которым мы дружили и который с нами дружил, что более существенно, была незабвенная Ольга Ивановна!».

«...В Йошкар-Оле З.И. был «врагом народа» и космополитом, работники кафедр общественных наук чурались его, не хотели с ним знаться, на всякий случай¹⁸. И только представители технических кафедр имели мужество дружить с изгоем, только инженеры с заводов не боялись ходить к нам в дом.

Я задала себе вопрос: что дала нам дружба с техническими специалистами? Избавила от налета догматизма. Ведь для инженера нужны более основательные аргументы, чем слова: «Так сказал Маркс». Мы научились аргументировать, доказывать свои идеи корректно, спокойно, научились спорить достойно, убедительно. Многие отмечают то, что З.И. никогда не давил на собеседника, а приглашал с ним порассуждать, подумать. Всесильная цитата перестала быть аргументом в споре, и этим мы обязаны дружбе с инженерами. Вот так!

В 1989 году в журнале «Экономические науки» мы опубликовали статью «Концепция против цитаты (о современном прочтении классического наследия)», которая имела большой успех. Вот результат дружбы с Вами, инженерами. Вот кому мы обязаны своим особенным стилем чтения лекций, научных публикаций, докладов, так отличающимся от стиля наших коллег, во всяком случае, большинства наших коллег. З.И. привил этот стиль своим «кафедралам», а потому их лекции, доклады пользовались в городе таким успехом. По другому думали, по другому говорили, не теми словами, не с той интонацией. И это слушатели мгновенно усекали, сразу проявляя интерес к докладчику, лектору. Мы с Захаром никогда не забывали, чем обязаны нашим друзьям инженерам».

К концу 50-х годов Йошкар-Ола в научном отношении исчерпала себя: лесной комплекс был исследован, приборостроение являлось закрытой оборонной отраслью, других значительных отраслей не было. Обстановка в институте была сложная, гонения на З.И. Файнбурга продолжались и дошли до того, что его предупредили об увольнении. Чета Файнбург–Козлова начала думать о переезде в крупный промышленный город – центр какого-нибудь региона с разнообразной промышленностью.

 

Переезд в Пермь, работа в Пермском политехническом институте под руководством ректора М.Н. Дедюкина изменили всю жизнь Захара Ильича и Галины Петровны. Много лет спустя, уже после смерти мужа, она писала друзьям: «Жизнь моя делится как бы на две половины: до того и после того. И этот перелом произошел в возрасте Христа, когда мне было 33 года. Летом 1960 года я забрала детей и чемоданы, уехала из Йошкар-Олы, решив сделать все для переезда в другой город. Делать в Оле было нечего: научные возможности исчерпали себя, мы в глазах обкома были семьей врагов народа, нам ничего не светило, даже из списка на квартиру в новом доме, в котором мы были в самом начале (ведь к тому времени проработали в Йошкар-Оле 10 лет), в последнюю ночь перед выдачей ордеров нас вычеркнули. Квартиру получил племянник председателя Верховного Совета Марийской АССР, молодой человек без заслуг. Народ не знал, и все поздравляли нас с квартирой, мы не выходили из дому. Дети плакали. Захар отвечал, что он, по-видимому, не дорос до марийца. Завели партийное дело об оскорблении национального чувства, хотели исключить Захара из партии. Но партийное собрание института не пошло на поводу у обкома партии, хотя на собрание прибыл член обкома, начальник КГБ с охраной. Охранники с оружием стали в дверях, мы все оказались как бы арестованными. Видимо здесь и случился перебор (все-таки оттепель была на дворе) – как ни заставляли присутствующих проголосовать за исключение, прошел выговор без занесения в учетную карточку! Все-таки большинство оказалось порядочными людьми, не дали уничтожить Захара.

Приехали мы с Захаром в Пермь 29 августа 1960 года, а 30 августа нас принял ректор Михаил Николаевич Дедюкин и секретарь парткома бывший полковник Михаил Петрович Бормонтов – первый вопрос: не склочники ли мы? Склочников мы не любим. Мы удивились и говорим, мы сами от склочников убежали. Они засмеялись – ну, ладно. Второй вопрос – поди, с выговором приехали? Конечно. – С занесением? – Нет. – И хорошо, будете оформлять документы, выговор не заносите, бог с ним. Третий вопрос – родителей (Захара Ильича) реабилитировали? – Да. – Обязательно напишите, что Вы сын репрессированных родителей, теперь это не минус, а большой плюс.

Спросили, как устроились в общежитии, сказали, что к ноябрьским праздникам дом сдадут, мы вам квартиру дадим, как кандидату наук – двухкомнатную (Захар защитил кандидатскую диссертацию летом 1959 года). Работайте, желаем успеха!

С 1 сентября 1960 года мы были приняты на работу в Пермский политехнический институт, на кафедру политэкономии. Оба – и ректор, и парторг – нам понравились своей непосредственностью, живостью, умом, доброжелательностью. Так радостно началась наша жизнь в Перми. Стояла прекрасная погода. Город утопал в зелени и цветах. Катила свои воды Кама. Мы вздохнули полной грудью, распрямились, перестали чувствовать себя изгоями, заработали в полную силу. Наступила счастливая полоса нашей жизни…»

 

В Пермском политехническом институте Захар Ильич и Галина Петровна проработали (несмотря на многочисленные приглашения в Москву, Уфу и т.п.) всю оставшуюся жизнь. И практически все созданное ими – и научные труды, и замечательные ученики – все это было именно в этом вузе, созданном и руководимом М.Н. Дедюкиным.

История с квартирой хорошо характеризует ректора и созданную им деловую атмосферу. Нормальная квартира для семьи, много лет жившей в одной комнате с печным отоплением, в деревянном двухэтажном доме коридорного типа, была чем-то очень желанным и практически недосягаемым. Чете Файнбурга-Козловой с двумя детьми и бабушкой «полагалась» двухкомнатная квартира, но поскольку Захара Ильича еще не утвердили, и вообще они люди были новые, им выделили старую, кем-то освобождаемую. Новый дом сдавали к празднику – к 7 ноября. Но за два месяца работы в институте их деловые качества выявились с такой очевидностью, что и коллеги, и руководство института уже считали большой удачей такое супружеское кадровое «приобретение».

В те годы никто из обществоведов Перми на заводах не работал, а чета Файнбург-Козлова уже имела успешный опыт выполнения хоздоговорных работ по исследованию механизации труда на двух предприятиях – Волжском целлюлозно-бумажном комбинате и Волжском деревообрабатывающем комбинате. Такая тема была предложена «Камкабелю» и принята им. Оставалось подписать договор у ректора, и Галина Петровна пришла к нему. Вот как вспоминала Галина Петровну эту встречу: «Узнав, что мы, только что приехав в город, уже подписали договор с крупнейшим заводом «Камкабель», ректор был просто потрясен. Мне он задал вопрос – разве от обществоведов может быть какая-то польза заводу? Я ответила – это наш третий договор. На другой день Захара пригласили получить ордер на новую квартиру – нам дали хорошую квартиру в новом доме, во дворе института».

В этой квартире чета Файнбурга-Козловой прожила всю свою оставшуюся жизнь.

В 1964 году по инициативе М.Н. Дедюкина Захар Ильич становится заведующим кафедрой научного коммунизма. Надо отдать должное таланту Михаила Николаевича как руководителя – он безошибочно выбрал человека, которому была под силу эта задача. Но сама личность Файнбурга кое-кого не устраивала, особенно в аппарате Пермского обкома партии. И здесь М.Н. Дедюкин в полной мере проявил свою волю и политическую смелость: за все истинные или мнимые ошибки Файнбурга, заведующего кафедрой, отвечать будет он – ректор института. Не все бы поступили так, но Михаил Николаевич поступил именно так, как было лучше для дела.

Задачу новой кафедры ректор видел в том, чтобы поставить такой курс общественных наук, который способен заинтересовать студентов – будущих инженеров и организаторов производства. Сегодня, полвека спустя, хорошо видно, что М.Н. Дедюкин не ошибся. Именно тогда он руками Захара Ильича заложил нынешний успех гуманитарного факультета, а также создал для вуза возможность в начале 90-х годов стать университетом. А самому Захару Ильичу эта поддержка помогла создать известную сегодня в России пермскую школу социологии, подготовить многих кандидатов и докторов наук, заложив тем самым научную базу для гуманитарного факультета.

Обдумывая научное направление создаваемой кафедры, Захар Ильич пришел к заключению, что социологические методы дадут возможность отойти от привычных шаблонов и цитатничества, заняться изучением социальной действительности. Значит, нужно развивать эту науку, фактически возрождать ее заново после многих лет сталинской «ледяной пустыни». Известно, что долгое время в нашей стране генетика и кибернетика считались «продажными девками империализма», буржуазной «лженаукой», а потому преследовались. Такая же участь постигла и социологию.

Но не только цели преподавания заставили Захара Ильича обратиться к социологии. Этого требовала и тема его исследования, названная им чуть позже «историческим местом социализма». Экономические отношения, вопросы механизации труда и т.п. всегда рассматривались Захаром Ильичом как исходные для развития социальных отношений, развития личности. А это как раз вопросы, которые исследовала социология.

Приняв решение заняться социологией, Захар Ильич вступил на трудный путь, «отклонившись от генеральной линии партии», как принято было тогда говорить. До конца своей жизни З.И. Файнбург рассматривался Пермским обкомом КПСС как неблагонадежная личность. Одного из партийных руководителей области, особо не любившего Захара Ильича, М.Н. Дедюкин называл «заклятый друг Захара Ильича».

Исследование «исторического места социализма» требовало более «широкой палитры» методов, чем чисто статистические или аналитические выкладки. Таким синкретичным методом восприятия социальной действительности является литература.

В те годы огромную работу по новому переосмыслению действительности вели литературные журналы. В 1963 году Захар Ильич напечатал в журнале «Новый мир» свою первую литературно-философскую рецензию на «Солярис» известного польского фантаста Станислава Лема. Потом последовали другие.

Творческая планка журнала «Новый мир», редактируемого А.Т. Твардовским (кодовое имя – АТэ), в те годы существенно поднялась. Тысячи читателей, среди них Захар Ильич и Галина Петровна, ждали каждый новый номер. Печататься там стало очень престижно. Возникло «всеобщее писательское вожделение – быть напечатанным в Новом мире!». В то время «Увидеть АТэ, поговорить с ним было для всех, не только авторов, но и для сотрудников журнала, делом редким и непростым¹⁹«. Выписав эту фразу, Галина Петровна пишет «Я: А Захар видел АТэ дважды! В знаменитом среднем зале, куда выходили кабинеты. Подумать только, три раза АТэ читал материал Захара и дал добро, подписывая номер».

 

«Что у нас нового?²⁰ У Захара – все идет хорошо. Организовал социологический семинар в институте, который стал общегородским. Обком ВЛКСМ посылает группу в Польшу для изучения социологии – может быть пустят Захара (он спит и видит повидать С. Лема)²¹. Сделали работу для обкома ВЛКСМ, последний остался очень доволен. Дедюкин (ректор) предложил выполнить две работы для института, т.е. З.Ф. высоко котируется на его бирже (с осени 1965 г. у нас открывается экономический факультет со специальностями – целлюлоза и бумага; химия; строительство; труд).

Два новых здания института почти подведены под крышу. Все 3 здания соединяются переходами на втором этаже. Теперь в институте можно будет запросто заблудиться. Единственно чего жаль, это то, что вид с балкона стал хуже – галереи не видно, весь правый обзор закрыт, правда новое здание начинается как раз там, где солнце заходит, – так что весь заход по-прежнему виден».

В 1967 году М.Н. Дедюкин помог Захару Ильичу получить разрешение Минвуза СССР и открыть в институте бюджетную лабораторию социологии высшего образования, что явилось зацепкой для создания и хоздоговорной лаборатории социологии промышленности. Сохранились сведения о том, что в 1971 году в штате этой лаборатории было 46 сотрудников, объем договоров – 120 тысяч рублей. По тем временам огромная сумма. Для общественных кафедр это было внове, встречалось с подозрением – уж не рвачество ли?

Так случилось, что в Перми социологи сгруппировались вокруг экономистов: З.И. Файнбург, Г.П. Козлова, Е.С. Шайдарова, М.А. Слюсарянский окончили экономические факультеты (МГУ и ЛГУ). Между тем, среди ведущих социологов страны экономистов было очень мало – Т.И. Заславская, В.Н. Шубкин, В.Э. Шляпентох, В.Г. Подмарков…

Захар Ильич был, возможно, единственным специалистом, кто не только окончил университет по специальности политэкономия, но и имел опыт заведования кафедрой экономики промышленности, руководства дипломным проектированием на инженерно-экономическом факультете лесотехнического института. Кроме того, к середине 60-х годов он уже имел многолетний опыт исследовательской работы на промышленных предприятиях. Да и кандидатскую диссертацию Захар Ильич защищал по кафедре экономики промышленности.

До 1966 года Советская социологическая ассоциация (ССА) существовала только на бумаге. Формально она была создана в 1958 году для установления связей с Международной социологической ассоциацией. Это – первая в истории страны общественная организация профессионалов. И вот она стала оживать. 28 сентября 1966 года З.И. Файнбург получил членский билет ССА № 94. Этим номером (в первой сотне!) он очень гордился. Тогда же Захара Ильича избрали в правление ассоциации.

Возглавлял ассоциацию – Президент (тогда им был Г.В. Осипов), а работала она под общим руководством Секции общественных наук Президиума АН ССР.

В 1968 году решением Секции Захара Ильича вводят в состав редакционной коллегии Информационного бюллетеня по проблеме конкретных социальных исследований ИКСИ АН СССР. Среди 5 докторов наук, имевших «всесоюзное» имя и представлявших центральные научные институты страны ( И.В. Бестужев-Лада, Т.И. Заславская, И.С. Кон, В.Н. Кудрявцев, В.А. Ядов) Захар Ильич единственный был тогда лишь кандидатом наук и представлял, даже не московский, а провинциальный вуз. Это было признанием его научных достижений и таланта.

Несмотря на недоброжелательное отношение органов власти, самодеятельность масс брала свое. Все яснее становилась неэффективность авторитарных методов управления. Новое пытались создать на основе социологических методов исследования. Рождалась «промышленная социология» и абсолютно новое ее направление – так называемое «социальное планирование».

В середине 60-х годов возникают первые исследовательские центры промышленной социологии в Москве, Ленинграде, Свердловске, Новосибирске, Горьком, Уфе, Львове, Перми. Захар Ильич явился инициатором и лидером развития промышленной социологии на Западном Урале. Для этого в Пермском политехническом институте была создана хозрасчетная лаборатория, которая была ориентирована на решение проблем промышленной социологии.

 

1980-е годы. Захар Ильич в дни работы над книгой «Коллективистское общество. Идеал. Теория. Реальность».

К концу 60-х Захар Ильич стал болеть. В 1974 году попал в реанимацию, перенес сложную операцию. Хирурги буквально вытащили его с того света. Оперировал Захара Ильича известный хирург, ректор медицинского института Е.А. Вагнер. Как он сказал потом Захару Ильичу: я сделал «изящную» операцию, лишнее вырезал, остальное отремонтировал. В итоге Захар Ильич получил вторую жизнь.

Возвращение к жизни было очень тяжелым. Но он продолжал интенсивно трудиться, держал себя в форме, был подвижен и работоспособен, как всегда.

Еще до операции, в 1972 году, он защитил в Ростове-на-Дону свою докторскую диссертацию, а в 1974 году стал профессором.

В середине 80-х годов З.И. Файнбург подготовил книгу «Коллективистское общество: Идеал. Теория. Реальность». Она была сдана в издательство Саратовского университета в 1987 году. Довести ее до публикации помешала тяжелая болезнь. На его письменном столе остались листочки с правкой введения к этой книге. Переделывать ее было нужно, поскольку «…за эти несколько лет в общественных взглядах произошла революция. Концепция отца не устарела, наоборот, утвердилась, но лексику кое-где надо менять. Язык изменился, стиль! Написанное эзоповым языком можно теперь писать обычным²²».

«²³О жизни. Дела неважные. Захар Ильич еле тянет, сидит на сильных лекарствах, но они одно лечат, другое калечат. Но характера ему не занимать: бодр, активен, полон планов, живой человек. Пользуется огромным авторитетом не только в институте, но и в городе. Это Захара Ильича, конечно, поддерживает. Хотели его делегатом съезда избирать, а еще раньше народным депутатом СССР, но… здоровья нет, пришлось от всего этого отказаться.Что касается меня, то я совершенно сдала».

Галина Петровна ужасно переживала за Захара Ильича. Но неизлечимая болезнь все ближе подталкивала его к смерти. Еще в 1986 году Галина Петровна выписала для себя созвучные ее мыслям слова жены декабриста Никиты Муравьева – Александрины: «…Настоящее несчастье – это, когда страдают те, кого любишь».

 

Осенью 1945 года вернувшийся с фронта 23-летний студент Захар Файнбург увидел в библиотеке университета 18-летнюю первокурсницу Галю Козлову. Как познакомиться, он не знал. Однажды в гостях у Фимы он вновь увидел Галю. Хозяйка дома Ева Захаровна посадила Зорю и Галю рядом на придвинутый к столу сундук. Так они оказались впервые вместе. И Зоря получил возможность ухаживать. Но не тут-то было… У Гали были и свои пристрастия, и свои поклонники. История эта длинная и неровная, сложная и интимная. Но в итоге в декабре 1946 года Захар и Галя стали мужем и женой. Разлучила их только смерть.

Захару Ильичу очень повезло – он выбрал в спутницы своей жизни замечательную во всех отношениях женщину. Скромная, с ясной головой и непреклонной волей, она никогда не ставила себя впереди других, даже когда безусловно заслуживала этого. Она органически не переносила бахвальства, позерства, претенциозности.

Галина Петровна стойко переносила тяготы жизни, никогда не жаловалась, старалась ни при каких обстоятельствах не быть никому в тягость. Много раз, спасая других, не находила времени и сил заняться собой.

Она любила отдыхать на Черном море, купаться в морской воде, но врачи запретили «юга» и южное солнце больному раком крови Захару Ильичу. И она учится жить, отдыхать и писать книги в глухих и тенистых марийских лесах. Без пяти минут доктор наук, она решительно откладывает практически готовую диссертацию, закрывая себе путь к профессорскому званию²⁴, которого она была достойна, но так и не удостоена, и обеспечивает все условия для жизни и творчества тяжело больному мужу. Она читает лекции, готовится к ним, пишет статьи, редактирует рукописи Захара Ильича, но, одновременно, она же стирает и шьет, стряпает и вяжет, делает покупки, ведет хозяйство…

Внимательно, но без излишней строгости, умея спросить в главном и простить в мелочах, воспитывает она детей и внуков, всегда и во всем приучая их к самостоятельности и ответственности. Семья Галины Петровны и Захара Ильича, их открытый дом, их радушное гостеприимство остаются и сейчас в памяти десятков людей, имевших, как они говорят, «счастье» быть знакомыми с этими замечательными людьми.

«…А наша жизнь с Захаром тоже полна всякого: и хорошего, и плохого, и такого, во что сейчас поверить просто невозможно. Мои дети любили, когда я рассказывала, как это было…²⁵

В 1946 г. я сделала выбор между моими поклонниками и соискателями «руки» – я выбрала Захара. Этот выбор не был одобрен окружающими меня людьми, поэтому полгода мы жили тайно, пока случайно это не стало явным, – тогда мы расписались. На «порчу» паспорта я дала согласие под давлением Захара и моей мамы, которой-де было стыдно от людей. Короче говоря, меня «захомутали» – нацепили хомут замужества на шею».

«Однажды знакомый профессор спросил меня – как мы работаем с Захаром вдвоем? Я ответила – по принципу органической мануфактуры. Наши способности взаимно дополнялись. Захар схватывал проблему целостно, крупно, а затем шел от общего к частному. Он и лекции так читал. Сначала выдвигал положение, затем его аргументировал, т.е. ему была свойственна дедукция. Я же всегда видела общее в частном, «в капле воды», шла от еле заметного явления к обобщению, мне более свойственна индукция. И лекции я читаю, идя от известного к неизвестному: известный факт – обыденное его объяснение – пауза – научное объяснение – пауза (слушатели должны переварить услышанное, у них открываются глаза, а иногда и рот ...).

Захар – генератор идеи, я – критик, он – писатель, я – рассказчик, но я и стилист, и т.п. Возникает стереоскопичность видения, что весьма эффективно. Было время, когда наш ректор хотел видеть меня в роли зав. каф. политэкономии (Захар тогда был зав. каф. научного коммунизма/социологии). Я сказала ему – Захар президент, а я советник президента. Это моя жизненная роль, она подходит мне по характеру, быть завом я не могу, согласия моего не будет ...»

«Более 30 лет я была сотрудницей профессора Файнбурга, его секретарем, референтом, советником, редактором, соавтором. Все его работы прошли через мои руки. Захар часто и много болел, мне приходилось вести его дела. «Делов море!» – как говорила одна моя знакомая. У Захара более 200 работ, из них более 40 сделаны совместно со мной, да моих еще более 20 – вот объем моей работы.

Жизнь прожита. Я рада, что смогла быть помощником такого замечательного ученого, как Захар Ильич».

 

Знаменитые лекции Файнбурга

Проблемы исторического места социализма, субъективных и объективных причин «культа личности» всегда занимали Захара Ильича. Пепел Клааса стучал в его сердце, когда он вспоминал своих родителей и их судьбы.

В 2014 году при разборе старых архивов был найден на пожелтевших разлинованных в клетку (любимую Захаром Ильичом бумагу для рукописей) листах титульный лист предполагаемой книги:

З.И. Файнбург, канд. эконом. наук. КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ (опыт социологического анализа. Пермь, 1948–1963 гг.).

Написано и своеобразное введение. Приводим его полностью.

«Эта книга зрела долго. Началом ее было 13 марта 1938 года: день, когда я, вернувшись домой из школы, отца не застал... 15 марта, перед рассветом следующего дня я последний раз увидел лицо и глаза моей матери... Это было начало. Надо было осмыслить все происходившее и выбрать свою сторону баррикады, надо было отделить черное от белого, отделить истинное от ложного...

Я не сказал бы, что это было легко и просто. И что это было так уж гладко.

В 1948-49 гг. на маленькой кухоньке нашей московской квартиры мы²⁶ подвели итоги этим поискам: было найдено главное звено цепи. Формула была проста, но емка: «оседлав» идею прогрессивного развития и эксплуатируя ее, эгоцентрист может практически соединить эту идею и свой эгоцентризм. Сроки?.. Но тогда еще рано было говорить о сроках.

Сегодня 5 марта 1963 года: десятилетняя годовщина великого перелома истории коммунизма. 10 лет назад коммунизм, как религия, умер. Отныне не только коммунизм, как знание, но и как закономерность (а не как мессианство) победной поступью идет по Земле.

Но эпоха не умирает до конца в один день. 5 марта 1953 года умер только символ эпохи, ее знаменосец и злой гений. Умер Сталин, но живы еще сталинисты, жив сталинизм. Наследники не спешат умирать: они не надеются вернуть старое, но хотят хотя бы сохранить его, хотя бы остатки его – остатки привычного, надежного, спокойного для них бытия.

И все же дело не только в наследниках. Сталинское наследие живет в каждом из нас. Живет и как утверждение и как отрицание. Надо вынести Сталина из самих себя, как горько сказал Евгений Евтушенко. Поэтому я и пишу эту книгу.

Это не просто холодные заметки холодного ума. Нет, слава Всевышнему, я далек от бесстрастности. Я объективен, но не бесстрастен. Моим пером водит не холодное беспристрастие, а холодная ненависть.

Нет, не личные счеты, не месть. Нет. Это ненависть идеи к своему осквернителю, это ненависть класса к своему врагу! «Пепел Клааса стучит в мое сердце!» – кричал когда-то на площадях восставшей Фландрии Тиль Уленшпигель. Пепел миллионов жертв сталинизма стучит в наши сердца!

Коммунизм должен быть очищен от чуждой ему сталинской скверны!»

Эти записи остались незаконченными – так распорядилась жизнь.

Скорее всего, поставив себе ЦЕЛИ, определив ЗАДАЧИ, сформулировав ВОПРОСЫ, Захар Ильич «начал» их реализовывать, намереваясь по мере решения вернуться к рукописи. Вопросы, которые его занимали: историческое место социализма, развитие общества и личности в связи с научно-техническим прогрессом, будущее человечества, механизмы становления коллективистского общества – все они были элементами системного социологического анализа. И характерно, что идея рассмотреть «культ личности» именно с этой, глубоко научной, точки зрения возникла именно тогда, когда Захар Ильич «примкнул» к возрождающейся в нашей стране после долгих лет «культового» забвения социологии, конституциировал себя как «социолога».

Вот почему, с некоторой долей условности, можно сказать, что всю свою жизнь Захар Ильич анализировал культ личности с позиции социологического анализа, в котором главным был вопрос о соотношении закономерного (хотя и необязательного) и случайного (конкретно-исторического). Этот анализ привел Захара Ильича к его монографическому описанию в книге «Не сотвори себе кумира…».

Книга писалась из-за болезни Захара Ильича не очень быстро, но хуже оказалось другое. Ее никто не хотел публиковать, все хотели написать свое, с удовольствием выхватывая идеи и мысли Захара Ильича. Уже после его смерти Г.П. Козлова довела книгу до публикации. Названная «Не сотвори себе кумира» она вышла в Политиздате в 1991 г. Захар Ильич ее так и не увидел.

В апреле 1987 года в связи с выходом на экраны иносказательного фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние»²⁷ студенты попросили Захара Ильича рассказать о причинах культа личности, рассказать правдиво, полно и доступно. Стало ясно, что одной встречей в читальном зале кафедр общественных наук не обойтись. Было решено прочитать курс публичных лекций. Это решение было согласовано парткомом института²⁸ при поддержке секретаря парткома А.Н. Русейкина.

В результате при огромном стечении народа, сначала в большой учебной аудитории, а затем в актовом зале института, Захар Ильич прочитал с перерывами в неделю – 6 мая, 13 мая, 20 мая 1987 года три открытые лекции, названные «Культ личности: закономерное и случайное».

Огромный интерес к этим лекциям (помещение не могло вместить всех желающих, люди занимали места в зале за два-три дня, стояли в коридорах и на лестницах, сидели на подоконниках, слушая лектора по внутриинститутской радиотрасляции) был связан с «жаждой» людей узнать правду после долгих десятилетий лжи.

Сохранилась магнитофонная запись этих лекций и ответов лектора на вопросы слушателей продолжительностью около восьми часов.

Лекции стали событием в общественной жизни миллионного города. Фактически в нашей стране впервые публично, открыто и аргументированно развенчивался культ личности И.В. Сталина. Распространяемые подпольно копии магнитофонных записей лекций быстро разошлись не только по Перми, но стали известны в других городах. Партком института был завален просьбами прислать профессора З.И. Файнбурга для того, чтобы он прочитал эти лекции в том или ином трудовом коллективе. Все хотели услышать правду из уст Захара Ильича.

Из письма Г.П. Козловой – М.Г. Ашманису (05.06.87): «Захар Ильич теперь как кинозвезда нарасхват – всем нужно знать про культ. Ректор на совете института привел З.И. в пример: вот как нужно лекции читать, чтоб со всего города сбегались! В записках были предложения совершить еще один гражданский подвиг – прочитать цикл лекций о социализме, его противоречиях. В некоторых записках было так: З.И. почитайте нам еще чего-нибудь. Вчера в парткоме З.И. предложили записать эти лекции на видеомагнитофон, чтобы показывать постепенно всем сотрудникам и всем студентам! Ну и ну! Это называется «дорого яичко к христову дню». Думаю, что лекцию уже прослушали тысячи людей, а главное, говорили, обсуждали, задумались...»

«Жизнь общества бесконечна, но жизнь отдельного члена общества, к сожалению, конечна», – подчеркивал Захар Ильич. И часто вспоминал афоризм братьев Стругацких, с которыми он переписывался: «...Будущее создается тобой, но не для тебя». Жизнь продолжается, продолжается и жизнь идей З.И. Файнбурга в его учениках, его трудах и их читателях.

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

 

«Мыслю, следовательно, существую…»

Отрывки из статьи, опубликованный в сентябре 1990 г. в многотиражной газете «Ленинец» Пермского политехнического института

 

…Не случайно, на его рабочем столе среди других бумаг осталась лежать выписка из А.И. Солженицына: «…Cлепые поводыри слепых! Вы даже не замечаете, что бредете в сторону, противоположную той, которую объявили».

Захар Ильич не был «слепым» и всегда стремился к тому, чтобы и у других людей «открылись глаза». Простить ему этого командно-административная система не могла. Крупный ученый, широко известный не только в вашей стране, но и за рубежом, один из крестных отцов социологии в СССР Захар Ильич работал и жил, как все простые советские люди и не искал для себя благ нигде и ни в чем. Два места работы за всю жизнь – Поволжский лесотехнический (г. Йошкар-Ола) и Пермский политехнический институты, два места жительства – две двухкомнатные квартиры. И где бы он не был, дома или в больнице, в городе (на работе) или в деревне (на отдыхе) – он работал, он писал, он думал, а следовательно жил! Только смерть остановила ход его мыслей, а они и поражали, и завораживали.

Все, что делал Захар Ильич, было глубоко индивидуально и вместе с тем настолько естественно, что казалось обыкновенным. Внешне он все делал легко, но мало кто знал, чего это ему стоило. Даже в годы тяжелой смертельной болезни он вставал каждый день в 5 утра и до 7 часов работал. Иногда казалось, что у него нет обычных человеческих дел, что он только либо читает, а, следовательно, думает, либо пишет, а значит – переосмысляет.

Его перу принадлежит большой ряд глубоких исследований по экономике, политической экономии, теоретической и прикладной социологии, социальной философии, культурологии, теории спорта, по фантастиковедению и по истории.

Его работы затрагивают вопросы производительности труда, удовлетворенности работой, различные аспекты обучения в высшей школе, проблемы семьи, любви, морали, счастья, вопросы социального развития предприятий, крупных и малых городов, курортов... Этот описок можно продолжать и продолжать. С годами диапазон его интересов только расширялся. Захар Ильич являл собой редкий в наши дни образец ученого энциклопедиста, что позволяло ему выдвигать глубокие и оригинальные идеи и доказательно их аргументировать. Он стремился к единому обществоведению единого по своей природе общества и вел за собой других по избранному им пути.

Одним из первых в стране он приступил к конкретным экономическим исследованиям процесса труда, а затем и к социологическим исследованиям всех сторон нашей жизни, был пионером разработки планов социального развития предприятий и городов. Он организовал кафедру научного коммунизма (ныне кафедру социологии и политологии и две лаборатории социологии). Он подготовил целую плеяду учеников, благодаря его научно-методической помощи возникли многие заводские лаборатории и центры социологии, как в Перми, так и за ее пределами.

Захар Ильич был разносторонним человеком. Спектр его интересов широк и индивидуален – футбол, охота, рыбалка, фотография, искусства всех видов и, конечно, чтение. Чтение сопровождало его всю сознательную жизнь. Он рано научился читать и читал везде и всюду, даже под артобстрелом на фронте. Он читал с карандашом в руках и закладками. Только на дом он получал около 30-ти наименований периодики. И вся эта информация, переработанная его мыслью, представала в неожиданном для обыденного сознания и всегда в глубоко сущностном виде.

Даже детективные произведения (которые он читал на русском, польском, английском языках) давали Захару Ильичу возможность разглядеть общественные процессы и их противоречия. Чтобы читать Станислава Лема, он выучил польский язык, долгие годы был с ним в переписке, встречался лично, был в гостях в Закопане. Зная многих советских фантастов, он дружил с А. и Б. Стругацкими, А. Мирером, А. Громовой и другими. Они находили в нем интересного собеседника, ученого, глубоко и неожиданно раскрывавшего смысл написанного ими интуитивно, «художественно».

Поразительный человек, Захар Ильич мыслил категориями эпох, формаций, и в то же время – любил и умел готовить, вкусно поесть, ходил на рынок, знал там многих торговцев поименно. Он мог одинаково свободно и доступно говорить и с академиком, и с уборщицей.

Он был выдающимся лектором, внешне невидным, часто говорящим сидя, прихлебывая чай из термоса. Но его уважение к аудитории, смелые мысли и железная логика доказательств заставляли (даже его противников) слушать, затаив дыхание. Масштабность охвата, неожиданность оценок, богатство языка, уместный юмор не могли не покорять студенческую, да и не только студенческую, аудиторию. Захар Ильич читал лекции специалистам в Перми, Свердловске, Ростове, Риге, Варшаве, Кракове...

Его лекции заставляли думать, учили думать, помогали делать собственные выводы.

Он никогда никому не навязывал своих взглядов, но старался, чтобы его оппонент сам пришел к тем выводам, которые он уже сделал для себя. Многие испытали в общении с Захаром Ильичом минуты сотворчества, выхода на новый, более высокий уровень мышления.

Годы перестройки дали возможность Захару Ильичу выйти к широкой аудитории со своими глубоко выношенными мыслями о нашей истории, о судьбах социализма. Его лекции по анализу культа личности, прочитанные в институте в мае 1987 года, стали настоящим событием в духовной жизни вуза и города. Поразительно, что последующая лавина новых фактов и материалов лишь дополнила концепцию Захара Ильича, выработанную им на очень и очень ограниченном фактографическом материале.

Принципиальность Захара Ильича хорошо известна. Вот один, но характерный факт. Когда весной 1988 года практически во всех газетах была напечатана известная статья Нины Андреевой, Захар Ильич, не дожидаясь официальных опровержений или указаний, организовал ее публичное обсуждение, на котором была дана четкая теоретическая и политическая оценка этой статьи как манифеста, направленного против демократизации, как манифеста сталинизма.

В своем противостоянии невзгодам жизни Захар Ильич всегда мог опереться на свою семью. После его выступления на международном симпозиуме по семье, один из многих подошедших к нему иностранных участников сказал: «Ваша концепция семьи поражает своей новизной и оригинальностью. Завидую, создать ее мог только человек очень счастливый в своей семье».

Энергия Захара Ильича казалась неисчерпаемой. Быть может, он черпал ее из природы, которую очень любил и глубоко понимал. Только в лесу или на реке он отдыхал, набирался творческих и физических сил. Вечно меняющиеся и неизменные лес и река всегда манили его естеством своего существования.

Думается, что все, кто когда-либо имел счастье быть знакомым с этим необыкновенным человеком, еще долго с горечью будут ощущать его отсутствие...

 

Со списком опубликованных трудов Захара Ильича Файнбурга и Галины Петровны Козловой можно ознакомиться на сайте З.И. Файнбурга: http://faynburg-perm.ru/spisok_trud.html.

 

Автор очерка «Зоря, Зорька» приносит искреннюю благодарность С.В. Трифоновой и В.М. Базилевскому, приложившим усилия, чтобы реставрировать аудиопленки, на которых были записаны знаменитые лекции профессора З.И. Файнбурга. Через 27 лет эти лекции вернулись к нам в цифровом исполнении. Слушайте их:

 

Лекция 6.05.1987

1 часть

2 часть

3 часть

4 часть

 

Лекция 13.05.1987

1 часть

2 часть

3 часть

4 часть

5 часть

 

Лекция 20.05.1987

1 часть

2 часть

3 часть

4 часть

 

---

1. Написано Захаром Ильичом однажды утром во время работы над книгой о культе личности летом 1987 года.

2. Из рассказа В. РИЧа «Зорька».

3. Эти воспоминания под названием «Мальчишки, мальчишки...» написаны Захаром Ильичом в 1980 году для музея Берсеневского детдома. К сожалению, сегодня нет уже ни детдома, ни его музея… Все разрушила рыночная экономика.

4. Это стихи П.Когана – знаменитая «Бригантина».

5. Файнбург З.И. «Не сотвори себе кумира... Социализм и «культ личности»: Очерки теории». М.: Политиздат. 1991. – 319 с.

6. Там же.

7. Посвящение гласило: «Памяти А.А. Пальцева посвящают свою работу авторы». А во Введении для читателя авторы разъяснили причину этого посвящения: ««Кратко по поводу посвящения. А.А. Пальцев был одним из тех, кто последовательно развивал в своих учениках интерес к методологическим аспектам политэкономии. Ряд идей К.Маркса, на которые обратил внимание А.А. Пальцев [Пальцев А.А. К вопросам теории народного дохода СССР // Ученые записки МГУ, 1947, вып. 123, с. 58-85; Пальцев А.А. О структуре «Капитала» К.Маркса // Вопросы экономики, 1951, № 9, с. 92-104] лишь спустя годы получили развитие. Многие ученики А.А. Пальцева, занимавшиеся в его спецсеминаре по «Капиталу» К.Маркса на экономическом факультете МГУ им. М.В. Ломонова, стоят сегодня в первых рядах советской экономической науки. Для нас А.А. Пальцев был и остается Учителем с большой буквы».

8. Условия развития человеческого общества, анализ его современного состояния, прогнозирование будущего будут волновать Захара Ильича всю дальнейшую жизнь. Его дипломная работа по политэкономии (1949, МГУ, Москва), кандидатская диссертация по экономике промышленности (1959, МГУ, Москва), докторская диссертация по. философии (1972, РГУ, Ростов-на-Дону) развивают одну (!!!) тему, охватывая все новые и новые стороны действительности, анализируя их все более глубоко и концептуально.

9. Возможно, что удар наносился не только по Захару Файнбургу, но и по его научному руководителяю – по Марии Федоровне Макаровой и через нее по ее мужу. Дело в том, что М.Ф. Макарова была женой ответственного партийного работника Бориса Моисеевича Лейбзона, который тогда был ответственным секретарем редакции «Партийная жизнь». Надо было доказать, что жена космополита воспитывает космополитенка!

10. Калмык В.А. Сто первокурсников экономического факультета МГУ в 1945 году // Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре СО РАН. 1957–2007. – Новосибирск: Гео, 2007. – С.43-48.

11. Более того, ему, как-бы учитывая его выдающие способности, дали свободный диплом – и не стали распределять. Это означало голодную смерть – ибо в самом разгаре была компания по борьбе с безродными космополитами, как лицемерно называли евреев. Нигде и никто тогда просто так человека с фамилией «Файнбург», да еще сына врагов народа на работу бы не принял – побоялся бы – ГЗФ.

12. Из-за четверки на защите диплома.

13. «Московский чиновник через полгода потребовал письмом от Захара денег. Денег не было. Захар пошел в министерство просить об отсрочке – и узнает, что этого чиновника за взятки посадили в тюрьму. Такие дела... Было это в январе 1950 г.»– Г.П.

14. Через год, окончив МГУ, вслед за мужем поехала и Галина Петровна.

15. На языке луговых мари – Красный город.

16. Везде в письмах Г.П. Козловой того времени В.М. Пикалкин фигурирует как «В.М.». Он был фронтовик, командир воздухоплавательного отряда (дирижабли) артиллерийского назначения, имел боевые ордена. 31 октября 1945 года он был назначен директором ПЛТИ и в том же году провел первый в стране эксперимент по применению дирижаблей для лесной таксации. Он же стоял у истоков (вместе с доцентом Бари Муххамед-Шаховичем Алимбеком) создания уникального Дендрария (Ботанического сада). В 1950 г. на посту директора института его сменил Петр Васильевич Воропанов.

17. Из письма Г.П. Козловой от 24.06.1998 г. Сергею Григорьевичу Лисицыну на смерть его матери О.И. Лисицыной.

18. Из письма Г.П. Козловой Юрию Николаевичу и Магарите Александровне Венценосцевым.

19. Из публикации Юрия Трифонова «Воспоминания о Твардовском» («Огонек» № 44, 1986, с. 21-24)

20. Из письма Г.П. Козловой своей матери. Апрель 1965 г.

21. Захара Ильича выпустили, и он ездил в гости к С.Лему в Закопане.

22. Из письма Г.П. Козловой сыну. Рукопись этой книги была издана сыном З.И. Файнбурга и Г.П. Козловой в 2012 году и переиздана в 2013 году.

23. Из письма от 03.05.90 Г.П. Козловой Надежде Васильевне Гвоздевой.

24. Да, готовую и написанную докторскую диссертацию Галина Петровна так и не защитила, поскольку все свое время посвящала тяжело болевшему Захару Ильичу. И только через несколько лет после его смерти, поздравляя сына с присвоением ему звания профессора (как доктору наук и преподавателю), она позволила себе чуть чуть приоткрыть сыну драму умной женщины, истинного учителя и «профессора», пожертвовавшей всем ради любимого человека – ей было жаль, что рядом с докторами и профессорами мужем и сыном нет ее – это было бы и красиво, и справедливо.

25. Из письма Г.П. Козловой своей соскурснице Вале Калмык от 2 июля 1996 года.

26. Захар Ильич, Галина Петровна и их друзья, подавляющее большинство которых также были детьми репрессированных родителей.

27. Метафоричный фильм Тенгиза Абуладзе о преступности культа личности был снят в Грузии в 1984 году. На протяжении 1985–1986 гг. шла борьба за выпуск его в прокат. В декабре 1986 г. он был показан публично, но очень узкому кругу людей. В январе 1987 г. фильм вышел в массовый прокат и вызвал бурю откликов и вопросов. Весной 1987 г. он демонстрировался в Перми. Осенью 1987 г. фильм получил Гран-при в Каннах.

28. Таков был тогда установленный порядок, и его не следовало нарушать, ибо намеченный курс публичных лекций явно выходил за рамки учебной программы, становился «идеологическим» явлением общественной жизни, требовал «согласования» от отвечающих за все это партийных структур, т.е. фактически официального разрешения.

Поделиться: