| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
2.13. «Это действительно трагедия страны»
С мужем прожили 14 лет. Жили в Свердловске. Он работал на железной дороге. И вдруг он уехал в 37-м году по подготовке к осенне-зимним перевозкам, и появилась статья «Враг народа». Я детям говорю: «Мы пойдем папу встречать, а то начали цапать, арестовывать не только дома». Мой муж выходит, я говорю: «Знаешь, Костя, появилась газета, и там пишут, что ты, как это слово-то, я сейчас вспомню, «прихвостень» начальника дороги. Ты подумай, мне так было обидно».
А его 4 сентября арестовали. Он в этом НКВД и сидел. Потом пошли слухи, что арестовывают и жен. И вдруг 13 октября 37-го года приходят: «Вы поедете к мужу на строительство Кировской железной дороги, туда, на Север». Я собралась, конечно, с вещами. К счастью, приехал мой папа. Куда детей? Одному 10, другому 12. И папа сказал: «Я детей себе возьму». Папа мой написал расписку, что берет детей под свою опеку, и все. А мне сказали, что я поеду, я собрала чемодан, положила продуктов немного. Боже мой, везут совсем не по знакомой улице. Привезли к тюрьме. А со мной жила одна, ее звали Регина, а фамилию забыла, и ее со мной забрали, но она детей своих как-то раньше устроила (муж ее был ответственный по комсомолу, видно, как-то узнал, и за детьми приезжала ее мать). Привезли, сразу стали отпечатывать пальцы. Я говорю: «Что же, сказали, к мужу, а сами в тюрьму». А потом, как ввели в камеру, а там народу! Все по нарам сидят и на полу сидят. Вдруг приходит к дверям жена начальника дороги. Она с высшим образованием, она нам преподавала Конституцию. А я даже и не знала, что жену начальника вперед арестовали. И жена начальника службы пути, жена начальника службы связи – мы все в камере встретились. Правда, один раз свидание с папой было. А потом я написала заявление, что хочу встречи с мужем, мне тоже разрешили, как раз 8 января у моего мужа день рождения, именины Константина. Я приехала, повидалась с ним, он вышел, очень-очень грустный, спросил меня: «Как ты?» – «Дети у папы, хотели их забрать в детдом, но папа их взял под расписку, а вот меня, видишь, привезли в тюрьму, а сказали, что на строительство, где ты работаешь».
В июле 38-го года меня отправили в лагерь. Эта точка называлась Асыл. И вот я там жила в 40 километрах от Караганды. Сначала нас послали на полевые работы, мы пололи подсолнух, там громадное поле. Потом все это ходили убирали. А после я попала на ферму. Сначала на общих работах: на снегозадержание ходили, потом песок носили. А когда я попала на ферму, сначала стала за коровами ходить, не дояркой. Хотя я немножко доила коров, не в юности, а уже когда замужем была, но я физически-то не особенно была развита. Бригадир говорит: «Деменева, и корову-то хорошо не выдоит». А потом я принимала молоко, вот и вся работа. Бумаги не было, фанерки были, на нее запишешь: 4 дойки было – в 6 часов утра, в 12 часов дня, в 6 часов вечера и в 12 часов ночи. Будили, кто дежурный был, мы-то отдельно от общего участка жили, на сепараторном пункте. Я не высыпалась, и замены мне не было… Знаменитая наша корова, которой кличка была Пароход, пастухи прокараулили, она переплыла речку, люцерны объелась и погибла. Мы все так переживали ужасно, но я не знаю, кто за это отвечал. Я три года была на одном месте, принимала молоко. И нам давали, по литру обрата… Вот я пробыла там, а потом пошли разговоры, что будут освобождать, но меня звали оптимисткой – Деменева все время собирается домой. А я почему-то верила, что пройдет этот период, все равно разберутся, я представить не могла, какой же мой муж может быть враг народа…
Сын мой, Герман, был взят в армию восемнадцатилетним мальчиком, он там погиб. А младший сын был в Верещагино у моей мамы, поступил в училище, закончил на электросварщика потом, когда я уже приехала. Пробыла год в тюрьме и 8 лет в лагере. Я к сыну приехала. Он жил в общежитии, там воспитателем была женщина, очень приветливая, она и говорит: «Здесь нам нужны работники, может, вы здесь устроитесь?» Я говорю: «Конечно, мне уже хочется жить с сыном». У старшей технички я ночевала несколько ночей, тоже хорошая очень женщина. Потом мне дали комнату. Сын тогда еще учился на электросварщика. Потом он женился, окончил техникум, работал.
– А дальнейшая судьба вашего мужа?
– А дальнейшая судьба вот в чем заключалась. Я когда была еще в лагере, написала заявление в Москву. Я тогда еще не работала приемщицей, а пасла маленьких бычков. Вижу – едет какой-то всадник верхом на лошади. Он приехал и очень вежливо со мной поговорил. «Вы писали заявление?» – «Да». – «Вот вам ответ пришел: ваш муж выслан в дальние северные лагеря без права переписки». Я и заревела… Он быстро уехал.
Потом я письмо получила, мне написал свекор, что мой старший сын отправлен под Москву, и их эшелон разбит немцами. И там одна женщина была, у которой сын с моим сыном дружил, она говорила, что ей тоже ответили, что он без вести пропал. А потом мне послали письмо уже из Москвы, что мой сын без вести пропал, весь эшелон был разбит. А потом я снова писала, никакого ответа не поступило, что жив или не жив. Раз под Москвой эшелон был разбит, наверное, подобрали тела, и где-нибудь там схоронены. Вот так.
А про мужа я узнала, когда уже приехали сюда. Мы обменялись, приехали в Закамск, здесь мой брат жил, он работал начальником химцеха на Кировском заводе, и его жена мне говорит: «Анна Николаевна, была заметка в газете про вашего брата...» И газету мне показала. Мой брат, Вотинов Сергей Николаевич (он был начальником училища ФЗУ), тоже арестован в Верещагино. Парень-то тоже умный был, и было написано, что в 43-м году они все расстрелянные. Мне уже сообщили, что мой муж в 43-м году умер от порока сердца, у меня и сейчас это свидетельство есть. А потом, когда я это прочитала, думаю: точно, и мой муж расстрелянный. И я пошла узнавать. Мне говорят: «Вы напишите заявление и пошлите в город Свердловск». И так аккуратно, ровно через 10 дней я получаю ответ, что муж был осужден в 38-м году, 19 января, выездным трибуналом, и муж приговорен к расстрелу. И вот эта бумага сейчас у меня есть. Я тогда невменяема была, я так верила, что он жив, а потом нормально умер от порока сердца, а тут вдруг... Он умер, было написано, 14 апреля 56-го года, а сейчас – что он расстрелян в Свердловске 19 января 38-го года. Вот теперь я с этим и живу, что его уже давно в живых нету…
У меня отец ведь тоже был арестованный, 74-х лет отца забрали. Это уж удивительно. Всем нам старался дать воспитание, он был такой общественник...
– Анна Николаевна, а что, потом у вас и брата арестовали, и отца арестовали? Как у них получилось?
– Папа был всю жизнь машинистом. И некоторыми действиями, прямо скажу, он был явно недоволен. Ну вот, папа, наверное, где-нибудь и высказался о неправильных действиях Сталина, потому что очень много народу погибло, когда был голодный 29-й год. А отец разбирался в политике, он был очень честный, он был труженик, он хотел, чтобы мы все были образованными, культурными. Он очень любил литературу, ценил Гоголя, это его любимый был писатель, знал Некрасова. Когда гости приходили, я помню, как отец вставал, даже за столом еще, читал «Гусара» Пушкина. Я Пушкина очень люблю…
– Как сложилась судьба вашего отца после ареста?
– Мой папа был поражен, что меня забрали, он приехал, а меня уже арестовали. Конечно, он меня успокаивал: о детях не волнуйся, будут способности, будут учиться. Никто еще не знал, какой мне срок. Это я когда приехала, так нам сказали – вывели вечером на проверку. Я стою в ряду, на меня такой страх нашел, такой ужас, что я повалилась даже от переживания. Меня женщины поднимают: «Чего ты, Деменева?» Я очень была впечатлительной, так что это все просто незабываемо. Но эта поэзия, прямо скажу, меня и спасла. Вот эти стихи, которые я знала, там ведь ни книг, ни журналов, ничего не было… Правда, нас, еще когда я не попала в этот лагерь, в котором была, увезли в какое-то село Спасское, и там жили немцы. А они такие трудолюбивые, в бараках крыши все были крашеные, в такой бордовый цвет. А нас привезли туда, там только одни голые доски. Женщины ходили, траву рвали, себе устраивали постель. А у меня с собой было одеяло шерстяное, вот я на этом одеяле и спала, а то ни постели, ничего. Зачем Сталину нужно было матерей? Тогда тысячи в Свердловской тюрьме, 13 тысяч человек… Я это считаю совершенно каким-то над народом издевательством. Ну за что людей погубили?
Вот отец, он человечный был. Ему 74 года. Почему я точно знаю про его арест, скажу сейчас. Одна молодая женщина, оказывается, работала на ферме. И что-то разговорились. Она говорит: «Вы знаете, какой-то дяденька рассказал, что к ним в камеру привели старика, такой разговорчивый старик, не хотелось верить, что он какое-то преступление сделал. Утром все спали, а он взял и закукарекал. А папа иногда утром придет и кричит: кукареку, дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно! И я думаю, неужели она про моего отца говорит? Я и почувствовала, прямо инстинктивно, что это, наверное, мой отец. И потом оказалось, что его арестовали, и он, наверное, там и умер. Я в позапрошлый год ездила в «Мемориал»-то, возили всех нас туда. Такая глыба большая, и свечки ставили, приезжал священник, и панихиду служили. Такой вот столб стоит, будто бы из камня, такая глыба большая, и там написано, я выучила: «Вам, безвременно умершим, видевшим трагедию страны, в душах человеческих воскресших, низко кланяемся мы». Эти слова у меня не уходят, я ими живу, мы действительно низко всем кланяемся: и отцу, и брату, и мужу. Костя был совершенно... другие парни, они в детстве хулиганистые, он хороший был парень… Это действительно трагедия страны, детей забрали, матери не знают, где ихние дети. У нас одна, жена начальника службы пути, она день и ночь плакала…
А Сергея, брата, абсолютно не понимаю, за что арестовали.
– А он за что был арестован?
– А кто его знает, я не знаю, за что. Но тоже оказался врагом, и тоже расстрелян. Это было в газете, пермская «Звездочка», как для памяти: Вотинов Сергей Николаевич, заведующий школой ФЗУ. – Так он разве мог чему-то плохому научить, когда отец нас всегда учил, чтобы делали добро людям, а не зло? И вот Сергея, мне его страшно жалко. Олег, этот мой младший сын, посылает письмо. Мы два года не знали, что началась война, переписку не разрешали. И вдруг он пишет мне: «Мама, я живу у бабушки, тетя Шура сейчас с нами живет (это брата жена), у ней мальчик (годовалый) умер, а девочки еще живы». Я как прочитала это письмо, и заплакала, и захохотала – а девочки еще живы. Ему 12 лет, наверное, было…
– Вы говорите, запрещена была переписка. И посылки тоже запрещались?
– Да. А потом посылали, две посылки я получила.
– За весь срок, за 8 лет?
– Да, да.
– А лагерь, где вы отбывали наказание, там были только члены семей репрессированных?
Там всякие были: и врачи, и геологи, каких только жен не было, а на ферме были те, которые умели коров доить. Коллектив был такой дружный, спаянный, друг друга мы все понимали.
А про себя еще скажу: был у меня такой случай. Как осталась жива, тоже не знаю. Я болела малярией. Как раз апрель, может быть, праздник был, может быть, Пасха, может, Москва отмечала День Победы. Я только помню, говорили: какой большой праздник. Мы же не знали там, когда война кончилась, мы же не сразу знали. Приходит бригадир и говорит: «Деменева, пастух-то заболел (а я не работаю, меня малярия трясет), может, ты сходишь бычков попасти». – «Ну так что же, пойду. Я сегодня утром спала, меня сильно не трясло». Я пошла, а пастух-то, оказывается, был туркмен, по-русски плохо говорил. И вот когда я уже стала подходить к этому стаду, бригадир не проверил, что в это стадо попал племенной бык, вот такие рога. Он признавал только своих. Туркмен идет мне навстречу, идет с палкой, так хоть бы длинной, палка-то не очень длинная, метра не было. И только говорит мне: «Ты палкам, палкам!» И вот, он отошел от меня, а быки-то все лежали, когда я пришла. А этот бык как соскочил, как завопит. Бычки все повскакали, песок, мне никого не видно. Хорошо, что я в бушлате была и в шапке-ушанке. Он как налетел, как поддаст мне, сразу выбил два зуба. Я упала, он так меня рогами! Как он меня не убил? У меня целый месяц черная рука была. Благодаря пастуху Жоре я осталась жива. Как его фамилия, я не помню…
– Анна Николаевна, мне вас сфотографировать надо.
– Да я поплакала, уж потом... Такая судьба, это был единственный трагический случай, но были и комические. Пока я еще не принимала молоко, а телят пасла, то заставили нас базы-то эти, как заходишь в двери, как ворота, надо было их побелить. И вот я с доярками, там такая бочка была большая, пустая, а я говорю – девушки, давайте ведро поставим, опрокинем эту бочку. Это курьезный случай. Бочку опрокинули, поставили это ведро с побелкой, кисточки мы делали из такой твердой травы, я на бочку-то встала на дно, только с кисточкой так-то потянулась, дно провалилось, я туда полетела, а в ведре-то была известь. Мне глаза-то как заело, я и заорала – девчата, тащите скорей воды! – А девчата-то, доярки, тоже тут же помогали мне, они мне глаза промыли. А то там известка была, мелу не было. И представьте, в это время там шел начальник, тот самый Бутс, он это все видел. И пришел, первым делом спросил – как глаза, хорошо видят? – Я в бочку-то упала, а ведро-то на меня. Вот вам, один трагический, а другой курьезный.
Все пережито на свете...
1. Деменева Анна Николаевна (р. 1899). Арестована в 1937 г. Была в лагере как член семьи «врага народа» с 1938 по 1946 г.
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
