⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒

1.30. Не хотела предавать память об отце

Мой отец, Павел Андреевич, прошел германскую войну, а потом и гражданскую. Домой вернулся в 1921 году. А мама, Анна Константиновна, все эти годы билась одна, воспитывала двух сыновей, моих братьев, Алексея и Николая. Такая, вроде, хрупкая женщина, но справлялась и с хозяйством, и с детьми. Работала, не жалея себя. Что поделаешь… Оставляла братьев, им всего по шесть-семь лет было. Бегали во дворе, ждали маму, чтобы чего поесть. Так и росли.

А потом привалило счастье, вернулся отец домой, в наше село Большаково. Он соскучился по работе. Хозяйство уже едва держалось – маме все-таки трудно было справляться со всеми делами и заботами. Отец начал с ремонта дома, заменил крышу, купил молотилку, лошадь. Постепенно жизнь стала налаживаться.

Люди уважали папу, в селе он слыл за хорошего хозяина. Вот они и избрали его председателем сельсовета. Доверие вроде и приятно, но родителей не оставляла тревога, времена были темные, непонятные.

В 1929 году объявили сплошную коллективизацию. К отцу приехали три представителя из района и ему, председателю, предъявили список тех, кого собирались раскулачивать. Отца, как представителя власти, хотели взять с собой. Но он отказался. Ему пригрозили, мол, если не будешь выполнять указания партии, сядешь сам. А он уперся: не пойду, стыдно перед людьми. За что их раскулачивать, отбирать нажитое? Ведь у них никакого богатства, все, как и он, крестьяне, работяги.

Трудно было в те годы порядочным людям. Вскоре его тоже зачислили в кулаки, хотя у нас не было ни большого хозяйства, ни тем более наемных рабочих. Потом отца забрали. Забрали без объяснений, без приговора. Ты, мол, враг народа…

Его забрали и тут же на нас с мамой накинулись, как коршуны. Отобрали все, что было нажито непосильным трудом. Буквально все имущество. И молотилку, и лошадь. Я помню, как вела себя в те дни мама. Другие бабы ревели, рвали на себе волосы, а она не плакала. Только этим комсомольцам говорит: «Вот вы еще подойник забыли». И выносит подойник.

В общем, осталась семья у разбитого корыта. Детей кормить нечем. Не успела мама и порадоваться жизни с отцом, как уже новое горе, новые испытания. Люди говорили: смотри, как бы и тебя с детьми не отправили по этапу. Подсказали, давай-ка, матушка, вот тебе подвода, собирай детей и уезжайте. Мама так и сделала. Но прежде брату удалось тайно съездить к отцу, чтобы уведомить о нашем отъезде. Приехал, стал его искать. Шел вдоль колючей проволоки и вдруг у мусорных бачков увидел отца, голодного… Вот уж сколько лет прошло, а как вспомню этот рассказ брата, так плачу.

Мне было три годика, когда мы приехали в город Миасс Челябинской области. Там жили какие-то знакомые, у них на время поселились. Но и мы, и они жили в постоянном страхе, потому что документов у нас никаких не было. Как милиционер проходит мимо окон, у всех сердце в пятки.

Единственное чувство из детства так и осталось – страх. Мы прятались, соседи переживали. Получалось, они скрывают врагов народа. Чем все это кончится, неизвестно. В общем, попросили маму съехать. Посоветовали добираться до какого-нибудь промышленного города.

Так мы оказались в городке Карабаш Челябинской области. Это время я уже хорошо помню. Повезло, нам дали комнату. Алеша и Николай к тому времени уже подросли, их взяли на работу, на шахту, где добывали медную руду. Благодаря мальчикам и дали ту комнату. Младшего отправили в забой, а старший работал наверху, на отливе воды.

Но, шахта была старая, часто случались аварии, практически каждый день хоронили шахтеров. Мама не находила себе места, переживала за сыновей… И тут приехали вербовщики, как их тогда называли. Приглашали в Казань на строительство авиационного завода. Мама недолго колебалась – все лучше, чем каждый день трястись от страха за ребят. Через несколько дней нас посадили в товарный вагон. Вскоре добрались до пригорода Казани, села Алексеевское.

Братья пошли на стройку. Им выдали тачки, они вручную перебрасывали грунт. Жили мы на частных квартирах. Страшное для нашей семьи было время. Одеть нечего, постельного белья нет, ни простыней, ни одеял, спали на полу. Маме было вдвойне тяжело. Хозяйство вести невозможно. Хозяин квартиры запрещает стирать, мол, что вы тут сырость разводите! Мы переезжали с места на место, но везде условия были такими же тяжелыми. Дети болели дизентерией. Из продуктов один горох. Как сейчас помню – один стручок на день.

Делать нечего, надо куда-то бежать. Решили перебраться в Казань. Там в это время как раз началось строительство авиационного завода. И тут – редкое счастье! – вернулся отец. Помыкались мы без него, и не расскажешь всего…

Отец, как и братья, устроился землекопом, только на другой стройке. Там вскоре появился завод, выпускавший кино- и фотопленку. Недалеко от строительной площадки находился поселок, где жили такие же, как мы, раскулаченные, пострадавшие от репрессий. Поселок в народе прозвали «Нахаловкой». Там отцу удалось найти пустую землянку, и мы поселились в ней. Мама и этому радовалась. Наконец-то свой угол!

Рядом с нами проживало множество людей, кто-то, как и мы, в землянках, кто-то в бараках. Я помню, отец, как только у него появлялась свободная минута, проводил время со мной. Мама рассказывала, что я была любимым ребенком в семье. Помню, как он занимался со мной, играл… Что еще нужно ребенку для счастья?

На стройке отцу дали телегу – «грабарку» и крепкого мерина. Он вывозил камни из карьера. В один из рабочих дней, в обеденный перерыв лошадь порвала путы на ногах и погнала. Отец побежал за ней, но… сердце не выдержало, он упал. Так, совершенно неожиданно в 1937 году мы остались без отца. Мне тогда было 10 лет.

И опять мама осталась одна. Но братья подросли, стали более или менее самостоятельными, освоили рабочие профессии. Один стал слесарем, другой сварщиком. Поэтому хоть какие-то деньги, но в семье водились. Мама стала хлопотать, чтобы нам дали хоть небольшой участок земли. И ей это удалось – выделили где-то за городом десять соток. Братья решили построить там небольшой домик. И построили, как тогда называли – «насыпушку» – домик из досок, смазанный глиной. Здесь можно было жить. Тут мама совсем обрадовалась. Ведь на участке можно садить картошку. А через некоторое время накопили деньги и купили корову. Она стала нашей спасительницей, кормила семью в голодные военные годы…

Только обустроились, началась война. Я пришла в школу к учительнице и попросила записать меня на фронт. А мне тогда еще не было и шестнадцати. Конечно, учительница отказала… А с братьями сложилось по-другому, их очень ценили на работе, да и рабочие руки были позарез нужны. Начальство решило оставить их в тылу.

Вспоминаю, во время войны мы вроде бы не голодали. Но снабжение было плохое. Вкус сахара дети просто не знали, я пила чай с солью. Еще помню, как мы с мамой зимой занимали с ночи очередь в хлебный магазин и с утра, когда магазин открывался, по карточной системе выдавали хлеб.

После окончания восьми классов я поступила в авиационный техникум в Казани. Тогда очень популярно было все, что связано с авиацией. Вспоминаю, как мама покупала куски ситца и шила мне вещи, чтобы я, так сказать, не в обносках ходила. Учеба мне нравилась, а потому трудности я как бы и не замечала. Ходила в техникум пешком аж за 10 километров! А еще во время учебы мы работали на лесозаготовках. Может быть, благодаря трудностям мы все крепко сдружились. Один за всех и все за одного! Не давали друзей в обиду, помогали друг другу в учебе. Это спасало, когда было особенно трудно.

После окончания техникума в 46-м году, меня направили работать на авиационный завод. Параллельно поступила на заочное отделение филологического факультета Казанского университета. Тяга к учебе была невероятная!

Но вот однажды произошла такая история. Меня пригласили в райком партии на беседу. И предложили работу в комсомоле. Ни минуты не колеблясь, я призналась, что являюсь дочерью раскулаченного. Не могла и не хотела предавать память об отце. Комсомольский секретарь тут же замолк. Не знал, что делать и что сказать. А мне и без слов было все ясно.

И всегда так было, никогда не скрывала свое прошлое. Хотя, конечно, не очень распространялась об этом. А вот моим братьям пришлось хуже. Помню, чтобы устроиться на работу, им даже приходилось подделывать документы. Простые рабочие, куда уж ниже по должности, а, поди ж ты, везде барьеры. Никуда не продвинешься – за шиворот держат и не пускают.

После окончания университета я несколько лет работала в общеобразовательной школе в Казани. И вдруг один из мальчиков-сокурсников, с которым я дружила еще в техникуме, сделал мне предложение. От неожиданности, от удивления я не знала, что и думать. Он был совсем не похож на модный тогда идеал молодого человека. Мне, например, больше всех нравились летчики. Такие бравые парни, в форме… Так что к предложению пожениться я сперва отнеслась прохладно, не всерьез. Но позже все изменилось.

Расскажу о его семье. У них тоже сложная судьба. Он сам мне ничего не рассказал, только его мама… Отец был военным, после демобилизации его назначили военпредом. А в 1937 году забрали, через какое-то время расстреляли. А раз так, Володю стали воспринимать как «сына врага народа». Он поступил в авиационный институт. Но уже через некоторое время ректору пришла депеша, что, мол, такого-то из института следует исключить. Мать долго ходила по разным инстанциям, просила, чтобы его восстановили. В конце концов, сжалились, оставили.

После окончания института, всех ребят распределяли по заводам в Казани. А его одного отправили на поршневой завод в Пермь. И все годы он был ограничен в карьерном росте из-за своего происхождения. Только после смерти Сталина стало что-то меняться.

Его мать была родом из Петербурга, очень образованная, мудрая женщина. Она всегда интересовалась жизнью сына, часто приглашала нас в гости. У них была одна комната в большом деревянном доме. И почти все праздники мы справляли у них. Мы с ней очень подружились. Когда Володю направили работать в Пермь, а мы остались в Казани, то продолжали с ней общаться. Почти каждый день звонила мне на работу, коллеги даже шутили мол: Нина, опять твоя свекровь звонит! Как-то мы даже ходили с ней в театр.

А однажды она пригласила меня поехать в Пермь на теплоходе. Я до того времени ни разу не плавала на корабле, впервые увидела страну, ее замечательную природу. В Перми теплоход остановился на целый день. Меня встретил Володя, мы весь день гуляли, он показал мне город, а вечером я уплыла обратно в Казань.

Через какое-то время уже Володя приехал в Казань в отпуск. И снова сделал мне предложение. Мне тогда было уже 28 лет, все подружки повыходили замуж. А у меня так и не появился летчик, о котором я мечтала. Свадьбу сыграли тихо, по-домашнему. А вскоре Володя вернулся в Пермь. Я сначала не захотела ехать с ним. В Перми он жил в общежитии, а мне общежитие не нравилось. Да и сложно было расставаться с Казанью, полюбился мне этот город. Он писал письма, говорил, что скучает, торопил с приездом. И когда я все-таки приехала, то, как и ожидала, оказалась в мужском общежитии, в комнате на пять человек.

Устроилась работать в конструкторский отдел, на тот же завод, где работал Володя. Через какое-то время стали добиваться отдельной комнаты. Но начальник конструкторского отдела, к которому я обратилась, заявил: вот когда будет ребенок, тогда и дадим комнату, а пока поживете и так! Я тогда разревелась. Но через три месяца комнату нам все-таки дали. Мы, конечно, были безумно рады! На лето приезжала его мама, на зиму моя. Пришел час, я и маму свою перевезла в Пермь. Ну, а в 57-м году родилась наша дочь.

Реабилитация для меня прошла непросто. Сначала раскулаченным справки не выдавали. Обратилась в ГУВД, но дело не двигалось. И тогда мне посоветовали обратиться в «Мемориал», к Израилю Абрамовичу Зекцеру, председателю ассоциации репрессированных. Выслушав мою историю, взялся помочь, сам звонил в Челябинскую область. Благодаря его стараниям документ о реабилитации мне все-таки выдали, за что я ему очень благодарна. Этой справкой государство признало свою ошибку, признало, что моя семья и тысячи людей пострадали ни за что. Многих, очень многих жизней и сломанных судеб стоили такие ошибки…

 

Поделиться: