⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒

1.32. Сохраните живую душу

На 93 году своей жизни я решил описать жизнь семьи отца и свою. Это я делаю, в первую очередь, для своих детей, внуков, правнуков и праправнуков. Все описанное мной в дальнейшем без прикрас и так, как оно было и так, как я помню прошлое, а помню все пока в деталях.

Откуда взялось семейство Штомпель? По данным архива посемейного списка жителей войска Черноморского 1793 года наши предки были запорожские казаки, поселившиеся на Кавказе после ликвидации запорожского казачества в 1791 году.

Я родился 26 ноября 1912 года на Кавказе, в кубанской станице «Старовеличковской» в семье казака Макара Титовича Штомпель. Помню своего прадедушку, пробабушку Евфросинию, дедушку Тита Максимовича, бабушку Меланию. Прадедушка Максим умер где-то в 1915–1916 годах, пробабушка Евфросиния умерла в те же годы. Ей было 87 лет, когда она умерла. Дедушка Тит Максимович умер в 1916–1917 годах. У отца был брат младший, в 1914 году он был убит, хоронили дома в станице.

Теперь коснемся семейства отца. Он родился в 1893 году, 15 июля. Мама Наталья Прокофьевна родилась в 1891 году. Бабушка Мелания в 1865. Затем идут дети. К 1929–1930 гг. семья состояла из отца, мамы, бабушки и нас 5 братьев и 3 сестер, то есть всего 11 человек.

Прадедушка Максим Евстафьевич был грамотным. Имел много книг, большей частью религиозных, я их часто листал, смотрел картинки, но читать еще не умел. Все: прадедушка, дедушка и отец любили землю и занимались хлебопашеством. Обрабатывали надел земли, сеяли хлеб, держали скот, была своя пасека. Жили крепким хозяйством, жили сами и помогали родне.

 

По рассказам мамы и бабушки мне было где-то 3-4 года, когда я заболел оспой. Говорили, очень сильно болел, уже безнадежно. Мне уже шили «потусторонний» сарафан, но я выжил. Смерть ушла от меня и надолго. А может, уйдет и насовсем, чего, конечно, никогда не бывает. У меня и у мамы остались следы оспы на лице. Мои отметины видны были до 30 лет, потом все прошло. Наверное, повлияла жена.

До школы я зря не сидел, а все активничал. Совал свой нос везде, помогал бабушке убирать и сушить фрукты из своего сада. Наш надел земли был расположен в 10 километрах от станицы. Помогал отцу и маме в бахчеводстве, ухаживал за пчелами. На лето отец всю пасеку увозил в поле. Пчеловодство я любил, хотя от пчел принимал много укусов, но затем все обходилось мирно, я пчел полюбил и они меня. Пасека у нас была большая – 20 ульев.

Наша земля находилась в 300 метрах от железной дороги, идущей из Краснодара в Новороссийск и другие города. Я любил наблюдать движение грузовых и пассажирских поездов. Мне было это интересно. Железная дорога была ограждена глубокой канавой.

Во время уборки трав, хлебных посевов и обмолота их я во всем помогал отцу. Пшеницу обмолачивали на току при помощи катков, которые тащили лошади. После обмола зерно очищали на веялках. Оно становилось чистым, и его увозили в мешках домой, где высыпали в закрома. Вместо нынешних моторов были лошади, а я на передовой лошади сидел по 6-8 часов в день и управлял обмолотом зерна.

На бахче росли арбузы, качанки, лук, чеснок, картофель – все нужные для семьи овощи. Осенью все это убирали и увозили домой в станицу, на зимовку. В степи у нас был дом, конюшня, загон для скота и пасека. Все это до весны оставалось в целости и сохранности. Зимой дома я помогал ухаживать за лошадьми, коровами, овечками. Кормил и поил их водой, короче говоря, без дела никогда не сидел. Так все было до школы.

В школу я пошел, когда мне исполнилось 10 лет. Сначала учился в школе I ступени. Первая ступень – это до 5 класса, а школа с 5 по 9 классы, называлась школой II ступени. Девять классов это уже среднее образование. Школа недалеко, в 20 минутах ходьбы от дома. Она называлась «Северная школа I ступени».

Здесь я проучился четыре года. Все нормально, но одна беда – читать не мог складно, за что учительница София Матвеевна (тоже Штомпель, кстати, какая-то далекая родня) часто брала за ухо и больно таскала, приговаривая «читай, читай»! Но потом я научился и читал нормально. Был вроде учеником дисциплинированным, но однажды на уроке впереди сидящей девочке наставил ручку к лицу пером и тихонько кликнул ее, она быстро повернулась и поранила себе лицо. Тут Софья Матвеевна выгнала меня из класса, надавала подзатыльников, поставила в коридоре для общего обозрения. И сказала: стой тут, пока уроки не закончатся. Когда все уже расходились по домам, я тоже решил оставить свой «пост». Учительница с тремя учениками попыталась меня задержать. Я ученикам надавал подзатыльников и сбежал домой.

На второй день надо идти в школу. Уже время пришло, а я не иду. Бабушка спрашивает: «Ты что не идешь в школу? Заболел, что ли?» Пришлось все бабушке рассказать. Пошла она со мной в школу. Бабушка конфликт с учительницей и ученицей уладила и ушла домой.

Я остался в школе, стал поумнее, прилежно учился пока не окончил 4 класс. Потом стал учиться в 5 классе II ступени. Школа находилась в центре станицы. Здесь размещались станичный совет, центральная площадь, где проходили собрания и станичные митинги. В 200-х метрах от школы – деревянная церковь и рядом каменная, которая строилась. Но так и не достроили, ее разорили.

Учился в этой школе до 9 класса. Если бы закончил его, получил бы среднее образование, но в 9-ый класс я ходил всего 12 дней. 12 сентября 1930 года закончилась моя учеба, и не получил я среднего образования.

А случилось вот что. В 1929 году отца арестовали и судили. Дали два года и сослали в Вологодскую область, станцию Коноша. Здесь отец пилил лес, колол дрова за тюремную жидкую баланду и 200 граммов черного хлеба. За что? За то, что работал день и ночь, содержал большую дружную семью и прикармливал себе врагов – бедняков и батраков, которые никогда не работали и не хотели работать. Отдыхали себе и пили кровь с таких работяг, как мой отец. Но после ссылки кулаков они долго не прожили. В 1930-е годы страшный голод был и они померли. Сами голод создали, сами себя и наказали.

После ссылки отца остались мы одни: мама, бабушка и нас восемь человек ребятни. Мне только было 17 лет. Отца судили как злостного кулака, не выполняющего хлебозаготовки. А как их выполнишь, если власть держащие опустошили все закрома?

После ухода отца начался полный грабеж. Приезжали и приходили, кому вздумается. Крали кому что надо. Забрали весь хлеб, лошадей, овечек, коров, ликвидировали пасеку. У нас, как я говорил, было два дома. Забрали оба дома, а нас всю семью переселили в кладовку, где мы на голой земле спали и, если можно так сказать, жили. Кругом поставили охрану из местных батраков. Нашлась им работа.

А кому было бежать и куда? Но я сбежал, взял билет и уехал в Новороссийск, где осмотрел незнакомый прибрежный город на Черном море и через два дня сел на корабль и уплыл морем, которого никогда не видел, в курортный городок, расположенный на берегу Черного моря – Геленджик. На корабле «Доб-Геленджик» я плыл морем. Отплыл и берег стал невидим, одна гладь морская, рядом корабль сопровождали дельфины. Было все интересно, все ново.

И вот началась морская качка, идут волны высотой до 10 метров, корабль их черпает. На палубе вода, все ушли в трюм, внутрь корабля. Корабль дает то носовую, то боковую качку, мочит всех. Капитан корабля всех успокаивает (он привык), но говорит, что такое редко бывает. И вот, наконец, Геленджик. В Геленджике осмотрел все окрестности с курортниками, прелести морского берега и затем на корабле уплыл в Новороссийск. Отсюда взял билет на поезд до станции Старовеличковская. Прибыл поездом к семье, где меня все ждали. Мама и бабушка знали, куда я уехал, но всем говорили, что не знаем.

На второй день я пошел в центр станицы. И когда увидели меня, обрадовались, сразу занялись мной: где был? как жил? Сразу под ружьем отправили меня домой, сопровождал с ружьем мужчина, активный по тем временам батрак. Когда идешь от центра, надо переходить большой мост через реку Понуру. Я говорю охраннику: «Хочешь, я тебя сейчас…» Он подумал, что я его хочу сбросить вниз, заорал: «Ты что? Иди вперед, а то стрельну». Потом смирились. Я ему говорю: «Иди себе куда знаешь, а я сам дойду до дома». Он ушел, а я пришел к семье. Все рассказал маме и бабушке. Бабушка говорит: «Не тронь ты его, гада, а то и в самом деле стрельнет. И так много горя пережили».

Вот так, в кладовке сарая мы и жили. Однако в школе я учился хорошо, как будто ничего не случилось. Но не любил химию, этот предмет мне давался туго. Химичка говорила: «Ты учи химию, не только свою астрономию». Я сильно увлекался астрономией, но ее в школе не вели. Был у меня хороший друг одноклассник Василий, старше меня на два года. Вот мы с ним и занимались астрономией. Я выписывал даже журнал «Хочу все знать», мы многое срисовывали с него. Читали книги, нас в классе называли «астрономы», но мы на правду не обижались. Это увлечение осталось у меня на всю жизнь.

Учителя были хорошие. Учитель математики Скрябин (не помню, как зовут) дает задачку классу, все молчат, решить не могут. Мне говорит: «Ну, Джордж, иди к доске, выкладывай». И я выкладывал решение. Меня он в шутку называл Джорджем, потому что я Георгий.

В то время по распоряжению станичного совета шел перемер всех земель у владельцев. Была создана специальная комиссия, включили в эту комиссию и меня, как счетчика с семилетним образованием. Поля разных форм – и треугольники и шестиугольники. Приходилось подсчитывать квадратные метры, а затем переводить в десятины (гектаров тогда еще не было). Но я с этим делом справился, хотя это трудно – среди солидных мужиков, а ты 16-летний пацан. Но ты можешь считать, а они нет.

В кладовке мы прожили около года, питались припрятанными припасами. Хотя мужики рыскали, все меняли, интересовались чем живем, но не нашли ничего съестного. Я хотел грохнуть хотя бы одного гада, но мама и бабушка успокаивали меня, говорили «не тронь их», я не трогал.

Но вот пришло 12 сентября.

День был ясный, солнышко ярко светило и улыбалось. Но не всем. Часов в 10 утра ввалилась кавалькада, люди, лошади, телеги, вооруженные. Вбежали в кладовку, берут что попало, детей в охапку, крик, шум. «Быстро грузись на телеги и на вокзал». Мама и бабушка что успели, схватили, сели в телеги, тут откуда-то взялись две наши лошади. Сказали, берите их с собой, я их привязал к телеге, и мы двинулись на вокзал станицы Старовеличковская. Там нас погрузили в грязные товарные вагоны.

Когда набрался целый состав, тронулись в путь под охраной. Ехали в тесноте, голодные, без воды и не знали, куда нас везут. Потом кто-то сказал, что в Ставропольский край.

Через 4-5 дней привезли на станцию Дивное Ставропольского края. Выгрузили весь состав на землю. Затем на телегах отправили за 40-60 км от Дивного и привезли в село Киевка. В селе пусто, местных жителей переселили неизвестно куда.

В Киевке все наше семейство поселили на окраине, в пустом доме. Отдали две лошади, но их кормить было нечем и вскоре они скончались. Здесь жили до июня 1931 года. Жили плохо, страшно голодали. Сядем, бывало, за стол всей оравой детей, а кушать нечего. Я ходил за 15 км в село Большая Джалга на рынок, там кое-что добывал, тем и жили. На вымирание нас отправили. Ходить-то на рынок запрещали, ловили свои же и садили в тюрьму. Заниматься здесь сельским хозяйством бесполезно. Земля – один песок, ничего не росло. Даже деревьев нет.

Вот так и жили. У нас все малыши, а мама и бабушка не могут ничего сделать. Я старался помочь семье, занимался с неграмотными. За это полагался небольшой паек.

К нам в село выслали еще одного станичника, хорошего знакомого отца. Он нам хотел помочь, вез на телеге мешок муки. Но его поймали, отобрали лошадей и муку, посадили в тюрьму. Он признался, что муку нам вез. Тогда посадили и меня в одиночную камеру. Я сидел 3 дня. А муку так и не отдали.

Пришла беда – с голоду умерли мои сестрички, Клавдия и Агафия. И Алеша, самый младший брат одного года от роду. Их похоронили, Вот мои две сестрички и братик лежат в Ставропольском песке. И могилок их дорогих уже нет, все занесено песком.

Положение было тяжкое, безвыходное. Бабушка с братиком Пашей решили бежать домой на родину, в станицу. Они бежали, а мама, я, Павлик, Маруся и Саша остались в Киевке.

Бабушка и Петя все-таки добрались до дому. Петя устроился у родни мамы, а бабушка хотела пристроиться у своей дочери Василины, но ее муж не разрешил. Пришлось ей жить подаянием, у знакомых. В 1932 году бабушка моя дорогая умерла. Петя, братик, тоже умер.

Отца с нами в Киевке не было, он отбывал безвинный срок в Вологде. Такая беда настигла наше семейство. И вот 10 июня 1931 года меня как главу семейства вызывает комендант. У него не было одного пальца на руке, так его называли беспалый. Пришел к бараку, а там много людей. Вдруг появляются вооруженные люди, нас всех человек 500 загоняют в барак и закрывают на замок. Держали почти две недели. Затем 24 июня всех выгоняют на улицу и строем по 4 человека ведут неизвестно куда. Гнали под конвоем по голой степи без хлеба, без воды. Кругом верховая охрана. Вечером пригнали на станцию Дивное. Тут уже привезли семьи арестованных. Я нашел свою маму с братиками и сестричкой.

Ночь спали на сырой земле. Я проснулся, ночь была звездная, тихая. Посмотрел на небо, вспомнил все, что с нами произошло, и впервые горько заплакал. Мама, братики и сестричка спали. Утром я все рассказал маме и она, бедняга, тоже заплакала.

Утром конвой велел грузиться в товарные вагоны. А что грузить? Почти ничего не осталось. Людей было много, набрался целый состав. 25 июня 1931 года состав тронулся, нам сказали, что везут на Урал. Изможденных, голодных людей повезли добивать на Урал.

Пищи в дороге никакой не давали, лишь один кипяток на остановках. Через всю Россию колесили. 5 июля прибыли на станцию Кумыш Свердловской железной дороги. Сгрузили нас не на станции, а в лесу, под открытым небом. Впервые дали скудный паек. Потом нас по реке Чусовой на плотах доставили в деревню Нижнюю Ослянку. А в Нижней Ослянке разместили на квартирах у жителей. На 12 день нас отправили на телегах в Верхнюю Ослянку, где тоже разместили на квартирах у местных жителей. Здесь мы были недолго и нас перевезли в лес, на 185 участок, в бараки.

Меня мобилизовали на работу, отправили на Муравейку, где рубили лес, кололи дрова. Потом начали строить дома для переселенцев. Отдаленность Муравейки от участка составляла 8-10 км. Нам начали выдавать продовольственный паек.

12 ноября освободился из заключения отец. Мы с ним строили дома. Потом нас переселили в Муравейку, там мы с отцом выстроили дом для семьи. Мы едва жили, было трудно с питанием, одеждой. Отец договорился с жителем села «Коноваловка» Коняевым, и они удочерили мою сестру Марусю. Конечно, это было очень тяжело, мама плакала, отец плакал. Наша семья теперь состояла из отца, мамы, брата Павлика, Саши и меня. Коняевы были старики, но жили в получше нас. Поэтому Маруся там жила нормально. Но вскоре Маруся осталась одна, приемная мать умерла, умер и сам Коняев. Затем уже позже Маруся вышла замуж за Павла Якунина, с которым живет до сих пор. У нее семейство два сына: младший Володя и старший Саша. Есть внуки и правнуки.

И вот пришла весна 1932 года. Было трудное положение с питанием, мы голодали. Я с согласия отца и мамы задумал бежать. Тут подвернулся еще земляк-станичник с женой, и мы втроем ушли с Муравейки. Но не успели дойти до станции Кын, как нас задержали. В наказание послали в поселок Усть-Серебрянку на лесосплав. Все время думал о семье, меня тянуло к ним. В общем снова бежал, теперь обратно на Муравейку. А 15 июля 1932 года нас снова насильно грузят на телеги, отправляют на станцию Кын. Потом в вагоны и поездом до Усолья, затем на баржах до Сторожевой. Здесь нас выгрузили и загнали в общий барак, в котором совсем недавно держали заключенных. Комнат здесь никаких не было. Одни дощатые нары, где все и помещались вповалку.

Сторожевая находилась недалеко от города Красновишерска, 12 км по суше, по воде около 25 км. Нас голых и необутых встретил холод. Паек давали мизерный, мы опять голодали. Потом меня и позднее отца перевели работать на лесоповал в Верхнюю Вильву, в 8 км от пристани Сторожиха. Мы с отцом лес пилили, жили в общем бараке, спали на общих нарах. Мама с Павликом и Сашей тоже жили на Сторожихе и тоже в общих бараках, в тесноте и грязи.

Так продолжалось недолго. Нам с отцом давали паек от выработки, бывало по 500-600 граммов хлеба на каждого и другие продукты. Часть из них отец ночью относил нашей дорогой маме с ребятами. Но все равно мамочка, дорогая, не выдержала и сильно заболела. Заболел и братик Павлик. Братик выздоровел, но мама никак не могла придти в себя. Медицинской помощи никакой не было. И она бедная, любимая моя мамочка, самый дорогой мне на свете человек, 9 ноября 1932 года скончалась. Хоронил ее отец, очень сильно плакал.

Меня на похороны, гад-комендант, не отпустил, сказал «хватит и одного, надо выполнять план лесозаготовок». Так я и не увидел мамочку в последний раз. Отец меня упрекал, что я не захотел в последний раз увидеть мамочку. Я в этом не виноват, но у меня до сих пор болит душа и будет болеть, что я не увидел свою мамочку в последний раз.

После смерти мамы отец забрал Павлика и Сашу к себе на лесопункт Верхняя Вильва с разрешением коменданта. Здесь мы жили: отец, я, Павлик и Саша. В общем бараке спали вповалку, была столовая, кухня, по вечерам давали жидкий суп. Хлеб на Павлика и Сашу не давали, а мы с отцом хлеб получали от выработки 500-600 граммов не больше в день.

Мы с отцом продолжали работать на лесоповале. Однажды отец попал под падающую ель, которую спилили члены бригады. Около месяца он болел, но потом выздоровел, его лесиной задело по голове. Но в конце марта 1933 года снова заболел. Болезнь переносил на ногах, но потом не вытерпел, пошел в больницу, за 8-10 километров от Верхней Вильвы. Там 10 февраля 1933 года он скончался в больнице Усть-Говоруха в 10 часов утра. По разрешению коменданта я пошел в больницу. Мне не сказали, от какой болезни скончался отец, сказали, что его можно увидеть в больничном морге (просто сарай). Я туда зашел и увидел – мне стало плохо. Спросили: «Хоронить будешь?» А как же я мог хоронить, если я гол и бос? Доктор сказал: ладно, сами похороним.

И вот я до сих пор не знаю, где находятся дорогие мне могилки. Знаю только место, где похоронены мама и отец. Конечно, это непросительно мне. Но я был в таком состоянии, что сам не понимал себя. Мама и папочка, наверное, мне это простят, ведь мне надо было думать о младших.

Нас осталось трое: я, Павлик, Саша. О сестре Марусе я ничего не знал. Продолжал работать, а братики днями и ночами жили в бараке.

И снова беда. Я ехал на участок, на лошади переезжал через Верхнюю Вильву. Лошадь упала в реку, а я попал под лошадь, весь вымок. Мокрый, промерзлый поехал в бригаду. Так и работал до конца смены в мерзлой одежде. Понятное дело, заболел. Лежал в бараке с 12 марта по 18 апреля 1933 года. Лежал пластом, медицинской помощи никакой. Хлеба нет. Мои братики Павлик и Саша бросились на добычу в близлежащие деревни, как они добывали еду, не знаю. Но кормили меня до самого выздоровления. Спасибо им, дорогим братьям Павлику и Саше, они спасли меня от смерти.

С апреля по июнь месяц я работал на клеймовке леса на штабелях. У меня после болезни еще болели ноги. По разрешению коменданта стал работать в продуктовом магазине, помогал продавцу. Человек он был хороший. Помогал мне – когда даст крупы, муки, когда хлеба булку. Мы с братиками немножко пришли в себя. Конечно, его уже нет в живых, этого доброго человека, но спасибо ему за то, что помог в такой трудный момент мне и моим братьям.

Потом я стал на ноги и пошел на сплав. 27 августа 1933 года отмечали так называемый день ударника. На лесоповале сработали хорошо, кормили хорошо. Как будто свет стал иной. А на следующий день комендатура сообщила, что меня направляют на курсы десятников в поселок Усть-Улье, за 120 километров от Верхней Вильвы. Павлика с Сашей переводят в детдом в Нижней Вильве.

Когда война началась, моих братьев забрали в армию. Младший брат Саша погиб без вести. Так нас трое из одиннадцати и осталось сейчас: я, брат Павел и сестра Мария. И все.

…Вместе с напарником Матюниным мы отправились в Усть-Улье, вверх по реке Вишере. Все 120 километров шли пешком. По пути встречались поселки спецпереселенцев. С 2 сентября 1933 начались занятия. А в октябре нам выдали документ с правом работы десятниками по приему древесины. Можно сказать, с тех пор я стал по-настоящему взрослым, стал планировать свою жизнь. Решил, что могу добиться многого, если поставлю перед собой цель.

В июне 1934 года меня отправили на курсы в Чердынь в лесопромышленное училище. Я очень радовался этому. Братики жили в детдоме Нижней Вильве. В Чердыни я учился до 1 февраля 1936 года. Учебное здание было расположено на берегу реки Колвы. Здание деревянное, двухэтажное.

Учились все по одной специальности «слесарь-тракторист». В группе было 20-25 человек. Вели предметы специалисты по тракторному и слесарному делу. Я был старостой группы, активистом, за хорошую учебу получал благодарности и премии. Одновременно заочно учился на курсах машиностроительного черчения в Москве. Весь курс освоил, это была мне потом большая подмога в жизни.

Производственную практику мы проходили в лесу на вывозке леса и корчевке пней в Красновишерском районе. Я работал на тракторе ЧТЗ. После экзаменов комиссия определила квалификацию каждого ученика. Мне присвоили «тракториста III категории» и выдали соответствующий документ.

Получил направление на Могильниковскую тракторную базу, расположенную в 40-50 километрах от Чердыни. Я сначала работал трактористом, а затем перевели слесарем в цех по ремонту тракторов. На МТБ был свой медпункт, баня, столовая, диспетчерский пункт. В клубе собиралась по вечерам молодежь. Я почувствовал себя молодым, участвовал в драмкружке.

На МТБ было много молодежи. Вот там я и заметил одну красивую девушку, она с первого взгляда понравилась мне. Тоже трактористка, но в последнее время работала диспетчером. Появлялась эта девчонка часто и в клубе, в драмкружке. Зовут ее – Лисовская Мария Петровна, будущая моя верная, любимая жена. Она из большой переселенческой семьи Лисовского Петра Валерьяновича. Самая старшая из детей – дочь Мария. Вот она и работала за всех младших: корчевала пни, копала землю под огород босиком и с лопатой. До крови доводила усталые ноги. Нужно было работать, чтобы получить продуктовый паек для всей семьи.

Все это, возможно, и отразилось, в пожилом возрасте – болели ноги, болезнь Паркинсона и все, которые унесли мою Маню на тот свет.

Мы часто встречались, я заходил к ней в женский барак. Она была гордая дивчина. Мы полюбили друг друга, и однажды при ее дежурстве в диспетчерской я пришел к ней, говорили о многом. И, в конце концов, я ее поцеловал и был счастлив.

Но однажды приехал отец и увез ее. Я даже не смог с ней встретиться. Он всеми силами старался детям дать образование. Маня поступила в Свердловский дорожно-механический техникум. Но там Мане не нравилось, и она по окончании первого курса решила уехать в Житомирскую область, где жила ее сестра Екатерина.

Но там свое несчастье: мужа Кати арестовали, потом и саму Катю. В итоге их обоих расстреляли. Мария решила больше не возвращаться в Свердловск. В 1938 году в Житомире поступила на рабфак. Закончить его не удалось, неожиданно ее отчислили, потом… арестовали. Под конвоем везли через всю Россию, как беглянку из спецпоселка доставили в комендатуру, а затем отпустили домой. Когда она ехала поездом мимо Кизела, хотела бросить мне письмо. Но не посмела, подумала: я арестантка, а он учится в техникуме. Еще несчастье принесу.

Когда Мария училась в Свердловске, мы с ней переписывались. Но потом связь оборвалась. Я уехал на учебу в Кизел, поступил в горный техникум. А Мария поступила в Чердынскую среднюю школу № 1 в 10 класс. В 1939 году закончила учебу, получила среднее образование и в этом же году поступила в Соликамский учительский институт. В самом начале войны получила диплом учителя русского языка и литературы.

Все это время мы с ней переписывались, это была моя радость. Она приезжала ко мне в Кизел, где я после окончания горного техникума работал на шахте им. Ленина. Запомнилось, как я туда устраивался. Явился с направлением в трест «Кизелуголь» к начальнику шахты Молопову. Он, видимо, знал, из какой я семьи, и по-отечески предупредил: «У нас плохое положение, идут аресты. Механика по транспорту посадили. Рекомендую пойти мастером подземного транспорта, а потом будет видно».

Марию после окончания института направили на работу в поселок Новоильинск, недалеко от Перми. Но в Новоильинске работы не оказалось. Я ей сказал: жду тебя в Кизеле. 19 августа 1941 года она приехала ко мне навсегда.

29 мая 1942 года у нас родился сын Валерий. Это Мария его так назвала. Родился, когда я был на работе, сосед вызвал врача. Хороший врач по фамилии Шевченко принял роды.

Шла война. Я по-прежнему работал в шахте. Трудился, как все тогда, с огромным напряжением. Мария воспитывала Валерия. А в 1947 году, 4 апреля, у нас родилась дочь Людмила.

 

От редактора. Сотрудники и волонтеры общества «Мемориал» несколько раз приезжали в город Кизел, чтобы встретиться с Георгием Макаровичем Штомпелем. Он вручил им отрывок из своих воспоминаний, который мы сегодня публикуем с минимальными сокращениями. В дополнение к ним молодые люди записали на диктофон многочасовые беседы с Георгием Макаровичем. Теперь эти записи станут частью большого электронного архива Пермского «Мемориала», они помогут нынешнему и будущему поколениям восстановить живую историю народа, ответить на трудные вопросы, связанные с нашим прошлым и настоящим.

 

Своими впечатлениями о встречах с Г.М. Штомпелем делится волонтер общества «Мемориал» Рамиль Фатхутдинов:

 

– Первая моя встреча с Георгием Макаровичем произошла в мае 2010 года во время волонтерской поисковой экспедиции «По рекам памяти». Я увидел человека 98 лет, который, как выяснилось, отлично помнит далекие события 30-40-х годов прошлого века. И помнит все, что произошло с ним, с его близкими. Выглядит он моложе своих лет, сохранил здравый рассудок и мудрость.

Я задавал Георгию Макаровичу множество вопросов, хотел узнать не только об испытаниях, которые ему выпали, но и о жизни, о быте тех времен. Мне хотелось понять, что было главное для него, что он больше всего ценил. Да, конечно, – семья, мать и отец, братья и сестры, дети и внуки. Но он добавил – и работа. Я понял, что он вкладывает в это слово особый, свой смысл. Работа – главное средство существования, возможность выжить, остаться живым. Спасти от голода родных. Работа – как способ доказать свое равенство с окружающими людьми, не знавшими, как он, унижений и страха, не попавшими под каток репрессий.

Чего он больше всего боялся? Боялся он больше всего смерти близких и своей смерти. Он был старшим из братьев и сестер, и не мог представить себе, что с ними будет, если он умрет.

Хотелось мне также обсудить с ним духовные вопросы. Как выяснилось, он не верит в Бога. Я, верующий, много думал об этом. Почему? С ранней молодости Георгий Макарович увлекался астрономией. Так что представления об основах мироздания у него строятся на материальных началах. Но это еще неполное объяснение. Не знаю, как бы я жил, во что бы верил, если бы пережил такую судьбу, как его. Никому не пожелаешь.

Каждый из нас сам делает выводы из пережитого. Каждый имеет право на свои убеждения.

Главное ведь в другом: сохранил ли человек живую душу, способность делать добро? Можете мне поверить: да, Георгий Макарович, прошедший сквозь тяжкие испытания, не озлобился на людей, остался человеком, не очерствел душой. До преклонных годов сохранил в целости заветы своих предков. И теперь передает их нам.

 

Поделиться: