⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒

15.7. «…Меня избивали и мучили»

Правдивая история ликвидации «финской агентуры» в г. Молотове в 1942 году

История и История

Первая – небольшая, человеческая, короткая. И, на первый взгляд, может показаться, что она с большой буквы только потому, что попала в начало предложения.

Вторая – большая (может, даже Всемирная), развернувшаяся на тысячелетия. Но, если вдуматься, из чего возникает та, большая История, если не из подобных «маленьких»?

Я хочу рассказать о непростой, трагической человеческой судьбе. О том, как весной-летом 1942 года в Перми следователями НКВД была «создана» и ликвидирована диверсионно-террористическая группа, возглавляемая «резидентом» финской военной разведки Михаилом Кривошеиным.

Эта история началась для меня в тот момент, когда я впервые увидела архивное дело № 33 из фонда прокуратуры Пермской области. Особого впечатления оно на меня не производило. Толстая (более 150-ти листов) канцелярская картонная папка блеклого серовато-коричневатого цвета. Внутри – бумаги разного формата и вида. Исписанные выцветшими чернилами, плохо подточенными карандашами, отпечатанные на разболтанной машинке. Постановления об аресте, мере пресечения, протоколы, материалы очных ставок, обвинительное заключение, приговор, кассационная жалоба – кипа документов пока еще не вполне понятного назначения.

Постепенно продираясь сквозь казенные формулировки, фантастическую орфографию (пунктуация отсутствует вовсе) каракулей обвиняемых, понимаю, что мое дело – «ящичек в ящичке», т.е. дело о следственном деле № 1980. А в этом «втором ящичке» – история семи человек, в которой было все – предательство, насилие и произвол, глупость и безграмотность, жертвы и палачи.

 

ОШИБКА «РЕЗИДЕНТА»

 

Холодной мартовской ночью 1942 года работница завода № 10 Наркомата боеприпасов Клавдия Егоровна Кусакина вошла в цеховую душевую, в которой мылись мужчины и о чем-то переговаривались под плеск и журчание струй. Никто из этой компании и не предполагал, что их могут подслушивать. А Клавдия Егоровна не поленилась сочинить донос и дать показания органам НКВД. Вот это поражающее простотой и безыскусностью описание произошедшего:

«19 марта сего года я с работницей Быстровой в 23 часа зашла в комнату душа в цехе № 1, где было восемь человек рабочих, и обратилась к Кривошеину, есть ли у него на участке детали, который ответил:

– Пускай вечно не будет ничего, меня это не касается, – после этого он стал говорить о пребывании на фронте и в плену у финнов. Он заявил:

– Петрозаводск разрушили сами бойцы Красной Армии, финны были ещё далеко, а наши войска уже побежали. У Петрозаводска сдались в плен без одного выстрела 4 дивизии. Я также был в плену у финнов. Они с пленными обращаются хорошо, мне дали супу, хлеба, банку консервов, 2 пачки папирос и отпустили. Напрасно я ушёл из плена, надо было остаться у них. Я никому не поверю, что они с пленными обращаются плохо, это всё врут. А здесь кормят плохо, а норму требуют выполнять, если выработаешь 1000 деталей, тебе дают 1400 шт. Надо объявить голодовку, чтобы с завода всех выгнали и завод закрыли1».

Позднее Михаил Кривошеин укажет, что в плену никогда не был, и сообщит, что это могут подтвердить в 52-м полку 37-й дивизии. Но поскольку на финском фронте он действительно был, то вполне мог встречать бойцов, действительно бывших в плену, слышать их рассказы, а сейчас, ради красного словца, приписать их себе.

Так или иначе, но криминал был налицо. Кривошеин болтал, кто-то слушал – вот тебе и агитация. Причем самая что ни на есть антисоветская: Красную Армию очерняет – раз, фашистов восхваляет – два, к антисоветским выступлениям подстрекает – три, ослабить советскую власть посредством закрытия оборонного предприятия хочет – четыре. Статья 58 УК РСФСР пункт 10, десять лет исправительно-трудовых лагерей – минимум (в мирное время), верхний предел наказания не ограничен.

Конечно, ничего, кроме слов, не было, но даже говорить такое в 1942 году было опасно. Да что там – смерти подобно. Слушать и не донести – тоже. Возможно, именно поэтому Клавдия Егоровна и сообщила «куда надо». Хотя подобные разговоры не были тогда редкостью. В городе Молотове, переполненном эвакуированными, ранеными, военнослужащими, жившими сплошь и рядом в обстановке жуткой неустроенности и работавшими «на износ», не могли не говорить «лишнего».

22 апреля 1924 года заместитель начальника 3-го отделения ЭКО (экономического отдела) УНКВД лейтенант государственной безопасности Монин составил постановление на арест Кривошеина Михаила Алексеевича (1902 года рождения; уроженец деревни Юферята, Перво-Ключевского сельсовета, Шабалинского района, Кировской области; из семьи крестьян; русский; гражданин СССР; беспартийный; образование низшее; по профессии слесарь; в 1938 году судим по ст. 116 УК РСФСР к трем годам лишения свободы – отбыл; до ареста – военнослужащий рабочей колонны № 1022 при заводе № 10 имени Дзержинского; проживал: г. Молотов, ул. Плеханова дом 41, барак 2).

Лейтенант ГБ Монин, рассмотрев показания Кусакиной и материал в отношении Кривошеина, нашёл, что Кривошеин с августа и по ноябрь 1941-го служил в Красной Армии и находился на Северо-Западном фронте. В октябре был в плену у финнов и из плена финнами был отпущен. Работал на заводе № 10 бригадиром, систематически среди рабочих вёл антисоветскую агитацию, направленную на восхваление фашизма, опровергал сообщения Совинформбюро о зверствах фашистов над военнопленными, высказывал намерения перейти на сторону немцев при отправке на фронт.

23 апреля 1942 года Кривошеин, подозреваемый в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п. 10 ч. 2 статьи УК РСФСР, был арестован, и уже 2 мая был привлечён к следствию в качестве обвиняемого.

25 апреля материалы по обвинению Кривошеина принял старший следователь следственного отделения ЭКО УНКВД Молотовской области младший лейтенант ГБ Робинзон. И приступил к «производству расследования». Собственно, расследовать было нечего: в антисоветской агитации Кривошеин полностью изобличался показаниями гражданки Кусакиной. Но была в деле одна деталь, открывавшая заманчивые перспективы: пресловутое пребывание в плену. Ведь плен – это возможность вербовки иностранной разведкой, это возможный «канал» связи (финны Кривошеина отпустили – зачем? с какой целью?). Честолюбивому старшему следователю Робинзону пришло в голову, что гораздо внушительнее, чем обвинение в заурядной «болтовне», было бы раскрытие орудовавшего прямо в сердце индустриального Урала, прямо на оборонном заводе НКБ финского «шпиона и диверсанта», который – конечно! как же иначе?! – сформировал там диверсионно-террористическую группу.

 

СУДЬБА «РЕЗИДЕНТА»

 

Что можно сказать об этом сорокалетнем беспартийном, ранее судимом уроженце Кировской области? Вот, например, кассационная жалоба, написанная им собственноручно: «Я челавек марограматной батракак и вчем прошу верховный суд смякчит меры наказания так как я был саветкий гражданин и опят хочу бы преданным гражданином Саветкой Власти (сохранена орфография и пунктуация оригинала)». Так (и в таких выражениях) действительно мог писать человек, едва наученный азам грамоты. Какую, спрашивается, «шпионскую информацию» он мог сообщить – а тем более собрать? Какая разведка вербует слесарей, едва умеющих связать пару слов? В приговоре будет указано, что имущество приговоренного конфисковано не будет – ввиду отсутствия такового. Бедняк, голь перекатная, обитатель рабочего барака Кривошеин, едва понимающий, в чем его обвиняют, но, тем не менее, клявшийся искупить свою вину кровью для роли «финского резидента» не подходил категорически (скорее всего, это понимали и следователи, т.к. в обвинительном заключении слова о «передаче сведений шпионского характера» будут, а п. 6 ст. 58 УК – шпионаж – нет).

Это не имело ровно никакого значения. Его заставили признаться, причем во всем. Робинзон предъявил Кривошеину обвинение в том, что в 1941 году тот, «находясь в действующей армии, добровольно перешёл к белофиннам, сообщил расположение своей и других воинских частей, о вооружении и другие сведения шпионско-разведывательной и диверсионной работы, дав подписку о своём сотрудничестве с финской разведкой, был зачислен в вооружённый отряд и проводил диверсионную и шпионско-разведывательную работу против Советского Союза, а в 1942 году, прибыв в г. Молотов, среди работающих на заводе Дзержинского систематически вёл антисоветскую агитацию клеветнического и пораженческого характера, распространял антисоветские провокационные слухи о положении на фронтах Отечественной войны и клеветал на Красную Армию».

Направляя после вынесения приговора кассационную жалобу в Верховный Суд, Кривошеин напишет, что его избивали и мучили, грозили сгноить в тюрьме. И, конечно, вскоре он стал называть «сообщников».

2 июня 1942 года был арестован Ткаченко Иван Михайлович («1905 года рождения; уроженец с. Спасское, Бурлацкого р-на, Орджоникидзевского края; из семьи крестьян-середняков; русский; гражданин СССР; беспартийный; образование низшее; в 1921 году был исключён из рядов ВЛКСМ; в 1937 году родного брата за хулиганство осудили к 3-м годам тюремного заключения; до ареста – боец стройколонны № 1022 при заводе № 10 Наркомата боеприпасов; проживал в г. Молотове по ул. Плеханова в доме 41 бараке 2»).

Старший следователь Робинзон нашёл, что Ткаченко, прибыв в октябре 1941 года в г. Молотов, будучи зачислен как военнослужащий в рабочую колонну № 1022 при заводе № 10, стал проводить среди военнослужащих колонны антисоветскую агитацию клеветнического и пораженческого характера. На допросе 28 апреля 1942 года Кривошеин заявил, что Ткаченко, «являясь враждебно настроенным к существующему в СССР строю», создал антисоветскую повстанческую группу: «Однажды в разговоре с Ткаченко он заявил мне, что создаёт на заводе группу лиц с тем, чтобы организовать из них отряд, при этом заявил, что у него уже есть ряд людей, которые изъявили желание быть у него в отряде. Он предложил мне дать своё согласие войти в состав организуемого им отряда, на что я дал ему своё согласие».

По словам Кривошеина, Ткаченко говорил: «Чем так жить и мучиться, лучше уйти в банду, там хоть с голода не умрёшь, вот настанет тепло, так много найдётся таких, как мы. У нас будет создан большой отряд, а насчёт оружия беспокоиться не следует. Оружие мы достанем всегда. Мы можем совершать нападения на составы, которые везут оружие, на перегоне останавливать поезда, забирать себе оружие, надо нам только не медлить с этим делом. Я скоро вам всем добуду документы совместно с Пулькиным».

Ряд деталей заставляет предполагать, что подобный разговор, скорее всего, происходил на самом деле. Удрать из ненавистной стройколонны, собрать банду из таких же дезертиров и промышлять грабежом, когда «настанет тепло» – отчего не помечтать да не высказать мечту приятелю «в запале да в обиде» на окружающую действительность?! Но для следователя это был настоящий подарок. Легко превращая намерения в действительность, он утверждает: была группа, причем банда дезертиров столь же легко превращается в повстанческий отряд. Поэтому изменяется и квалификация вины.

Согласно предъявленному 17 июня обвинению, Ткаченко уже подозревается в преступлениях, предусмотренных ст. 58 – 2 (вооруженное восстание, захват власти в центре и на местах), 58 – 10 ч. 2 (все та же антисоветская агитация), 58 – 11 (пункт, отягчающий вину, если преступники вступили в организацию).

Всю первую половину июня Кривошеин и Ткаченко продолжали, путаясь и сбиваясь, называть фамилии знакомых и подписывать протоколы, составляемые следователем. Аресты тоже продолжались. 17 июня было утверждено постановление на арест Готвенко Ивана Калистратовича («1902 года рождения; уроженец г. Сталинграда; из рабочих; русский; гражданин СССР; беспартийный; грамотный; в сентябре 1940 года в Ереманском районе был судим по ст. 74 УК РСФСР к 1 году лишения свободы – отбыл; работал токарем на заводе № 10; бывший военнослужащий стройколонны № 1022 при заводе № 10; проживал в г. Молотове по ул. Плеханова 41 б. 2»); и Баранова Александра Ивановича («1899 года рождения; уроженец д. Сениха, бывшей Кандауровской волости, Пучевского р-на, Ивановской области; из рабочих; русский; гражданин СССР; беспартийный; грамотный; бывший военнослужащий стройколонны № 1022; работал токарем на заводе № 10; проживал в г. Молотове по ул. Плеханова 41,б.2»). 18 июня оба были арестованы.

20 июня был арестован Пулькин Михаил Фёдорович («1911 года рождения; уроженец д. Негачева, Пустарсменского с/совета, Расмешковского р-на, Калининской обл.; из крестьян-середняков; по национальности карел; беспартийный; образование низшее; бывший военнослужащий строительной колонны 1022 при заводе № 10; работал в артели «Коопремонт» в г. Кунгуре; проживал в г. Кунгуре Молотовской области по ул. Карла Маркса 15»).

Разумеется, все они были арестованы на основе «оговора» Кривошеина и Ткаченко (первый честно признается в кассационной жалобе, что «наврал на себя», забыв упомянуть, что он «наврал» на других). Всех троих подозревали в преступлениях предусмотренных ст. 58 – 2, 58 – 10 ч. 2, 58 – 11 УК РСФСР (стандартный набор). Арестовано уже пять человек – «диверсионная группа» была набрана. Выбивая из подследственных показания (слова Кривошеина «меня избивали и мучили» – лейтмотив), старший следователь Робинзон шаг за шагом сочинял свою историю – историю, которой не было.

Выходило примерно так: в конце февраля-начале марта 1942 года агент финской разведки Михаил Кривошеин приступил к формированию группы (тут у следователя не сходятся концы с концами: в апреле Кривошеин говорил, что это он дал согласие Ткаченко на участие в банде). Первым был завербован Пулькин, с которым «шпион» Кривошеин был знаком еще до приезда в Молотов, по совместному пребыванию в Кунгуре. Следующим был завербован Ткаченко и далее опять разночтения: то ли он порекомендовал трех бойцов стройколонны № 1022, то ли (по версии Ткаченко) они были привлечены Кривошеиным. Пулькин порекомендовал Баранова, немедленно согласившегося на вербовку.

Примерно в первой половине июня на допросах Кривошеин начинает вдруг говорить о планируемых диверсиях, причем почему-то изъясняется не иначе как формулировками из статей Уголовного Кодекса: «Мне было поручено подобрать из числа бойцов Красной Армии лиц, недовольных Советской властью, направлять их на распространение антисоветских клеветнических измышлений в адрес Советской власти и из них же создать антисоветскую группу, которая должна будет совершать диверсии по взрыву железнодорожных мостов, складских помещений, пускать под откос воинские составы и разрушать железнодорожное полотно. В состав созданной мною повстанческо-диверсионной группы входили Ткаченко, Пулькин, Готвенко и другие».

Далее, во второй половине июня, еще более определенно: «Спустя 3 дня мы снова собрались, где Ткаченко нам сообщил фамилии трёх бойцов стройколонны 1022, которых он привлёк для совершения диверсионного акта на заводе. Помню сейчас только одну фамилию, названную им, это Попруга. Он также, как и мы, враждебно настроен к существующей власти в Советском Союзе, возводил клевету на руководителей ВКП(б), при этом каждый раз выражался по адресу руководителей ВКП(б) нецензурными словами».

Отметим, в деле появляется новый фигурант (Попруга), и происходит что-то странное. Кривошеин гладко, как по писаному (что ему не свойственно в принципе), начинает сообщать о подготовке диверсионных актов. Про нецензурные слова он мог запомнить и даже процитировать. Остальное, разумеется, придумано. Почему – догадаться не трудно. Созданной следователем группе нужно подобрать внушительное дело. Ну, если не дело, то, по крайней мере, – замысел. Возможность такая была. На следовательском жаргоне это называлось – «дать девятый через девятнадцатую», т.е. диверсию (ст. 58, п. 9 УК РСФСР) через намерение (ст. 19 УК РСФСР).

И вот, 2 июля 1942 года Готвенко, Баранов и Пулькин были привлечены по делу в качестве обвиняемых. Готвенко обвинён в преступлениях, предусмотренных ст. 58 – 2, 58 – 10 ч. 2, 58 – 11 УК РСФСР, Баранов – в преступлениях, предусмотренных ст. 58 – 2, 58 – 10 ч. 2, 58 – 11, 19 – 58 – 9 УК РСФСР, Пулькин – в преступлениях, предусмотренных ст. 58 – 2, 58 – 10 ч. 2, 19 – 58 – 9 УК РСФСР. До этого подобные обвинения не предъявлялись никому. Конечно, новые пункты обвинения рикошетом вернутся к Кривошеину.

8 июля 1942 года Кривошеину предъявили дополнительные обвинения. В процессе следствия были добыты «новые материалы», свидетельствующие о том, что Кривошеин помимо антисоветской агитации совершил преступления, подпадающие под ст. 58 – 1 б, 58 – 2, 19 – 58 – 9, 58 – 11 УК РСФСР. Первый пункт 58-й статьи говорил о том, что контрреволюционным признавалось всякое действие, направленное на ослабление Советской власти. В 1934 году в первый пункт были вставлены подпункты, и подпункт 1-б подразумевал измену Родине, действия, совершённые в ущерб военной мощи СССР.

Настал черед последних арестов. Кривошеи «сдает» еще двоих. 27 июля 1942 года были утверждены постановления на арест Абдурагимова Рассула («1918 года рождения; уроженец д. Дейбук, Дохадаевского р-на, Махач-Калинской обл.; из крестьян; по национальности даргин; гражданин СССР; беспартийный; образование низшее; бывший военнослужащий стройколонны 1022; работал на заводе № 10 Наркомата Боеприпасов в ОТК строительства; проживал в г. Молотове по ул. Плеханова 41, барак 2») и Попруга Владимира Карповича («1899 года рождения; уроженец д. Кобеняки, Полтавской обл.; из крестьян-бедняков; по национальности украинец; гражданин СССР; беспартийный; образование 4 класса; бывший военнослужащий стройколонны 1022; работал токарем на заводе № 10; проживал в г. Молотове по ул. Плеханова д. 41 барак 2»).

28 июля 1942 года Абдурагимов и Попруга, подозреваемые в преступлениях, предусмотренных ст. 19 – 58 – 9, 58 – 10 ч. 2, 58 – 11 УК РСФСР, были арестованы. А 11 августа Абдурагимов и Попруга были привлечены по делу в качестве обвиняемых.

Старший следователь Робинзон наверняка был доволен. В результате его действий из жителей второго барака, что по улице Плеханова 41, собиравшихся в мастерской у Кирвошеина язык почесать да власть поругать, была «организована» группа диверсантов, планировавшая (страшно сказать!) взрыв основного цеха № 7 завода № 10 НКБ и пуск под откос военных эшелонов. Каждый из них был подведен под «расстрельную» статью (и не одну), и все на основании слов избитого, измученного, запуганного «марограмотного батракака» (причем по большей части слова эти принадлежали самому следователю, и лишь подписывались Кривошеиным).

Оставалось составить обвинительное заключение, что и было сделано 30 августа 1942 года. Старший следователь Робинзон предлагал к обвиняемым Кривошеину, Ткаченко, Готвенко, Пулькину и Абдурагимову применить высшую меру наказания – расстрел с конфискацией имущества, а к обвиняемым Попруга и Баранову применить лишение свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет каждому.

После этого следственное дело № 1980 было направлено Военному прокурору Уральского Военного Округа.

 

КОНЕЦ «РЕЗИДЕНТА»

 

Итак, арестованные сидят, дело путешествует по инстанциям. И вот 13 сентября в следствие вмешивается надзорная инстанция. В деле хранится документ, подписанный заместителем Военного прокурора Уральского ВО Яковлевым. Ознакомившись с делом № 1980, Яковлев считает, что каких-либо данных о том, что обвиняемые подготовляли совершение диверсионного акта на заводе № 10 следствием не установлено, все они работали в цехе № 1 и к цеху № 7 отношения не имели. Этого рода обвинения основаны на показаниях Кривошеина, который и являлся инициатором разговоров на эту тему. На применении высшей меры наказания в отношении Кривошеина Яковлев был согласен, но Ткаченко, Пулькину и Абдурагимову предлагал дать по 10 лет ИТЛ, учитывая то, что они были ранены на фронте. Применение расстрела в отношении Готвенко Яковлев считал нецелесообразным, а с предлагаемой мерой наказания в отношении Баранова и Попруга согласен.

Едва ли стоит считать заместителя прокурора Уральского ВО Яковлева строгим ревнителем закона, человеколюбцем и вообще – грамотным профессионалом. Чего стоит тот факт, что, соглашаясь на применение высшей меры наказания в отношении Кривошеина (что предполагает согласие квалифицировать его преступление как измену Родине), Яковлев не обратил внимания на отсутствие в деле запроса в отдел СМЕРШ соединения, где тот служил. Не было и материалов, подтверждающих не только вербовку Кривошеина финской разведкой, но и само его пребывание в плену. Но заместителю прокурора хватило здравого смысла указать на явные несоответствия в ходе следствия, – уж слишком грубо было «сшито» дело.

18 сентября 1942 дело направили на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР – и… словно в воду кануло.

Прошло два месяца. 20 декабря 1942 года Военный прокурор г. Молотова получил от Абдурагимова из тюрьмы № 1 корпуса 1 камеры 25 заявление примерно следующего содержания: «Прошу сообщить, за кем числится моё дело. Следствие моё закончено 28 августа 1942 года. Прошу ускорить моё дело и направить меня на фронт». Всего таких заявлений было четыре. В последнем, датированном 21 января 1943 года, Абдурагимов грозился объявить голодовку в том случае, если его не отправят на фронт или в лагерь.

Прошло еще два месяца. К 17 февраля 1943 года решение по делу всё ещё не было получено. Особое Совещание, не отличавшееся обычно особой щепетильностью, так и не стало рассматривать дело № 1980. Даже для этого органа измышления Робинзона, кажется, оказались недостаточно убедительными. Между тем все мыслимые сроки рассмотрения дела истекали.

Прошло еще два месяца. И обвинители пошли другим путём. 26 апреля 1943 года следственное дело по обвинению Кривошеина, Ткаченко, Готвенко, Пулькина, Баранова, Абдурагимова, Попруга с копией Обвинительного заключения от 30 августа 1942 года через помощника Военного прокурора Уральского ВО по Молотовской области было направлено на рассмотрение Военного Трибунала Уральского Военного Округа.

19 мая 1943 года дело из Военной прокуратуры Уральского ВО поступило в Военный Трибунал Уральского ВО.

27 мая 1943 года на подготовительном заседании Военного Трибунала Уральского ВО в Выездной Сессии был заслушан доклад помощника Военного прокурора Уральского ВО по Молотовской области по делу № 1980. Обвинительное заключение утвердили, исключив из него за необоснованностью обвинения по ст. 58 – 2. Дело было назначено к слушанию в закрытом судебном заседании без участия государственного обвинения и защиты.

И вот, наконец, 3 июня 1943 года Военный Трибунал Уральского ВО рассмотрел дело № 1980 и приговорил:

Кривошеина на основании ст. 58 – 1 б к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, без конфискации имущества за отсутствием такового у осуждённого;

Ткаченко и Готвенко на основании ст. 58 – 10 ч. 2 с санкцией 58 – 2 к лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет каждого с последующим поражением прав на 5 лет каждого с конфискацией имущества;

Баранова и Попруга на основании ст. 58 – 10 ч. 2 с санкцией ст. 58 – 2 к лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях на 8 лет каждого с последующим поражением прав на 3 года каждого без конфискации имущества за отсутствием такового. Попруга по ст. 58 – 11 за недоказанностью предъявленного обвинения был оправдан;

Пулькина и Абдурагимова к лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях на 6 лет с последующим поражением прав на 3 года без конфискации имущества за отсутствием такового.

Приговор, по сути, означал крах первоначального замысла следователя. Поскольку обвинения по ст. 58 – 2 (вооруженное восстание) был исключены, перед нами вовсе не повстанцы. Но самый интересный казус произошел с тем самым «девятым через девятнадцатую» – диверсией через намерение. О нем просто забыли. В приговор не включили, а определения о прекращении дела «за недоказанностью» не вынесли.

Казалось бы, на этом история должна закончиться. Но тут вдруг двое приговоренных продемонстрировали волю к сопротивлению.

9 июня 1943 года Верховный суд СССР (высший судебный орган СССР, осуществлявший надзор за судебной деятельностью судов СССР) получил от заключённого Кривошеина Михаила Алексеевича кассационную жалобу. К моменту ее подачи «резидент» Кривошеин находился в тюрьме более года. Он был сломлен морально и физически: в августе он будет числиться коечным больным и не доживет до середины октября. Поэтому его жалоба – это стон отчаяния, последняя попытка обреченного. Она, как ни странно, возымеет действие, но будет уже слишком поздно…

А вслед за кассационной жалобой Кривошеина 20 июня 1943 года в Военную коллегию Верховного суда СССР, которая осуществляла надзор за судебной деятельностью военных трибуналов и рассматривала отнесённые к её ведению уголовные дела, поступила кассационная жалоба от осуждённого Абдурагимова Расула.

Странный это был парень. Он явно выбивался из ряда «молотовских диверсантов». Ему было 24 года, и он принадлежал к другому поколению. Умел приврать, когда это было выгодно. Например, утверждал, что получил низшее образование, и при этом работал в Отделе технического контроля строительства. Говорил, что плохо понимает русский язык, а, между тем, его кассационная жалоба написана практически без стилистических погрешностей и грамматических ошибок накатанным, убористым почерком грамотного человека. Абдурагимов хорошо знал, какие факты биографии сработают лучше всего (сын маленького горского народа, веками угнетаемого и т.д.), и выражался стилем газетных передовиц того времени («полчища иностранной буржуазии», «уливаясь кровью и устилая трупами», «хищники из гитлеровской берлоги» и т.п.). Рассул имел мужество забрасывать заявлениями военную прокуратуру, требуя отправки на фронт, и грозить голодовкой. И в своей кассационной жалобе он, признавая свою вину (часть которой перекладывается, правда, на Кривошеина, Ткаченко и других), просит отправить его на фронт.

Военная Коллегия Верховного суда СССР нашла, что приговор Военного Трибунала от 3 июня 1943 года основан на противоречивых показаниях обвиняемых, и 23 июля 1943 года вынесла определение о возвращении дела на доследование с момента предварительного следствия.

9 августа 1943 года заместитель 3 отдела 2 Управления Главной Военной Прокуратуры Красной Армии Недбайло дал указания по дальнейшим действиям, касающимся следственного дела № 1980 и осуждённых по нему Кривошеина, Ткаченко, Готвенко, Пулькина, Баранова, Абдурагимова и Попруга: «В процессе доследования необходимо тщательно перепроверить показания Кривошеина, данные им на предварительном судебном следствии, о его вербовке финской разведкой. Обратить особое внимание на то, что в кассационной жалобе Кривошеин категорически отрицает не только вербовку, но и вообще пребывание его в плену у финнов. Это обстоятельство нужно проверить, отправив запрос в отдел контрразведки СМЕРШ Армии, в которой служил Кривошеин. Не исследован также вопрос об организации антисоветской группы на оборонном предприятии, и в этой части, кроме показаний самих обвиняемых, от которых они отказались, никаких доказательств в деле не имеется».

14 августа 1943 года начальник тюрьмы НКВД в письме просил Военного прокурора Уральского ВО принять соответствующие меры, касающиеся заключённого Кривошеина, содержащегося в тюрьме «с нарушением», так как 3 июня 1943 года он был приговорён к расстрелу Военным Трибуналом Уральского ВО. Также начальник тюрьмы сообщил, что «данных о рассмотрении дела от Военного прокурора Уральского ВО, за которым заключённый Кривошеин согласно извещения Военного Трибунала Уральского ВО от 25 июля 1943 года был перечислен, ему не поступало». В переводе с канцелярского на русский это означает примерно следующее: у меня тут заключенный есть, Кривошеин, за вами числится, очень плох, помрет скоро, а мне отвечать. Вы или расстреляйте его, раз уж приговорили, или пересматривайте его дело.

Тем временем громоздкая бюрократическая машина, неспешно поскрипывая, начинала реагировать на указания сверху. Согласно определению Военной Коллегии Верховного суда СССР от 23 июля 1943 года 17 августа помощник Военного прокурора Уральского ВО по Молотовской области направил в адрес Управления НКГБ Молотовской области следственное дело № 1980 на доследование.

Только 26 августа дело № 1980 было принято к следственному производству отделом УНКГБ по Молотовской области. При проверке местонахождения обвиняемых для вызова на допрос оказалось, что Кривошеин находился на коечном лечении в больнице тюрьмы № 1 и ввиду тяжёлого состояния на допрос следовать не мог. Остальные после суда Военного Трибунала Уральского ВО были направлены в лагеря для отбытия наказания. И 27 августа 1943 года следствие по делу № 1980 было приостановлено до выздоровления обвиняемого Кривошеина и установления местонахождения и прибытия в УНКГБ Молотовской области остальных.

5 октября 1943 года Кривошеин, находясь в тюрьме № 1 под стражей, умер от дистрофии. И 14 октября следствие по обвинению Кривошеина было прекращено за смертью обвиняемого.

Так закончилась жизнь крестьянского сына, простого слесаря Михаила Кривошеина. Здесь же обрывается вымышленная судьба агента финской разведки, диверсанта и главы повстанческой группы, «антисоветского агитатора» Михаила Кривошеина. Их так и не успели разделить – реального и выдуманного. Звучит кощунственно, но его смерть принесла пользу тем, кто попал в следственную мясорубку по его вине, ведь многие были «обличены» только его показаниями. Но он был не последней жертвой.

В декабре 1943 года следствие в отношении Баранова из-за смерти подсудимого было прекращено.

Дальнейшие события напоминают фарс. Дело «доследовалось» до мая 1944 года. И все обвиняемые, в конечном счете, были освобождены. Раньше всех – Абдурагимов (14 марта 1944 года) – «за недостаточностью улик» дело прекращено.

Готвенко, Ткаченко и Пулькина все-таки судили повторно 9 мая 1944 г., на закрытом заседании Молотовского городского суда, и приговорили по ст. 58 – 10 ч. 2: Ткаченко и Готвенко к 3 годам без поражения прав и конфискации имущества, Пулькина – к 2 годам без поражения прав. Ну не извиняться же перед ними! Пусть спасибо скажут, что «учитывая болезненное состояние» (т.е. попросту – инвалидность) освободили из-под стражи.

Последним вышел на свободу Попруга (дело прекращено 13 июля 1944 г.). К моменту освобождения он страдал дистрофией второй степени и к физическому труду был не годен.

…Страшная история. При этом нелепая, потрясающая именно своей обыденностью. Нет пафоса, громких имен, открытых процессов с журналистами. Мир ничего о них не знал... Две жертвы, четыре полупереваренных (но все-таки выплюнутых) системой человеческих обрубка, «не годных к физическому труду». Шестеро – из десятков миллионов жертв…

Конечно, случались истории и помасштабней, и пострашней. Что особенного в этой? Ничего! Она могла произойти в те годы где угодно и с кем угодно. Потому что человеческая жизнь ничего не стоила. Она могла оборваться в любую минуту. Одно слово – и нет человека. Исчез. Канул в небытие. Так что ни дна, ни покрышки, ни бугорка… Не донесешь ты – донесут на тебя. И то же самое повторится с тобой. Все просто.

 

Поделиться: