| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
6.16. Потому и выжили…
Семья Валерия Константиновича Архапчева, родившегося в далеком 1941-ом, – одна из многих тысяч, переживших войну, голод, холод, разруху, репрессии. Забыть бы и не вспоминать… А Валерий Константинович не унывает: живет в славном Верещагино, создал общество «Мемориал», заботится о пострадавших в годы сталинского террора. Можно сказать, вынес на своих плечах строительство в Верещагино памятника жертвам политических репрессий. А еще растит внуков, с удовольствием нянчится с правнуками, зачитывается Шукшиным и великолепно поет и играет на гармошке.
Моя мама
Моя мама, Вера Михайловна Архапчева, с детства любила петь и читать. Первой ее прочитанной книжкой был «Кобзарь» Тараса Шевченко… Она нам рассказывала: «Бывало, заберусь в траву, на полянку, раскрою книжку и, читая стихи, придумываю мелодии к ним. И начинаю петь стихи». Любовь к песне, к музыке осталась с ней на всю жизнь, а потом передалась и нам, ее детям.
Ей было десять лет, когда на Харьковщину обрушился страшный голод. Семье мамы удалось переехать в деревню – там, ближе к земле, был шанс выжить. Картина голода запомнилась такой: одинокая, неизвестно чья, измождённая лошадь вся в болячках ходит по пустому полю. Люди умирали, их не успевали хоронить...
Позже, в поисках лучшей доли, семья Веры переезжает поближе к городу Феодосия. Там отец девочки, с его-то «золотыми» руками (его так и звали: «мастер нарасхват»), надеялся найти работу. Большинство жителей здесь говорили по-русски. Пришлось перестраиваться на ходу. За год маленькая Вера научилась писать и говорить на русском языке, в школе получала одни «пятерки». Любимые ее предметы – русский и география.
Но все закончилось в 7 классе. Отец сказал: «Всё, дочка, учиться больше не получится, надо тебе работать». Причина простая – тяжёлое материальное положение семьи. Вера устроилась в рыбный кооператив уборщицей. Начальник устроил девочке необычный экзамен: незаметно для нее начал разбрасывать мелкие монеты и ждать, как она себя поведет. А Вера мыла полы и добросовестно собирала денежки. Наутро возвращала их хозяину. И это в страшные голодные годы! Оценив честность Веры, начальник стал опекать ее, как дочь.
Прошло какое-то время, и мама по совету начальника решилась поступить в гидрометеорологический техникум. Конкурс она прошла легко. По окончанию учёбы ее распределили на метеостанцию в Феодосии. Незадолго до войны вышла замуж. Когда началась война, мне было всего семь месяцев. Мама вспоминала, как части Красной Армии поспешно грузились на пароходы и уходили в Севастополь. Моего отца, ведущего специалиста порта Феодосия, секретаря комсомольской организации, готовили к работе в подполье.
Мама навсегда запомнила обрывки бумаги, летающие по обезлюдевшему городу, брошенные машины, закрытые магазины и тишину. Запомнила она и тот день, когда передовые части фашистов вошли в город. На семейном совете приняли решение ехать в деревню. Как вели себя оккупанты в это время? Мама вспоминала: «Странный народ были эти немцы – шныряли по домам и требовали яйцо, молоко, сало». Спасая свою семью от беды, мама выходила к непрошенным гостям и разговаривала с ними на немецком языке.
Крым освободили в 44-ом году. Мне к тому времени исполнилось всего 4 года, но некоторые эпизоды тех лет запомнились навсегда. Помню, например, лицо немецкого пилота, летящего над нами на малой высоте. Помню и взрывы сброшенных им бомб. В дальнейшем, заслышав звук любого самолета, я с ужасом бросался под юбку прабабушки, а ночные кошмары стали моими постоянными спутниками.
В том же 44-м запомнил одно раннее утро. Крым освобожден. Я лежу в деревянной кроватке, и вдруг в дверь вваливаются какие-то дяди. Все в доме зашевелились. Я тогда не понимал, что с этих минут началась новая веха в нашей жизни – годы унижений и тяжелых испытаний. Сотрудники НКВД зачитали приказ, дали на сборы полчаса и практически раздетых выгнали на улицу. Отцу, учитывая его работу в подполье, предложили остаться, на что он ответил: «Нет, куда семья, туда и я». И вот вместе с другими несчастными нас, как родственников врагов народа, погрузили на телеги и повезли на станцию Нижнегорск.
В чем причина этой жестокой расправы? Дело в том, что моего дедушку по папиной линии, председателя колхоза (одного из двацатипятитысячников) арестовали и расстреляли в 1938 году. Этого факта власть не забыла. Так мы не по своей воле отправились на Урал.
Дорога на Урал
Дорога на Урал оказалась очень тяжёлой. Не хватало воды, пищи, по-летнему одетых людей не могла обогреть единственная стоявшая посредине вагона буржуйка. Как стирали, как меняли пеленки, готовили пищу, ходили в туалет – я до сих пор не понимаю.
Однажды произошёл случай, чуть навеки не разлучивший маму с семьей. Как-то состав остановился, и она решила приготовить обед: сварить в котелке немного крупы. Пока хлопотала у костра, поезд тронулся и ушел, а там – дети и свекровь. Рядом остался лишь муж. Остались без документов, без детей, на незнакомой станции… Пришлось принимать решение: любой ценой догнать своих. Пассажирских составов не было, но незнакомая женщина-проводник сжалилась над ними и пустила в товарный вагон. Весь день и всю ночь, лежа на угле, укрывшись от ветра плащ-палаткой, добирались до станции Кын, где и нашли свою семью.
Далее дорога шла через Чусовой, Соликамск, потом Левшино… По пути следования часто раздавалась команда: «Выходи на построение!» Оглашался список, откуда-то появлялись вербовщики и забирали людей.
После долгих мытарств наша семья, наконец, прибыла на постоянное место жительства на разъезд Кукетский Верещагинского района. Так закончилась на крымской земле «карьера» отца, подпольщика и патриота, и началась на уральской жизнь «врага народа».
В то время в Краснокамске строился бумажный комбинат. Строили его спецпереселенцы – депортированные на Урал поволжские немцы, болгары, греки, крымские татары и люди других национальностей.
На Кукетском власти организовали спецпоселок. Колючей проволоки вроде бы не было, но люди жили на казарменном положении. Выехать невозможно. По линии НКВД всем и всеми командовал комендант. Люди обязаны утром и вечером у него отмечаться. Чтобы попасть, например, в районную больницу или сделать покупки, надо у коменданта выписать пропуск. Комендант по своей значимости приравнивался к начальнику тюрьмы.
Совхоз, который строили ссыльные, назвали Кукетским. Впоследствии он стал отделением совхоза-техникума «Уралец». Это хозяйство организовывалось специально для обеспечения Краснокамска продуктами питания. Перед поселенцами поставили задачу – создать хозяйство в кратчайший срок. Краснокамск по мере возможности помогал техникой, нефтепродуктами. Но все равно задача казалась нереальной. Впрочем, никто не считался с людьми, с их возможностями, с условиями, в которых они жили. Если хочешь жить, – сделай!
Сначала вырубали лес, очищали площадки под строительство. Потом корчевали лес под распашку полей, строили фермы, сушилки для зерна и картофелехранилище. Женщин не жалели, они работали на самых тяжелых участках. Торопились до зимы построить хоть какое-то жилье, монтировали пилораму, водонапорную башню, строили баню, гаражи, нефтебазу, магазин, школу и медпункт.
Пока сооружались бараки поселенцы жили на остановке Пузята, в пяти километрах от разъезда Кукетский. Там стояли два станционных здания, в них и ютились, словно селедки в бочке, несчастные люди. В помещениях, в основном, устраивали детей, а взрослые ночевали прямо на улице под открытым небом или в шалашах. Пищу тоже готовили на улице, на огромной общей плите. Сводила с ума антисанитария и постоянная нехватка воды.
Мама и отец с утра и до позднего вечера трудились в Кукетском, с утра пять километров шли на разъезд. Мы же, голодные дети, оставались на попечении немощных стариков. Все время хотелось кушать. Помню, взрослые уйдут на работу, закроют нас в комнатушке, а мы с братом и нашим другом Васей Мерасхариди стекло выставим и в лес убежим. Наберем грибов, сами не зная каких, и возвращаемся к излюбленному месту – лестнице на чердак. Я, старший, бывало, заберусь повыше, а они стоят внизу в крапиве и с нетерпением ждут, когда я их накормлю. А я из собранных грибов достаю червей и сверху по маленькому кусочку бросаю им в открытые рты, как галчатам. Эту «грибовницу» они с удовольствием ели. Благо обошлось без отравлений!..
Люди работали с предельным напряжением, понимали, что общая судьба зависит от каждого. К зиме успели соорудить два больших барака, третий остался недостроенным. В зимнее время в этих помещениях было страшно холодно. Пока топилась буржуйка – еще ничего, но лишь огонь затухал, становилось, как на «северном полюсе».
Мне запомнилось из тех времен главное – ощущение единства. Общая беда, тяжелые условия жизни сплотили народ, люди делились последним, помогали друг другу. Потому и выжили, сделали то, что казалось невозможным.
Победный 1945-й
В День Победы все репрессированные радовались, как дети: кто играл на баяне, кто пел, кто плясал, кто плакал, кто смеялся. Вскоре появился вербовщик, предложивший работу в совхозе-техникуме «Уралец». Резон его был таким: «будете сыты, не подохнете с голоду». Поселили нас в заброшенном доме, можно сказать, в нежилом. В трех километрах от разъезда. После жизни в бараке это показалось настоящим раем. Впервые после нар, общих коридоров, проходных комнат у семьи появилась отдельная комната. Какое это было счастье!
Но обещанный рай все же не наступил – и здесь основным спутником нашей жизни был голод. Продуктов практически не видели, но и при этом днем в каждую кастрюлю заглядывал оперуполномоченный, проверял, кто что варил и сколько. Помню, тюльку давали раз в месяц, – так это был невероятный деликатес.
От отчаяния и безысходности воровали картошку с поля. Недалеко от нас стояла шаха – сооружение из лап ели и пихты. В ней под лапами хранилась гнилая замороженная картошка на корм скоту. Вот в эту шаху я и делал рейды. Вокруг тьма, зима, а я ползу по снегу. Заберусь в нее, набью карманы, за пазуху, и обратно ползу домой. Промерзну весь, но зато дома мать на горячей плите напечет нам деликатес – крахмальные лепешки, несравнимые ни с чем.
Еще был случай, когда отец завел кроликов. Они ели траву, не переставая. Заботу по доставке корма возложили на меня. Однажды я решил набрать клевер с совхозного поля. Не заметил, как сзади верхом на лошади подкрался объездчик. Не успел я увернуться, получил по спине плеткой. Меня почти вырубило от неистовой боли. Брать что-либо с поля было преступлением: пусть все уйдет под снег, но не трогай! И вот под конвоем меня с мешком доставили в комендатуру, как преступника. Началось разбирательство. Меня хотели отправить в колонию, а отцу устроили такие неприятности, какие мало кому пожелаешь. И лишь благодаря директору совхоза, делу не был дан ход.
Воровство строго каралось: высылали за колючую проволоку в спецлагерь. Моя тетя, Архапчева Валентина Константиновна, за одну картошку по доносу получила год тюремного заключения.
С годами совхоз Кукетский стал одной из основных баз по развитию сельскохозяйственного производства в районе, и мы, потомки, обязаны знать его создателей и всегда помнить этих замечательных тружеников.
Особо хочу сказать о немцах. Аккуратные люди, неутомимые работники. Порядок окружал их на рабочих местах и в быту. И на стройке, и в животноводстве, и в полеводстве – они всегда первые.
Добрым словом всегда вспоминаю семьи Броцман, Грауле, Верховских (кузнец экстракласса), Одаевых, Фукс, Петерс, Ной, Гергерт, Гердт (знаменитый сапожник), Мерасхариди, Дубровых, Лифаровых, Шпицерт, Бич, Шмидт, Винс, Шварц, Штоль, Кеслер, Кудряшовых… Пусть меня простят те, кого я не назвал, – время стерло из памяти некоторые имена и фамилии.
Непререкаемым авторитетом в совхозе считался Эрик Иванович Кнауэр. Инвалид (у него не было ноги), но показал себя истинным гением. Ни одной отрасли в местном хозяйстве не существовало без его рационализаторских идей. Сегодня этот замечательный человек живет в Германии. Когда Эрик Иванович узнал, что в Верещагино создается «Книга Памяти», он выслал на ее создание денежную помощь – часть собственной пенсии и пенсии его супруги.
Мой отец
Мой отец, Константин Афанасьевич Архапчев, родился в Крыму 1 июня 1914 года. В советские годы его отец, Афанасий Константинович Архапчев, работал председателем колхоза и именовался двадцатипятитысячником (в те времена было такое движение). Папа пошел по стопам деда Афанасия: в 60-е годы стал в районе первым «гагановцем» (другое трудовое движение).
14 ноября 1937 года по чьему-то доносу деда и его брата арестовали. В тот же день их расстреляли. Бабушка, Любовь Порфирьевна, осталась с шестью малолетними ребятами. Мой отец, старший из детей, заменил дедушку, кормил, обувал и одевал многочисленное семейство.
Отец трудился в порту Феодосии. Перед войной женился, родились я и мой брат.
Трудовой путь в совхозе отец начинал с плотника. Потом работал на пилораме. Однажды чуть не попал за решетку. Во время проверки участковый высказал в его адрес непристойные оскорбления. Отец кинулся на обидчика с кулаками. На счастье, рядом оказался старший прораб совхоза Исаак Семенович Морговский, тоже из репрессированных. Он схватил отца и прошептал: «Костя, что ты делаешь? У тебя ведь семья!». Потом была долгая беседа с комендантом. Благодаря заступничеству Исаака Семеновича и директора совхоза, дело замяли.
Совхоз Кукетский постепенно развивался. В хозяйстве появился крупный рогатый скот, стали выращивать свинину. Для корма животным необходим был фураж. Отца отправили на мельницу производить корм. Вскоре здесь оценили его трудолюбие и добросовестное отношение к работе. Предложили ему должность бригадира животноводства. Это дело пришлась отцу по душе. Здесь он в полной мере раскрыл свои способности.
В конце 50-х совхоз первым в районе начал серьезную селекционную работу по улучшению поголовья крупного рогатого скота. На ферме, опять же впервые в районе, начали применять машинное доение. Это чудо отечественного производства называлось «Ёлочка». Надои на ферме были лучшими в области.
Когда совхоз «Кукетский» влился в «Уралец», его центральное отделение перекочевало в Зюкайку, туда же переместилась центральная ферма. По указанию руководства, отца переправили на центральную ферму. Через некоторое время он вывел и эту ферму в передовые, и она стала одной из лучших в области. Сюда изучать опыт приезжали из всех районов Прикамья! Потом отца перевели на одну из отстающих ферм в деревне Захарята. И опять он справился, вывел ферму на высокий уровень. После этого отца направили на самую худшую ферму, располагавшуюся в Салтыках. Понадобилось два года непрерывного труда, чтобы салтыковская ферма стала лучшей в совхозе, а затем и в районе.
Казалось бы, человек, семью которого беспощадно обидело государство, имел моральное право обидеться, отойти в сторону. Но он понимал, что трудится для людей, для своих детей. И трудился, не жалея себя. В конце концов, сказалось огромное напряжение, ежедневные поездки на лошади за семь километров в холод, мороз, дождь и слякоть. Здоровье отца пошатнулось, он основательно простудил ноги. Но никогда не ложился на больничную койку.
Пока отца перебрасывали с места на место, центральная ферма стала сдавать свои позиции, и его вновь перевели туда. Людей, которых отправляли поднимать отстающие производства, называли гагановцами. Вот отец и стал первым «гагановцем» в районе. В 1965 году совхоз-техникум «Уралец» давал самые высокие надои молока в районе. Под руководством отца выросли знаменитые доярки, которые полвека назад надаивали до пяти тысяч литров молока в год. За развитие животноводства отца премировали приемником, велосипедом, мотоциклом «Урал». Четыре раза он становился участником ВДНХ, награжден медалями ВДНХ.
На моего отца и на доярку Е.Я. Вшивкову готовили даже документы на присвоение звания Героя Социалистического Труда, но… Не в первый раз нашлись бдительные люди, напомнили, где надо, о родственниках – «врагах народа»… В общем, не получили ни папа, ни та женщина заслуженные награды.
Выйдя на пенсию, отец продолжал работать на центральной ферме. Но пришла тяжелая болезнь. 17 декабря 1985 года его не стало.
О песне, гармошке и о том, как нас воспитывали
Родители приучали нас с детских лет быть самостоятельными. Помню, когда мне было 10, а брату Игорю 8, отец увез нас в лес на делянку заготавливать дрова на зиму. За летний сезон мы должны были припасти 20–22 кубометров дров, то есть спилить елки, очистить, сложить сучья, раскрежевать, а когда все доставят домой – распилить на чурки, расколоть и сложить в поленницы. Плюс копка огорода, посадка и уборка картошки. Ребята соседские играют в футбол, а мы, пока не сделаем норму, и думать ни о чем не можем!
Отец, конечно же, очень любил детей, но и был строг. Нас было три брата и одна сестра. Всем братьям был один закон: если кто набедокурил, получали все трое, а мне доставалось больше всех – старший, не доглядел.
Люди в то время были раздражительными, нервными – большие испытания выпали на их долю. Лишь одно помогало – песни, музыка. Забывались голод, холод и то, что на теле лохмотья. Песня для нас «была и матерью, и Родиной».
Мы, дети, всегда мечтали о своей гармошке. Но она стоила страшно дорого, а у нас не было даже обуви… И вот в один из дней всей семьей поехали в Пермь за обувью. Но вместо нее купили изумительной красоты гармошку. Все были вне себя от счастья. Нас, детей, у мамы с папой к тому времени было уже четверо, все богатство составляли три вилки из нержавеющей стали, купленные по случаю в Перми. Со временем, мы, мальчики, стали настоящими гармонистами и радовали односельчан своей музыкой.
Когда-то коренных жителей Кукет пугали: к вам приедут спецпереселенцы, они – чуть ли не людоеды, не вздумайте с ними общаться и подходить к ним близко! А мы, те самые «людоеды», доморощенные гармонисты, со временем своим талантом, добротой, рвением в работе, растопили недоверие окружающих. Здесь теперь наша Родина, здесь выросли, здесь растут наши дети и внуки.
Долгожданная реабилитация пришла в 1956 году. Власть признала свою вину, но поздно – миллионы людей, ушедших безвинно на тот свет, остались лежать в неродной им земле. Да и признала она вину как-то сквозь зубы, не до конца. И так до сих пор – по принципу «шаг вперед, два назад». Принимаются половинчатые решения, но и они не выполняются. Мы, репрессированные, это на себе чувствуем.
В детстве я мечтал стать моряком, упрашивал отца и мать отдать меня в нахимовское училище, и совершенно не понимал, почему все меня отговаривают. И только повзрослев, понял, что детей «врагов народа» в такие учебные заведения не принимали.
Судьба моей семьи – лишь частичка в море судеб всего народа. Я твердо уверен: мы должны помнить о случившемся, рассказывать о нем детям, чтоб и они, в свою очередь, помнили и не допустили подобного!
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
