6.7. Вот как коммунисты старались…

Из беседы с Екатериной Васильевной Роговой в 1988 году¹

Я родилась на Украине в 1923 году. Папа умер рано, мама тоже – в 43-м, в 42-м меня угнали в Германию на работу. В 45-м пришла домой, год побыла. И посадили на 10 лет. Срок отбыла, так ещё на Украину не пускали, сказали: езжай куда хочешь, только не на Украину. А у меня здесь, в Перми, брат был. Он пошёл в 40-м году в армию. Когда началась война, нашим ребятам не доверили идти на фронт как украинцам, послали в стройбат, и всю войну он был в стройбате, и даже после войны его домой не пускали. Вот я сюда приехала и так и маюсь. Конечно, сейчас бы хотелось пожить. И жизнь трудная, но у меня сынок есть, ему 34 года, я родила уже поздно.

А детства я почти не помню. У нас было своё хозяйство. У нас на Украине колхозы-то стали только после войны. Когда папа умер, нас осталось 5 человек. Самому старшему было 14, а самому младшему годик. Вот так, ох да ох, как говорится. А потом и мама заболела, когда меня в Германию угнали. Маме ещё сказали, что если я поеду, так брата не возьмут никуда. И брата угнали тоже. Что хотели немцы, то и делали. То, что наши сейчас делают. И раньше так же было. Вспомнить нечего хорошего.

В лагерях и украинцев, и русских много было, белорусов, латышей, эстонцев полно было. Работали мы, конечно, на трудных работах: лесоповал, земляные работы, погрузка. Подготовляли под шахту землю на севере, в Инте. Метра на полтора-два надо было долбить, чтобы добраться до земли настоящей. А брёвна на плечо – да баржу грузить. Что я могу вспоминать? Детство? Закончила я три класса всего. Картошку выкопаем, мама говорит: «Катя, завтра иди в школу». Вот приду в школу босиком, застыло всё. Зиму похожу, летом опять... Мама была одна, и надо было работать. Потом польская война началась. Немец пришёл, мы его, конечно, не видели. А потом, 27 октября, смотрим, русская кухня едет, солдаты едут. В честь чего? От нашего села недалеко граница польская. Русские выселили людей. Потом опять война, опять немец объявил войну русским. Вот и тянулось до 45-го года. Потом я отсидела 10 лет. Забрали в 46-м, осенью. Освободилась (я была в Караганде) – мне говорят: езжай куда хочешь, только на север. На Украину ещё не пускали.

Думаю, куда я поеду, а брат писал, чтобы я приехала. Вот так я и в Пермь попала. Я освободилась осенью, а весной стали распускать всех, мне одна девчонка пишет: «Катя, сколько слёз, сколько радости, по 100 человек выпускают на свободу!» Тогда уже можно было ехать, куда кто хочет. А когда я освободилась, ещё было не так. У меня было 9 месяцев зачёту, работала на люцерне, там я маленько подработала, но здоровье нагнула. Люцерна – зерно тяжелое. Надорвалась. Все у меня опущено, здоровья никакого нет.

Пока в лагере были, письма два в год мы могли написать, не больше. Нам было плохо. Мы сначала сидели с жуликами, а потом нас отделили. Спали спокойно, не закрывались. А прежде жулики отбирали посылки у тех, кто получал. Последние годы были на лесоповале, пришло начальство посмотреть, и одна девчонка говорит: «Гражданин начальник, это не женская работа». Видимо, хороший дядька был, понимал. «Да что, – говорит, – девочки, я вас понимаю, не обещаю, но постараюсь». Буквально через месяц нас в Караганду перевели на сельское хозяйство. Вот там уже зиму прожили, весной нас расконвоировали. Мы ходили свободно. Конечно, далеко никуда не ходили. Мы понимали, кто мы такие...

У нас там всякие люди были. Хорошие были. Мы жили очень дружно. Вот на Инте было 14 бараков, а в каждом бараке 150 человек. И кругом такие же зоны были. Все были заодно, все были политические. Русских было мало. Говорили, что москвичи попадали за американцев, за связь с ними. Мы не интересовались. Мы знали своё. А в Караганду приехали, сам начальник говорил: «Эх, дети дорогие, откуда вы такие взялись?». Нас ночь – полночь поднимают, мы никогда не отказывались. В Караганде интересно было работать, там дождя не бывает всё лето. И вот надо урожай вырастить. Я никогда не забуду: я здесь не едала такие дыни, как там, душистые, сладкие. Арбузы были. Картошка. Овёс и ячмень, правда, вот такусенькие, колосок больше, чем стебель. Поливали. Картошку, огурцы три раза в день поливали.

Если не выработал норму, хлеба дадут 300 грамм, хлеб неподнятый, чёрный, забитый. Стали норму выполнять, так нам давали по 600 грамм. Каша была, как говорится, сечка да пшено. Мяса никогда не видали, рыба дохлая.

В бараке нары двухэтажные. Два человека наверху, два внизу. Холодно. В Инте зимой всегда почти 40 градусов мороз. Топили, всё время топили. Дров не было, света не было, опил подбрасывали, чтобы осветить маленько. Света не было, мы сидели у печки, а вещи-то какие? Выходишь на улицу, накидываешь на себя одеяло...

Мы были враги народа. А эти враги народа Россию на ноги поставили. Сколько заводов, шахты в Воркуте – это всё заключенные там работали. Инта был город весь из бараков. Когда нас вывезли оттуда, только первый 48 – квартирный дом начали строить. В Инте мы были все заодно, мы не остерегались друг друга. Посылки получали – делились. Если Пасха, Рождество, девчонки всё сделают, тут надзиратели придут, им интересно было. Торты! А на самом деле что там было? Чёрный хлеб. Высушат, разотрут, вареньем переложат, розочки сделают...Так надзиратели ходят, доглядывают. В Пасху кому – нибудь яичко пришло, так сколько человек было в бараке, даже если 100 человек, старались, чтоб хоть маковку, но чтобы каждому досталось.

Мы норму всегда выполняли. Даже никогда не бывало, чтобы не пойти на работу, мы не делали забастовки. Смертей не так много было. Одна девчонка из Ивано – Франковской области все хромала, у неё нога болела, а потом оказалось, что у неё туберкулёз кости. И были женщины с детьми. Именно русские были на Инте. Женщина сидела, ребёнок у неё умер.

Вокруг вышки были. На работу конвой водил. На каждого человека карточка. Конвой принимает, вот столько людей, каждого по фамилии. Один раз, когда мы шли с работы, конвой ни с того ни с сего нас заставил бегом бежать. А то стрелять будет. А на второй день решили мы не идти с этим конвоем. Вышли на работу как обычно. Бригада такая-то, шагом марш! Стоим. А видели, что конвой картотеку передал. Мы стоим. Шагом марш! Мы опять стоим. В чём дело? Шагом марш! Мы стоим. Потом смотрим, передали картотеку другому конвою. Шагом марш! Мы пошли. Вышли за ворота. А там картотеку передали опять прежним конвоирам. Мы дальше не пошли от ворот. И ничего нам не было. Вызвали бригадиршу. Бригадирша сказала – так и так. Мы ведь километров пять, это самое маленькое, на работу ходили, побегай-ка после работы. Она всё объяснила, нас передали другому конвою, и мы пошли спокойно. Попадались хорошие конвои. Но попадались и плохие. Как говорили, «вологодский конвой шутить не любит». Очень плохие люди. Возле Ленинграда очень хорошие были люди. Даже бывало так. Мы возили брёвна к речке. Зимой-то мы пилили, а летом делали деревянные шпалы, вагонетка была, возили брёвна на вагонетках. Ягод там было – завались, особенно черники. Меня бригадир спрашивает: «Катя, надеешься на своего Буфета (у меня лошадь была немецкая, здоровущая), что он дойдёт до места? Ну, пойдёшь по ягоды. Бери с собой двух девчонок». Мы маленько поели, маленько пособирали. На второй день бригадир опять нас по ягоды посылает. Всякие были конвои. Были даже очень хорошие. Как-то раз по левой стороне мужики работали, по правой мы, конвоир на вышке – посередине. Надо было передать записку. Хоть как было строго, все равно переписывались. Я думала, что если конвоир хороший, так можно и перебросить. Я ему сказала, а он говорит – не смей, стрелять буду. Я поняла. А там тоннель был. Мы траншею копали, а мужики с той стороны. Я пошла. Мне сказал, стрелять буду, но сумей. Сумей. Бригадир болела, я замещала её. Я на лопату и кинула. Говорю: мужики, возьмите. Они взяли. Часовой спрашивает: «Э, курносая, всё в порядке?». Я молчу, не гляжу на него. «Я тебя спрашиваю, всё в порядке?». – Я говорю: «В порядке». – «Ну, вот видишь…».

Мы все дружили. В бригаде девчонки были из разных областей. Были хорошие девчонки с Львовской области. Я, конечно, посылки не получала. Мне некому было посылать: мама умерла, папа умер, дома не было... Брат вернулся с фронта. И две сестры. Потом одну сестре тоже арестовали... Меня в лагере жалели. Была женщина, на хлеборезке работала, говорила: если я вас не обеспечу хлебом, так даже спать не могу. А что хлеб был? 500 грамм, как вот эта коробочка, и чёрный...Молодые были. Есть хотелось, не то что сейчас. Сейчас всё нельзя. Оберегаешься.

А после работы пока придёшь, поужинаешь, постираешь что-нибудь, и всё. Отбой. В выходные сидели на нарах. Куда больше? Письма писали. Я вначале писала домой, писала, писала. Всю зиму не было ответа. А весной я решила написать знакомому, и он получил письмо. Потом запретили часто писать, только два письма в год. Хоть родственнику, хоть кому. Не раз забирали у нас письма шофера. Если узнают – нас за шкирку, да в штрафной изолятор за это. А всё равно хотелось весточки...

В Перми я работала в охране, раньше магазины охраняли. Пошла сторожем. Потом пошла бригадиром. Я проработала 23 года. Перед пенсией ушла в завод, в 52-й цех, и оттуда – на пенсию. Вот, как коммунисты старались? Они старались для себя. Так и сейчас, то и довели страну...

1. Екатерина Васильевна Рогова (р. 1923). В 1942 г. была угнана немцами на работу в Германию. После возвращения на Родину отсидела 10 лет в лагерях.

⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒