| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
6.6. Все время мы жили в бараках
Я родилась в 1924 году в деревне Семеняки Нытвенского района Пермской области. Жила в деревне вместе с родителями, двумя сёстрами, двумя братьями. Отец был хлебопашцем, мама не работала, потому что семья была большая. Отец и мать были неграмотные. Дом у нас был небольшой, деревянный, было своё хозяйство, была лошадь, две коровы, овцы, курочки. Свиней в нашей стороне почему-то не держали. Году в 30-м у нас стал образовываться колхоз, я маленькая была, но помню. Отец был не очень настроен на колхоз, потому что он очень был работящий. Он вообще-то в колхоз вступил, мы отдали лошадь, корову одну, всякие хозяйственные принадлежности для пахоты, но в 30-м или в 31-м году он ездил на сплав, и ему отдали паспорт. Он стал сплавлять плоты, решил в колхозе не работать. Потом устроился на комбинат, который строился, будущий завод имени Кирова, и мы переехали. Я говорю: «Папа, какой у тебя большой дом!». Он нас привёз в барак. Барак большой, никаких там комнат не было, нам дали угол. Потом пришло наше имущество – два сундука, там одежда была и половики. Этими половиками отец отгородил нам уголок. Мы эти сундуки поставили, кровать какая-то была. Кто спал на сундуках, кто на полу. Потом мы перешли в другой барак, тоже большой, заселён уголками, семьями. А потом папа нашёл другую комнату в 8-м бараке, на Заиве, сейчас улица Гальперина. Мама заболела туберкулёзом. Отец днём работал, а вечером ещё шил, был портным. Брал он недорого, заказов было много, мама помогала ему, пока могла. В 34-м году мама умерла от туберкулёза, и умерла младшая сестра Нюрочка, которую я очень любила, тоже от туберкулёза. Остались мы с отцом, брат, сестра, я, а старшего брата, Геннадия, взяли в армию, он уехал на Дальний Восток и служил там 12 лет.
Всё время мы жили в бараках. Вокруг барака у нас были маленькие полоски земли, мы садили там картошку. Землю ничем не удобряли, картошка не очень хорошая родилась. Жили очень трудно, было плохо со снабжением, карточки были, в очередях мы стояли за хлебом, это привычка у нас была – стоять в очередях. Ели очень скромно, конечно.
Ещё хотела рассказать, что я всё лето бегала босиком, у меня не было обуви. Пошла класс в 4-й или в 3-й, отец из своих голенищ сшил мне какие-то чуни, они завязывались на шнурках, учительница все ходила, смотрела, в чём я одета. Потом отец поехал в город, купил мне ботинки рабочие, только маленькие. Она посмотрела и прямо удовлетворённая такая, улыбнулась – слава Богу, девочка одета. А в школе ничего мне не давали, потому что все плохо жили, очень мало кто хорошо жил. У нас в группе 3-4 девочки более или менее хорошо жили, да пара мальчиков, остальные так. Исхитрялась всяко. Кофта белая, износился только воротничок, я приделаю воротничок сверху, наглажу и так иду в школу, на вечер, хоть куда. Я была весёлая, румяная, танцевать училась в школе, радость была. В хоре участвовала, выступала на сцене, стихи читала, в основном Некрасова. Про деревню, «Кому на Руси жить хорошо».
Когда умерла мама, я в семье была старшей, вела хозяйство, что умела. Как могла, стирала, готовила, мне сестра помогала. Окончила я семь классов в нашей школе. Учились все хорошо – я, сестра и младший брат Борис. Когда мне 15 лет исполнилось, отец сказал, чтобы я шла работать. Я пошла работать, стала ученицей счетовода. Когда мне исполнилось 16 лет, меня уже поставили счетоводом работать, получала 250 рублей. В 1941 году мне захотелось почему-то на лаборантку учиться, тем более брат, который был на Дальнем Востоке, писал: учись на лаборантку. И вдруг мне предлагают пойти учиться в школу ФЗО на лаборантку. И я пошла. И как раз началась война. Я окончила школу ФЗО, научилась работать на технических и аналитических весах. В лаборатории я проработала немножко совсем, только на практике побыла, и нас направили работать с подругами в мастерскую по изготовлению минометных зарядов. Всё время жилось очень трудно. В школе ФЗО нам дали спецодежду, форму, все хлопчатобумажное, темно-серое, бушлаты дали, в этом мы ходили. Ещё в 41-м году отец мне купил бурки и калоши, и я всю войну проходила в бурках с калошами и в бушлате этом, потом он какую-то мне жакетку сшил из диагонали, из очень старого маминого пальто сшил пальто. Ведь я уже девушка была, и вот я так и ходила в годы войны. Мы, конечно, очень старались работать, для фронта надо было очень много зарядов. Норма была очень большая, 12 тысяч в смену, мы работали по 12 часов, у нас бригады были фронтовые. Я была бригадиром фронтовой бригады, фотография нашей бригады даже в музее помещена и сейчас там находится. Всё было по карточкам, обедали в столовой, первые годы нас очень плохо кормили, баланду такую давали – вода, лапша из черной муки, хлеб. Может, чай, кисель. Работали трудно, но выжили, были весёлые, молодые, я особенно была певунья, плясунья. Когда свободное время было, мы ходили ещё в госпиталь. Мы там выступали, пели, кто умел. Очень много на завод эвакуированных приехало, способных девочек, но мало мальчиков, в основном девочки ходили в госпиталь. Кто пел, кто стихи рассказывал, я пела в хоре. Иногда приходили, просили нас починить бельё. Чинили бельё, но немного. Потом ещё некоторые просили почитать письмо из дома, может, он сам прочитал, но ему хотелось, чтобы и мы прочитали ещё. Один раз я писала кому-то письмо домой, он мне диктовал, парень молодой, и я писала родителям письмо домой, в деревню. Всякие лежали, мне попался деревенский парень, который просил написать в Карагайский край. Проработали это тяжёлое время, нам говорили: давайте, девочки, давайте, больше, больше, больше…
Но потом все стало хорошо, и мы победили в 45-м году. 9 мая 1945 года был весёлый, солнечный день, нас отпустили всех, мы не работали, все пели и танцевали от радости. Потом стали будни. Вскоре я увидела объявление: «Открывается химико-технологический техникум, объявляет набор». Я думаю: как бы мне хорошо в техникум пойти учиться. Тем более я знала хороших людей, грамотных, интересных, и мне не хотелось быть недоучкой. Я знала, что мне никто помогать не будет, отец уже болел. И мне добрые люди посоветовали идти учиться, а к стипендии прирабатывать. Стипендия была очень маленькая, а мы ещё за учёбу платили. И вот я в техникум, поступила. Я училась и работала диктором – в Кировском районе было радиовещание. Меня почему-то любила директор нашего техникума, жалела, наверное, и устроила меня туда работать. А одеться было не во что, и я всяко изощрялась, платьица отделывала кружевами, которые сама вязала, старалась свою одежду привести в надлежащий вид.
Мы когда в годы войны работали, нам отпуска не оплачивали, а потом нам выдали облигации за неиспользованный отпуск. И вот мы раз в год получали эти деньги. Один раз купила туфли, и у меня сразу отвалился каблук. Я же глупая была, молодая, ничего не умела. Вижу – красивые, а на качество не смотрела. К 1950 году я закончила техникум, работала лаборанткой сначала, потом мастером во втором цехе завода Кирова. А потом меня пригласили работать диспетчером завода, и вот я там проработала почти 20 лет, мастером 6 с половиной лет работала. На пенсию вышла. Я сейчас стала старая и всё свою деревню вспоминаю, я ведь ездила туда в гости. Там была такая красота, какой-то чистый звенящий воздух, мне нравились поля, особенно нравились поля льна. Когда ветер подует, то волны, как у моря. Но сейчас эти деревни, где жили наши родственники, все снесены, их нет. Сейчас всё укрупнили, до того доукрупняли, что приедешь в Нытву, а в деревнях никого нет, совершенно нет. Где была наша деревня, там покос и даже болотистое место, потому что речка Рязановка где-то запрудилась, и никто не очистит. Я всё помню, где стоял дом, где стояла баня, где какой кирпич лежал, где был погреб, где мама с папой сеяли лён…
Мы, когда ушли и из деревни, всё шли пешком, пришли на станцию. Поезд стоит очень мало, и мы не успели сесть. Маленькая Нюрочка у нас была, ей 3 годика было. А потом отец говорит: вот поезд придёт, ты сама беги, сама цепляйся за него, лезь. И мы пошли на станцию Чайковская пешком, там, наверное, километров 10 от Мошево. Мы шли, шли, отдыхали, опять шли. Пришли на Чайковскую, приехали, я уже рассказывала, как увидела этот барак и сказала: папа, какой у тебя большой дом. А это был барак. В одном крыле мы жили, в другом жили немцы Поволжья, они сосланы были. В баню далеко ходить, мы даже на Каме иногда мылись, когда тепло. У нас на берегу Камы стояла купальня. Лодочная станция была. А после войны её почему-то не восстановили, что очень жаль.
Во время войны у нас не было выходных и не было отпусков. Если мне хотелось съездить в деревню, я работала 24 часа, почти без отдыха, совсем немножко отдохнешь, пока меняется смена. Сутки заработаю и съезжу навещу своих тёток, они тогда ещё не старые были, а потом обратно. Девочка, которая за меня оставалась, тоже 24 часа работала. Конечно, ночью спать хотелось, я в 41-м, 42-м году ночью даже плакала. Прямо плачу, спать хочу. Придумаю, что резцы плохие, мастер придёт: ну давай на этих, эти лучше. Мастер была хорошая, добрая, тоже эвакуированная, Анна Даниловна Шульга. Девочкой назовёт ласково, погладит по голове – не плачь, не плачь…
Что мы делали: бегали вокруг мастерской, зимой снегом натирались, летом водой умывались холодной, чтобы только не спать, отработать надо. Нам давали талоны, если хорошо поработаешь, тебе дадут талон 1-й категории, там тебя вкусно накормят, ещё дополнительно хлеба кусочек дадут, суп, второе что-нибудь дадут. Нам давали карточки, по карточкам долго-долго не отоваривают, а потом как отоварят яичным порошком вместо мяса или молочным порошком… Молочный порошок разведём водичкой, получается вроде молока, мы позавтракаем этим.
Жили очень трудно. Примерно с 43-го года нам стали давать карточку на килограмм, мы отрежем по 200 граммов на каждый день, и на эти деньги что-нибудь купим, юбку какую-нибудь, кофточку или брезентовые туфельки, чтобы чуть-чуть одеться. Вот так трудно было. А девочки приезжали, женщины эвакуированные, некоторые даже в лаптях. Я как-то пришла к девочкам, своим подружкам, в барак, где они жили, там печка стоит посредине барака, нары сделаны в два этажа, и там живут такие хорошенькие симпатичные девочки, на этой печке (она была довольно большая) греется вода, сушится обувь, что-то постиранное сушится. Зимой – промерзшие углы… И как-то не болели, очень редко кто болел. На моей памяти одна только девочка заболела и умерла, Цыганкова у неё фамилия была. Как её звали, я теперь не помню. Она вся распухла и потом умерла. А так обошлось. Я ведь работала не в такой тяжёлой мастерской, другие в худших условиях работали. А там были очень тяжелые участки работы. Там были прессы, варка, мешки таскали, это всё тяжёлые работы для женщин, а мы мешки не таскали. В годы войны в основном женщины работали, мужчин было очень мало.
На рабочем месте, особенно в ночную смену, мы все пели. С одной стороны слышится голос, одна девица спать захотела, с другой стороны голос, а потом как все запоём, и вроде легче. Многие из них уже умерли.
Детей было воспитывать очень трудно. У меня ещё жил отец, больной очень, умирающий. В трёхкомнатной квартире у нас была одна комната – 21 метр. Жили очень трудно, но мы были весёлые, молодые и всё надеялись на лучшее. Дети меня радовали, такие они у меня были симпатичные. Когда умер отец, я детей устроила в садик. Это было для меня такое счастье, очень трудно было устроить, но мне как-то повезло. Потом мы получили двухкомнатную квартиру, переехали отдельно жить, у нас была маленькая квартира отдельная, 27 метров, тесно там было тоже. Мы кое-что стали из мебели покупать, из одежды, более или менее прилично стали одеваться, потом переехали в трёхкомнатную квартиру. Дети уже выросли, старшая переехала в город, там квартиру получила, кончила педагогический институт. Младшая кончила технологический химический факультет здесь, в Закамске, работает инженером.
Единственное, что купил мне отец, это большую белую шаль, она меня очень долго грела, и этой шалью я ещё пеленала Лену и Веру, моих дочерей. Это не только моя жизнь, это жизнь моего поколения. Многие не могли даже и техникумы кончить, как работницами работали, так всю жизнь и работали. Вот у меня знакомые, которые работали в моей бригаде, так они и остались, одна шила, шила из клеёнки, чтобы пенсию больше заработать, а теперь ослепла. Такая черноглазая была, Таня…
1. Анастасия Александровна Сухорецкая (р. 1924). С отцом переехала в Пермь, жила в бараках там, где строился завод им. Кирова. Работала на заводе.
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
