| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
1.25. А на душе остается тяжесть
Политические репрессии начались сразу, как только большевики взяли власть. Кровавые волны террора накатывалась на страну одна за другой в двадцатые, тридцатые и последующие годы, по сути, вплоть до скончания коммунистического режима. Нелий Иосифович Княжище на собственной судьбе испытал, что такое родиться и жить в семье репрессированных родителей.
– Нелий Иосифович, у Вас такие необычные имя и фамилия. Я бы сказала, не пермские, то есть не характерные для коренных жителей Прикамья.
– А я как раз считаю себя коренным пермяком. Родился на пермской земле, в поселке Керос Гайнского района Коми-Пермяцкого округа. Другое дело, что мои предки переселились сюда совсем из других мест и не по своей воле. Представьте себе Запад Российской империи, Витебская губерния, река Западная Двина, поселок Сураж. В этих краях после службы в царской армии где-то в конце 19 века поселился мой дед по матери Ефим Федорович Романов. Работал в имении помещика-немца. Вскоре за трудолюбие и сообразительность тот сделал деда управляющим имения. А еще через некоторое время дед выкупил у помещика около шестнадцати гектаров земли и стал хозяйствовать на ней. В хозяйстве было 2 лошади. 4 коровы гуси, другая мелкая живность. Трудилась вся семья: дед, его жена Федосья Назаровна – моя бабка, брат деда Анисим Федорович, дети – Николай, Надежда (моя будущая мама) и дальний родственник деда Левон. В сенокосную или посевную страду звали поработать односельчан, чаще всего не умеющих преодолеть бедность. Потом большинство из этих бедняков стали комиссарами.
О том, что дед Романов был образцовым хозяином, говорит хотя бы такой факт: в 1926-м году он был участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве и получил из рук «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина грамоту за рысистую лошадь по кличке Пролетарка.
– То есть и при советской власти у него всё хорошо складывалось?
– Да. Он был вполне лоялен к власти. Проявлял даже гражданскую активность: избирался депутатом Суражского Совета рабоче-крестьянских депутатов, а когда на исходе кровавой гражданской войны на страну обрушился страшный голод, дед вошел в Комитет помощи голодающим Поволжья. Трудности начались, когда большевики стали вводить насильственную коллективизацию. Это было связано со сменой политической линии. 15 съезд ВКП(б) в 1927 году взял курс на индустриализацию страны и коллективизацию. В деревне ввели продразверстку, начали организовывать продовольственные отряды, ЧОНы, чтобы взять излишки зерна у справных хозяев. Вновь заговорили о кулацкой угрозе, саботажниках и т.д. 27 июля 1929 года политбюро ВКП(б) приняло решение о развертывании сети исправительно-трудовых лагерей, которые потом были переданы в систему ГУЛАГа министерства внутренних дел. И пошло…
– Историки пишут, что коллективизация стала настоящей войной, объявленной советским государством классу мелких хозяев.
– Это так. В 1930 году вышло под грифом «совершенно секретно» постановление политбюро ЦК ВКП(б) «О выселении раскулачиваемых». Оно делило так называемых кулаков на три категории по степени якобы опасности для советской власти. И поручало ОГПУ провести в отношении первой и второй категорий в течение ближайших четырех месяцев (февраль – май) репрессивные меры: «направить в концлагеря 60 000 и подвергнуть выселению в отдаленные районы 150 000 кулаков». Семья деда оказалась во второй категории. То есть в числе 150 тысяч ее выселили в отдаленные районы.
– И каков же был маршрут? Достаточно крут, говоря словами писательницы Евгении Гинзбург, тоже репрессированной, только позднее, в годы «большого террора»?
– Еще как крут! В постановлении был такой пункт: «Высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущества должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов. Денежные средства высылаемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака некоторой минимальной суммы (до 500 руб. на семью), необходимой для проезда и устройства на месте». На самом-то деле даже этот минимум урезался. Мама, которой было тогда пятнадцать лет, рассказывала мне: сначала на подводе до Витебска ехали. Потом по железной дороге в вагонах для перевозки скота на Смоленск. Дальше – на Москву, Вологду, Котлас. В Котласе семьи выселенных пересели на баржу и по реке Вычегде доплыли до села Керчемье (Коми АССР). От Керчемья пошли пешком в верховья реки Весляны на Керос. Прибыли на место уже в 1931 году. По пути многие умерли. Местные жители-коми смотрели на нас с ужасом, потому что впереди нас шла молва, будто «кулаки» от голода детей едят.
– А как начали обживаться на новых землях, мама рассказывала?
– Да. На месте нынешнего поселка Керос тогда еще ничего, по сути, не было. Сплошная тайга. Ночевали они сначала в Усть-Куломе, а работали в Керосе. Здесь трудпоселенцы построили 18 домов и комендатуру. Получилась первая улица. Назвали ее – Центральной. Охранять поселок прислали из Усть-Кулома местных охотников-зырян, назначили коменданта. Дед, бабушка и дети работали на лесоповале. Даже моя мама, которой, напомню, тогда было шестнадцать лет, тоже работала на лесосеке. Через год деда придавило спиленной сосной. Осиротевшей семье жить стало совсем невмоготу. Ели крапиву, бывало.
– А как там оказался Ваш будущий отец с такой роскошной фамилией – Княжище?
– Да ничего, по-моему, особо роскошного в этой фамилии нет. Досталась она ему от моего второго деда Адольфа Адамовича Княжище, происходившего не из княжеского рода, а из бедных крестьян, и была сначала не фамилией, а прозвищем. Почему у крестьянина-бедняка было именно такое прозвище, не знаю. Знаю, что около Витебска есть станция Княжица, может, с этим что-то связано. А вообще он из обрусевших поляков. Когда маршал Тухачевский потерпел поражение под Варшавой, поляков, живших в западной части страны, стали переселять на Урал и в Сибирь. Адольфа Княжище вместе с женой Аделиной и пятью детьми – Иваном, Розой, Верой, Марией и Иосифом, моим будущим отцом, отправили на пермские земли. Их маршрут был такой же, как и у «кулаков» из Витебской губернии. А погибло поляков в этой бесчеловечной перетряске, пожалуй, еще больше, чем русских. Из тех, кто жив остался, я знаю Ничиперовичей, Котовичей, Новицких, Осмоловских, Кульчицких… Переселенцы научили местных жителей, переселившихся в Керос из Усть-Кулома, садить картошку, лук, другие овощи, сеять овес.
– Разве местные не умели сами это выращивать?
– Кроме репы ничего не умели. Они, когда увидели в огороде переселенцев картошку, пытались есть не клубни, а зеленые «яблочки».
– Вы отца своего помните, Нелий Иосифович?
– Нет, не помню. Мама вышла замуж в 1936-м. А в декабре 1937-го, когда отца арестовали, мне было всего два с половиной месяца. Уходя, он только и сказал маме: «Береги сына». Она выполнила наказ папы, сберегла меня и, несмотря на все трудности, дала возможность получить высшее образование – я окончил Уральский лесотехнический институт. Замуж мама больше не выходила, хотя предложений было немало. Всю жизнь посвятила мне и ожиданию мужа.
– Так и не дождалась?
– Не дождалась. Сначала ей сказали, что он осужден на десять лет без права переписки. В 1955 году пришло официальное извещение о том, что отец умер от рака печени в феврале 1946 года, то есть за год до окончания срока наказания. А в 1958 году мама получила справку о том, что Военная Коллегия Верховного суда СССР отменила постановление тройки Главного управления государственной безопасности НКВД (г. Свердловск) в отношении ее мужа и прекратила делопроизводство за отсутствием состава преступления, реабилитировали отца посмертно. Но и это была не вся правда. В 1991 году мы получили новое официальное свидетельство о том, что Иосиф Адольфович Княжище не умер по болезни в лагере, а был осужден вместе с еще рядом трудпоселенцев так называемой тройкой ГУГБ НКВД и расстрелян 21 февраля 1938 года в возрасте 24 лет, по сути, через год после ареста.
– В чем же его обвинила эта «тройка»?
– В участии в контрреволюционной шпионской террористической диверсионно-повстанческой организации поляков, которая производила массовые поджоги лесов, а в случае объявления войны с капиталистическим государством должна была производить на территории Советского союза террористические и диверсионные акты и собирать материалы шпионского характера в пользу Польши. Отец не подписался под этими обвинениями. И тем не менее был расстрелян.
– Но правда, в конце концов, восторжествовала.
– Да. Я и мама по статье 16 Закона РСФСР от 1998 года «О реабилитации» были признаны жертвами политических репрессий. Правда восторжествовала, но на душе остается тяжесть. По официальным данным прах отца покоится в братской могиле на 12-м километре от города Екатеринбурга по Московскому тракту вместе с десятками тысяч других расстрелянных в те годы на Урале. Сейчас на этом месте создан мемориальный комплекс памяти жертв политических репрессий. Я приезжал туда, тщательно читал списки погибших, высеченные на мраморных плитах, но фамилии отца не нашел.
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
