1.36. Вот так и жили

Из воспоминаний Ирины Кирилловны Батуевой

Моя мама, Надя Мильчина, вышла замуж за Кирилла Рюмина. Совсем немного прожили, и отца взяли в армию. Он отслужил в Лысьве. Заболел, простыл, когда на посту стоял, и помер. Мать одна осталась. Она жила с родителями мужа — моими бабушкой и дедушкой. Мне был годик. Мама там недолго жила — тяжело было. Работы очень много: дед много скота держал. Она ушла к своим родителям, а потом снова замуж вышла. Муж её новый овдовел недавно, они и сошлись.

Дедушка работал много, сеяли, пчёлы были свои. У них пчёл очень много было. Дедушка всё за пчелами ходил. Вот так и жили. У нас очень была хорошая корова. Такие коровы очень редки. Лошадь уже одна была, и корова одна была.

Как-то мы ездили с папой в Кунгур, я маленькая ещё была. Из Кунгура ехали домой и дорогой встретили, ну, работников, которые из сельсовета были назначены. Знакомые мужчины. «Нехорошо, — говорят, — подорожничать»! — и вместе с нами поехли. Приехали домой поздно вечером, они и говорят: «Ты арестован! Никуда с места не уходи! Садитесь и сидите!» Дома сделали обыск. Всё обыскали, даже на возничке смотрели. Я, конечно, ещё маленькая была: что говорили — не знаю. Потом папе сказали: «Переоденься, надень чистое бельё. Одевайся!» Оделся папа, и повели его двое мужчин. Увели ночью.

Папа торговал скотом. Скотом торговал — вот за то и выслали. Сперва налог принесли. Папа всё платил налог. А потом все знакомые, председатель сельсовета говорит папе: «Петруша, не плати налог, покуда у тебя не продадут дом», — у нас два дома было. Папа не стал уже платить. Сделали торги, продали дом. В квартире мебель была: столы, стулья, два зеркала больших было. Всё дочиста продали. И дом. Потом несколько раз приходили с описью, даже у мамы несколько юбок, платьев опишут, продадут.

Пять семей выселяли. Они в Корноуховом дня три сидели. Их там очень много было отовсюду! Туда их всех, мужчин, посадили. В школе они сидели, потом мама узнала, видимо, от кого-то, и пошли мы с ней туда. К ним не допускали, разговаривать с ними уже не давали. Всё время была охрана. Охрана кругом ходила. Когда уходили, немного через ограду разговаривали. Мы дня три ходили, и всё вот так.

Мама и женщины всё ждали, когда их конвой поведёт. До этой деревни от Кунгура двадцать километров. Их повели около обеда, наверное, человек сто — не меньше. Нам никому не давали прохода, мы только по стороне шли. Двадцать километров до Кунгура они шли пешком.

Мама ещё у меня, сестра, брат был, дедушка жил. Тогда в аккурат только в тот год стали колхозы делать, в колхозах жить. Маму стали доставлять, чтобы она пахала пашню и сеяла, а у мамы ноги больные были. Мама говорит: «А что? Всё равно выселять будут, чего я буду?..» И не стала. Приходили каждый день, заставляли, чтобы пахала пашни, сеяла.

Дедушка был старый. Несколько дней так пожили, потом утром рано, часов в восемь утра, приходит мужчина и говорит: «Ну вот, Надежда Захаровна, я пришёл к вам известить, вы не обижайтесь, выслушайте меня. Я к вам послан как уполномоченный из сельсовета. Вас будут выселять. Так вот давайте собирайтесь». Мама говорит: «Да как? Что я буду собираться?» А у мамы в деревне той жила сестра. «Пойду к сестре». Он говорит: «Пойдёте к сестре, будете плакать, народ услышит, и к вам все соберутся. Я не хочу этого, чтобы народ пришёл».

Но мама сходила, сказала сестре. Сестра пришла и говорит: «Ну, собирайтесь. Может, у вас что-то есть спрятанное у соседей. Всё берите. Ничего не оставляйте! Всё берите. За два часа соберитесь, к 12 часам чтобы вы собрались. Всё соберите». Мама была расстроенная. Что делать? Что собирать?

Потом к 12 часам снова этот пришёл мужчина, говорит: «Оставим до вечера. Вас повезут вечером». Остались мы дома. А соседи всё-таки… Всем всё надо было. Только бы всё унести, забрать у нас. У мамы были цедилки и ещё посуда. Всё растащили. Потом были кресла, стояли. Ткала она, холст сами ткали в деревне. Вот одна приходит и говорит: «Унесу эти кресла у вас». Мама говорит: «Так как ты понесёшь?» А рядом жил старичок, старый такой. Он говорит: «Что ты отдаёшь всё? Ты бери всё с собой». Пришёл, всё обрезал, всю пряжу на клубки свил, в мешки сложил. «Всё забирай с собой».

Ну, у нас не очень-то… Одёжи мало было. Что было брать-то? Не очень-то много чего было. Мы уже решили муку брать с собой — дедушка нагрёб несколько мешков. Все половики собрал, всё свернул. Всё на телегу сложил. Мама говорит: «Да зачем вы это всё ложите?» А дед говорит: «Надежда Захаровна, тебе это всё пригодится. У тебя ведь дети. Может, вас куда привезут в лес. Куда ты их положишь? Ты хоть подстелишь эти половики». Ну, положили.

Потом вечером обратно приходит этот уполномоченный мужчина. Он очень такой хороший, самостоятельный мужчина был. Говорит: «Вот, пришёл. Останетесь ночевать. Ночуйте ещё тут. Но всё равно утром придётся ехать». И говорит: «Вот всё сложили… Так в мешки сложите, а не в ящики! В ящике, в сундуке вам не разрешат везти. Всё в мешки ложьте». Вот такой мужчина хороший был.

Потом мама несколько куриц зарезала. Сварили их, в бидоны сложили, с собой чтоб брать. На второй день, в воскресенье, около обеда дали лошадь, погрузили багаж, муку дедушка взял. Вот нас посадили: маму и нас — трое детей. Поехали в Кунгур, приехали уже вечером. Надо было нам переезжать Сылву-реку, моста тогда не было, только строили, перевозили паромом. На паром очень была большая очередь. Мы приехали — ещё светло был, а переехали — ночь; уже, наверно, наутро переехали.

Поехали туда, где папа… Там какие-то бараки были, и вот нас привезли. Папа нас встретил. Ну, я помню какие-то нары большие. «Ложись, — говорит, — маленько поспи». Я легла, уснула. Потом меня разбудили. Мама говорит: «Ну, пойдёмте». Пошли на вокзал, на станцию. Папа с нами вместе пошел.

Когда мы на вокзале были, привезли лошадь. Папа стоял, всё её гладил, обнял лошадь за шею. А у лошади все щёки были мокрые. Видимо, чувствовала, что ли, лошадь-то.

Пошли, и весь багаж наш, всё перевезли, и всё так сложили. А поезд уже тут стоял. Повезли нас в товарных вагонах. Вагоны очень были грязные, только одно окошечко было, на весь вагон одно окошечко. Нас где-то в вагоне, наверно, ехало семей пять. Всё погрузили в этот вагон, и сами, и двери закрыли плотно. Такая духота была! Было плохо. Женщины всё время стучали в двери. Хоть бы открыли двери! Потом немножко открыли, вот такую щелочку сделали. Поезд почему-то ехал очень медленно. На каждой остановке очень подолгу стояли. Это мы дня, наверно, два ехали. Из Кунгура.

За Кизелом деревня Лунёвка есть, километров пять от Кизела. Привезли нас туда и высадили всех на вокзале. По сторонам, по лесу в трёх местах были бараки построены. Когда нас привезли, уже бараки все были заняты. Осталось только вот: столб вкопанный и сверху, как крыша, толью закрыто. А бока… ничего не было. И пола не было. И там досок не было. Только горбыль. Всё такое сырое, болотистое было. Ну и стали мужчины стенки зашивать. Дошили стенки, нары сделали. И вот мы в этом бараке. Он такой длинный был, наверное, семей пятнадцать жило в этом бараке.

Холодно было. В аккурат, вот, помню, 3 мая мы были в Кунгуре — там тепло было, а здесь снег нападал, так холодно было. К нам в барак этот дощатый поставили печку металлическую. Ну, вот топили печку, все обступим, греемся у печки. Вот так жили мы.

Мужчины работали, лес рубили. Шахта тогда ещё не работала. Мы от этой шахты километров за пять жили. Где мы жили, там воды не было. Нам возили на лошади, по ведру на семью давали. Вот так мы жили. Потом узнали, что там — ну, отходишь километра четыре — шахта. «Октябрь» называлась. Там был ключик. Мужчины узнали, что от этого ключика к селению вода шла. Туда ходили. Там место такое болотистое. Дорога была из брёвен — одно бревно выше, другое ниже. Вот привезут, бочку наберут, а покуда едет, полбочки — всё! Разлилась вода. Ведро только воды нам давали.

Всё лето мы там жили, осенью построили дома, двухпостельные, с перегородкой, и в половину дома нас — четыре семьи — поместили. Тоже сделали нары, и вот на этих нарах все рядом так и спали.

Потом больше бараков настроили. Перевели в другую квартиру. Там жили уже две семьи.

Чтобы в Кизел идти, надо было пропуск брать. Я вот, помню, пошла в Кизел. Они за кусты спрятались. Вышли: «Ну-ка, иди-ка сюда». Нас несколько человек отвели в комендатуру, штрафную дали. А корчевали ведь, лес рубили! Пашню корчевать заставляли, кто без пропуска был, давали принудиловку, чтобы сотку земли вскопать. Мужчины лес рубили, а мы маленькие больно были, так чащу собирали. Так и делали.

Некоторым жить негде было — землянки рыли. Маленьких заставляли работать. Весной мох драли: дома рубили, мох надо. Потом, значит, там артель организовали. Бересту нас заставляли собирать, дёготь гнали. Потом заставляли пихту рубить — пихтовое масло делали. Лутошки драли и в речке мочала мочили. Весною мочат, а осенью эти мочала вытирали. Мужчины из реки вытаскивали, а мы вешали мочала.

Многие убегали. Такие были мужчины, которые привозили документы, продавали документы. Некоторые купят, соберутся, уедут и так скроются.

Я только три класса закончила. Учительница приходила, помню, Анна Ивановна, так меня уговаривала: «Ты меня всю жизнь будешь поминать, что не учишься. Учиться ведь надо, а ты не учишься». Ну а что учиться?

Стоишь-стоишь, было, очередь в магазине, целую ночь стоишь. Продавец такой был: то тому через голову, то другому. Хлеб не выкупишь, придёшь. А куда голодный пойдёшь? Вот так жили. Когда с хлебом плохо было, ещё если что-нибудь было, вещи свои, ходили с дедушкой в деревню, километров за пятнадцать. Брали вещи и ходили, променивали — кто-то хоть что-то даст. Оттуда на себе носили картошку.

Суп из картошки варили, кашу из овсянки, было, варили, а мяса не было. Картошка, вода, крупы маленько. Вот так и жили. Чай пили: там свёкла была варёная, морковка. Такой чай и пили. Лист срезали от рябины. Лист насобираем, всё изомнём, и это добавляли. И вот пекли такие лепешки.

Ну, потом уже отец как-то лучше жил, уже корову купил. Корову держали. Так уже легче жили.

Осенью, я, помню, уже большая была, работала уже, и почему-то собирали мужчин и отправляли куда-то. Некоторых отправили в Нижний Тагил. А некоторых куда-то отправили, и от них никакой вести, ничего не было. Как отправили — и всё, с концом. Ничего от них не было. У подружки моей двоих братьев отправили. От одного ничего не было. Второго брата отправили в Нижний Тагил, так того отпустили.

Я нянькой была, с детьми водилась у людей. Помню, у одних водилась, ребёнок большой был, тяжело носить, а он не ходил. Годовой. Не стала жить, ушла, а потом думаю: снова куда-то идти или что, нянькой быть.

Лёгкой работы не было. Картошку возили. Ящики там с картошкой надо поднимать на весы, с весов убирать. Я заболела, не стала там робить, и в аккурат, случайно так, одна мне пожилая женщина говорит: «Вот иди, я тебе адрес скажу». Я пошла. Прихожу и говорю: «Может, вам няньку надо?» Они спросили, откуда я, какая, кто. Рассказала ему всё. Он говорит: «Будешь жить?» Я говорю: «Буду». У них было двое детей: один в школу ходил, один в садик. Они недавно сошлись, дети были. Один родной матери, другой неродной. Вот я у них долго жила. Больше года жила у них. Есть готовила, мыла, стирала на них.

А потом пожилой мужчина: «Иди, — говорит, — ко мне работать». Я говорю: «А что у тебя я буду делать?» Он говорит: «Пойдем. Я тебя научу всё делать. Пойдём со мной работать». Ну я и пошла к нему. Детские стульчики красила. Делали детские столы, койки, манежи, тумбочки. Белов была его фамилия. Вообще, он дед хороший был: шпаклёвку сам сделает мне, шпаклюет. «Крась давай!» И вот я красила. В первый месяц заработала 103 рубля. Сколько радости было!

Наверное, с год работала. Делали там табуретки, кухонные столы делали. Это всё масляной краской я красила. Потом стали на курсы направлять. От Перми сорок километров. Меня направили туда на полировщика: мебель полировать. Вот я училась на полировщика. Я восемь годов работала в полировочном, полировала мебель. Вот. Потом у меня заболели руки. Во время войны по 15 часов в день работали, без выходных. Во время войны делали всё: лыжи, тумбочки для госпиталей, тару делали для снарядов. Это всё на нашей фабрике делали. Вот я почти всю жизнь на этой мебельной работала. А когда уже заболели у меня руки, я уже не стала там работать.

Отец мне не родной был, он сказал: «Сколько заработаешь, половину нам на хлеб, а половину — тебе». Так вот я, было, заработаю, половину им отдам, а половину — себе. Мама мне чего купит. Тогда стало легче жить. Помню вот, мне мама купила шарф. Ой, столько радости было! Шарф тёплый был, такой вязаный.

У меня подружка была, она с продавцом жила в одной комнате. Она мне говорит: «Вот будет товар, скоро привезут, иди с вечера в очередь». Пошла с вечера в очередь и купила костюм. Такой, ну, непростой для тех дней. Велик мне был, так снесла его в мастерскую, мне перешили. Вот этот костюм мой любимый был. Я замуж вышла в этом костюме.

Мы любили ходить в кино и на постановки. Тогда в Кизел ходили: как спустишься немного, тут клуб был, тут же драмтеатр был.

Нас, молодёжь, стали восстановлять раньше, чем родителей. Сперва четырёх девок восстановили — документы дали. А потом нас — 12 девок. Пришли, мне говорят: «У тебя есть метрики? Нет? Пиши в сельсовет, требуй метрики рождения». Я написала, мне метрики прислали, и нас восстановили, дали документы. Я смогла без пропуска в Кизел идти.

Муж хороший у меня очень был. В шахте работал на проходке, а потом заболел, заболели лёгкие. Ещё 10 годов работал. А потом помер. У меня осталось четверо детей. Корову держала. Всех учила. Старшая у меня дочь институт кончила. Математиком в школе работала. На пенсию вышла. А сын в Ижевске на радиозаводе работал старшим конструктором. А дочь кончила на фельдшера. Трудно было, не стала в десятый класс ходить. После восьми классов пошла в медицинский, закончила на фельдшера, два года работала и ходила в вечернюю школу в девятый, десятый класс. Когда кончила десятый класс, поступила в институт учиться. Девятнадцать годов училась. Вот сколько. Закончила — у неё уже ребёнок был.

Когда мне 90 лет исполнилось, её муж, а мне зять, дал 25 тысяч на вечер мне. Я говорю: «Чего это ты?» Он говорит: «Возьми, возьми. Это, мама, ты заслужила». 25 тысяч мне дал на вечер. Справляли вечер в столовой. Он очень хороший. Да все у меня дети хорошие.

Я всё пережила. Как ещё Бог мне терпения даёт. Столько долго живу…

Интервью взяли Дмитрий Окунцев и Оксана Калинина

3 мая 2009 года, город Кизел

Архив Пермского «Мемориала». Ф.5. Оп.5. Д.1.

⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒