1.38. Я горжусь нашей семьёй

Из воспоминаний Марии Ивановны Аксеновой

В двадцать девятом то ли в тридцатом году выселяли нас. Родилась я в Татарской республике, там посёлочек был ещё маленький — Пановка, а направлены мы были в Серов, в Свердловской области.

Ну, надо было направлять в худые места, не в хорошие же направлять! Где уже раньше были высланные, там всё занято было. Полно ведь было их тогда! Ну, вот туды направили, в самую северную точку Свердловской области.

Город Серов раньше назывался Надеждинский завод, а потом, когда уже лётчик Серов слетал, тогда его именем назвали. Серов стал.

Нас пятеро было, трое детей и родители.

Ехали мы сначала по воде, а потом пересадили нас, как говорили, в телячьи вагоны. Всегда в вагоне, снаружи закрытые. А, думаю, может, там постучаться? «Что стучишься, — скажут. — Ходи тут, ведро есть».

Вещи все отобрали. Только взять разрешили, вот что носишь, то и берёшь. Мы ехали пятеро, а у нас только было две котомки на возу-то. Вот скатерть одна там была, простынь-то. В одном узле было детское, сменки, а в другом были подушки да одеяла маленькие такие.

Посели ли нас в лесу. Мы приехали летом, и квартир нам никто не припас. Жили в шалаше, сами сделали. С собой-то были топоры ведь, из того, что было, и сделали шалаш и жили долго, чуть ли не до Нового года, пока не построили бараки. Сами строили и стали расселяться маленько из лесу-то. То тут баню построили, столовую построили, вот первой необходимости все стройки были такие. Ну, контора была там какая-то, раз в лесу. Комендант был. Вроде незлой. Пережигали древесный уголь, поставляли на Надеждинский завод.

Мама работала, ещё не было садов детских. На работу пойдёт и нас троих оставит, и вот сидим мы. Потом добавились дети-то, пятеро стало, мы с братом по очереди с ними сидели. Сидит он до обеда, а потом, значит, с обеда я прихожу — в разные смены учились.

Отец работал плотником, строили всё это, социалку-то, а мама работала техничкой там же. Вот там эти были… кубы; значит, кипятят воду в кубе там, а потом приходят кто с чем, тут и пьют, едят, кончился обед — и опять в лес.

Паспортов не было, всё было отобрано. Боялись люди. Как говорят, на небо лестницы нету… Никуда никто не бежал: документов нету, ничего нету, куда убежишь?

Постепенно всё строилось, строилось. Фельдшерский пункт у нас был, библиотека, школа-семилетка у нас была. Всё потом построили.

Семь классов я там кончила, в техникум пошла.

На Надеждинском заводе рельсы делали. Отливали рельсы. Ну и вот, тут на углежжение-то уже узкоколейка была проведена, ну и эти паровозики какие-то маленькие ходили. Через год ли, через два нам клуб построили, кино показывали. Я не ходила — маленькая была. Не приходилось, не разрешали. Ну а родители-то ходили, конечно. Агитбригады приезжали из Серова, лекции читали.

Все соседи были с разных мест. В бараках мы жили — четыре семьи в доме. Вот комната с мою избушку, и вот в одном углу семья, во втором, в третьем, в четвёртом. По четыре семьи было в доме. Никаких перегородок не было. А что? Всё себе да на себе, вот и всё.

На полу все спали. Какие там семь кроватей наставить? Всё в углу тут, на кровать ведь надо там много наложить-то. А там всё на себе да под собой.

Там сколько национальностей было! И русские, и татары, чуваши и мордва, и там эти были ещё… Даже греки были, вот даже мы удивлялись, греки там даже были. Вместе все были, общались. Вот, знаю, это украинцы: они очень голосистые, поют хорошо. Смотришь, опять, когда вечером с работы придут, на крыльцо сядут, гармонь, если есть поблизости, тут тебе принесут и так песни напевают украинские. Вот у них уж это хорошо. Все дружили, никто ни на кого не наступал. Что, кого делить-то было?

Зарплату платили, ну, она на содержание шла. Не, не разбогатели, сколь жили. Сто раз не раскулачивали.

Ну, всё было общее, баня была общая. День мужская, день женская. Для стирки была прачечная, ходили туда и дома тоже стирали. Мыла мы не видели. Золой стирали, и всё. Кипятили в золе. Условия были тогда как для нас, так и для всех. Совсем не было мыла, совсем ведь не давали. Что в магазин вот приедешь — в одном уголочке хлебушко, а больше и всё. Остальные все полки пустые.

Одежды, обуви — ничего не было. Одевались в то, в чём приехали. Потом продавать стали одежду готовую, кто-то там шил, завод какой-то. Пермская была обувь. Пермская фабрика обувная. Привозили в магазины. Всё это было с трудом обычно.

Голодали, голодали, голодали. В магазине только пайку получали, на иждивенца 200 граммов муки, на рабочего 500 граммов. Вот эти получишь, потом из них хочешь — хлеб пеки, хочешь — чай, хоть что делай. Но этого всё мало, мы вот собирали клюкву какую-то, клевер какой-то, клеверная головка, вот её сушили да толкли потом, добавляли. Да там лебеда, да что, да всякая какая-то была. Ягоды, конечно, были. Но их мало было, время надо за ними ходить-то. Клюква была крупная, красная; брусника — она более худая. В клюкву надо было сахар, она горькая. А в бруснику-то не надо было там сахару много-то. Потом маленько получше стали жить, стали варить уж, научились.

Столовые были. Потом уж огороды стали помаленьку при домах. В лесу раскорчёвывали, всё сами. Сколь жили, всё корчевали, выбрасывали пеньки-то. Отец с матерью там «лягу» сделают, поднимают. Мы, ребята, тоже тут встаём, давим тоже. Выкорчёвывали, выбрасывали. Ну, потом при доме-то соток пять примерно было.

Ну, там плохо росло всё-таки. Да вот картошку садили, что больше-то? Самое главное — картошку. Вот.

Никакой ненависти у нас к Сталину не было. Если даже где что и проявлялось, так вот меж собою посидят, поговорят… У нас отец такой — он сразу: «Цыц, цыц, чтобы тебя не слышал!» — только чтобы это помимо него всё проходило. Не давал он этого, а то потащат куда-нибудь. У нас вот отец боязливый был и никогда этого не разрешал. Мы как-то были у соседки, вот там она что-то говорила. Мы пришли домой, он сразу на нас как прицыцнул, что мы сразу замолчали.

Вот в какие-то годы наши переписывались с Татарией, и надо стало там работников. Отец там в деревне-то был на мельнице: у дедушки была водяная мельница своя, на два камня. Ну и вот, до того дожили, что мельница встала, некого ставить, мельника нету. Ну и написали нашим от имени колхоза, что приглашает колхоз. Но не поехал отец: «Хватит надсмехаться, один раз уже надсмеялись». Не поехал. Придёшь, там скажут: «Кто тебя звал?» Не поехал, так и служил до конца.

Родители там, в Серовском посёлке, остались, там отец похоронен. Долго там жили, я уже здесь жила, а они там всё жили. Мать последняя уже уехала. Когда отец-то умер, мама одна осталась. Брат забрал. Так договорённость была: если когда останутся по одному, то дети заберут. И брат её забрал в Каменск-Уральский район Свердловской области. Она у него умерла, у брата.

Я уехала в тридцать восьмом, поступила учиться в Пермский финансово-экономический техникум.

В сорок первом окончила. Начало войны. Война началась, у нас выпуск был. Ну и вот потом этот выпуск и направили. Приехала я в Сиву, и дали мне квартиру частную. Ну, там и начала жить и работать, вот так и прожила, тридцать семь лет проработала. Я вот в Сиве жила и ничего не имела. Где что возьмёшь? Когда если в Пермь поедешь, там, на совещание какое, если на рынке где, что из-под полы кто там где, если купишь, ладно. А нет — так и живёшь. Одежда была в одно время введена форменная у финансовых работников. У меня есть где-то фото.

В сорок втором, наверное, или в сорок третьем, забыла, я замуж вышла. Пришёл солдат из армии. Конечно, тут уж, как говорится, не сказать, что наш первый был выбор. Вот кто кого провожал, кто кого встречал... А я никого не провожала, никого не встречала. Кого я здесь знала? Никого не знала, и меня здесь никто не знал. Вот так вот и вышла, как уж не выйти.

Сейчас нет никакой обиды, ничего этого. Так надо было. Раз богаты были, кулаки были, надо было уничтожать. Так решили.

Я вот даже не знаю, в каких годах реабилитировали-то. У меня даже в документах не было написано, когда реабилитирована.

Слава богу, вот нас было пятеро, из пятерых трое имеют высшее образование. Но где это из пятерых трое имеют высшее образование? Это ведь предоставляли право учится-то. Я, как говорится, горжусь своею семьёй, что у нас трое с высшим. Один в Лёвшино живёт, был генеральный директор, Аксёнов Александр Иванович. Главный агроном в Каменск-Уральском — брат Николай. Сейчас Лёлька там около Свердловска, Белоярская АЭС, Белоярка, там она живёт. Она ко мне звонила недавно вот. Нет-нет опять позвонит, всех обзвонят. Всё ещё мы живы. Нас пятеро, мы все как белые грибы. Так закалила жизнь нас.

Интервью взяли Мирьям Штейнберг (Пермь) и Анна Бьёрлинг (Швеция)

3 мая 2012 года, село Сива

Архив Пермского «Мемориала». Ф.5. Оп.225. Д.1.

Интервью Марии Ивановны Аксеновой

⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒