1.42. Своим трудом разбогатели — значит, мы кулаки?

Из воспоминаний Екатерины Семёновны Кутуевой

Я с 21 года, Луганская область, Старобельский район, село Голодаево.

Наша семья была большая: шестеро детей, отец и мать — всего восемь, бабушка девятая. Хозяйство было — три коровы, пара быков для работы в поле и выездная лошадь — на ней не работали, только в город отец ездил. Мы стали хорошо жить, когда советская власть стала и землю дали. Мы бедные были, у нас семья большая была, обрабатывали всё сами, не нанимали никого. Своим трудом разбогатели.

Пришла милиция. Ну, я не знала, что милиция, мне семь годов только было. Скотину всю забрали у нас, угнали, всё описали, всё забрали. Из нашего дома нас выслали, переселили в маленький дом. Вот и вся раскулачка. У отца был брат, их не тронули, они жили как жили. А нас, вот, одних… Отец за свой труд раскулачен и выслан был. Потом, вот, на Урал отправили.

Были мы высланы на Чусовую. По реке Чусовой — посёлок Усть-Поныш. Там один барак был, лесозаготовители жили. Нас в этот барак 30 семей поселили. Были в бараке двойные нары: нижние, верхние; на каждую семью уголок отделяли — так и жили. Посередине барака стояла железная печка-буржуйка, и все по очереди толпились около неё.

Никаких там жилищных условий не было. Туалет — на улице. Был у нас комендант, он три или четыре рукомойника повесил, вот, умывались. Рядом речка. В речке мылись.

Никакого снабжения не было. Ходили, меняли в деревню. Что есть получше — в деревню несли, на продукты, на картошку меняли. Соберутся группами и идут в деревню — Усть-Койва, Койва, потом ещё какая-то деревня, я забыла — три деревни вдоль реки по правую сторону было, и они туда все ходили. Меняли вещи на продукты. Речка рядом — рыбачили.

Ну, одежда у нас с собой своя была. Что из дома взяли, то и носили.

Утром комендант поднимал, отправлял в лес, и они там работали до вечера. Комендант отправлял старшего, назначал, кто отвечает за эту группу. И шли. Конвоя никакого не было. Женщины дома сидели, мужчины только работали. С 14 лет ходили сучки обрубали, собирали, подбирали.

Комендант барака дал нам пристрой — комнатушка и тоже печка-буржуйка там была. Мы там отдельно жили. Он тоже спецпереселенец был, только его старшим выбрали, чтобы он наблюдал за порядком. А так — никаких, ни милиции, никто не приезжал.

Потом отец на лесоповале был, лес гоняли, его лесиной прибило. Он и неделю не прожил, наверное, на Урале, помер. Мама заболела очень сильно, и уже осенью померла тоже. Никаких врачей, никого не было. Наш, старобельский, врач был там, высланный тоже. Приходил раза два, когда мама болела, дак он ничем уже не мог помочь.

Мы вот остались одни, сестрёнка старшая, ей 14 было, и трое ещё маленьких было. Она сама их хоронила. Все эти три сестрёнки померли, она сама через реку, через Чусовую, их перевозила. Кладбище там было, не знаю, уж, как она там хоронила, потому что, вот, последнюю сестрёнку хоронила она зимой. Мы сидели в школе, а мальчик рядом со мной сидел и говорит: «Катя, Катя, твоя сестра кого-то понесла». Ну, я и увидела, что она завёрнута. В снег, наверное, только закопала, да и всё. Как она может ещё там похоронить.

Очень много умирало.

Вот, там мы жили, не знаю сколько. Потом родители померли, я семи лет попала в Чусовской детдом, в село Верхнее Калино. Сестрёнка в няньки ушла в Лысьву, брат пошёл в Лысьву и потерялся. Нашёл какого-то мужчину, он сказал, что сделает документы, чтобы выехать нашей семье. Нас только трое и осталось — я, он и сестрёнка. Брат собрал, что там можно было продать получше, и ушёл в Лысьву. И всё, больше не вернулся. И так мы и остались тут.

А так-то многие убегали. Убегали, конечно, как не убегать.

Из детдома по исполнению 14 лет отправили меня в горно-промышленное училище. В школе горпромыча три года училась на электрослесаря. Там всякие специальности были, но нас определи на электрослесарей. Мы до 39-го года проучились, потом на шахту, на Володарку — шахту имени Володарского — в Кизел по распределению попала. И работала на подстанции всю жизнь. На компрессорной. Ну, у меня тяжёлой работы не было, на подстанции — что там, наблюдали только да и всё.

Мы уже свободные были, у нас уже были паспорта. Мы хотели, четыре девочки, поступить в техникум, в наш, горный, нас не приняли — дочери кулаков. Один мальчик только поступил — Юра, потом он впоследствии был на шахте Руднич главным механиком.

Большая шахта Володарка была. Спецы — спецпереселенцы — в основном работали. Мы стояли в спецотделе на учёте, тоже как спецы, хоть и были с паспортами.

Зарплата была 32 рубля, тогда же деньги маленькие были. Ну, на питание хватало.

Мы, вот, четыре подруги: одна из Кубани, одна из Донбасса, я с Украины, одна с Белоруссии. И вот, с разных мест — в одном месте были. В одном детдоме, потом — вместе учились, работали, вместе жили.

Во время войны мужчин не стало, женщины в шахте работали, даже женщины отбойщиками были. Две женщины у нас с общежития отбойщиками работали. Знаете, как на отбойном молотке работали? Очень тяжело. Потом нагнали мужчин в шахту, женщин на более лёгкую работу, на откатку.

Мы ходили тоже в шахту. На своей работе отработаешь 12 часов, потом в шахту на шесть часов нас отправляли работать. Гоняли уголь грузить, рештаки были — отвалят уголь, и кидали в рештаки этот уголь, в общем, тяжёлая работа была.

В общежитии у нас жили две евреечки, они были врачами в госпитале на Володарке, в клубе госпиталь потом образовался, и они нас, четверых девочек детдомовских, взяли в госпиталь помогать, за ранеными ухаживать. Там и питание было, и вообще хорошо было.

Были у нас военнопленные. Этих военнопленных немцев гоняли, ну, по дороге этой на Северную шахту на работу. А какие работы они там делали — я не знаю. Лагерь был в посёлке Широковский, осели многие там, довольно-таки большая община. Оттуда не возили, просто пешком сопровождали конвойные, и вот, на Северную шахту. Центр города весь немцами выстроен, даже по архитектуре видно. Вот, там как на Доменную гору поднимаешься, там домов не было, там кладбище было, вот, ниже хоронили немцев, а наверху — наши, русские. Русских хоронили, сейчас старое кладбище называется. А тут ниже, где немцев хоронили, потом дома настроили.

Крымские татары, немцы, белорусы, всякие были, украинцы, все были тут. Не было вражды, как говорится. Жили все, и поляки, и все, в одном бараке.

В 1963-м Володарку закрыли. Кого на Ленинку перевели, на Комсомолку, потом ещё куда — на Коспаш. Коспаш тогда была новая шахта, на Коспаш много отправили. Северный сейчас посёлок, туда вот многих отправили. Никто без работы не остался.

Я на Ленинке работала на подстанции. Тоже на ртутниках. Там ртуть везде валялась, говорят, вредно, никакой техники безопасности. В шахту электроэнергию подавали. Электровозы ведь на постоянном токе ходили, и ртутники стояли, с переменного постоянный ток перерабатывали. Вот, мы эти ртутники и обслуживали. Ну, они и по поверхности, и в шахте ездили. Маленькие такие электровозы, шахтёрские.

Мы жили в общежитии. В кино, на танцы ходили. На Володарке клуб, вон, какой хороший был. Танцы под духовой оркестр. На Ленинке тоже клуб хороший был.

В 1971-м вышла на пенсию, 50 лет, по вредному производству. А потом работала ещё 14 лет в профилактории от шахты. В общем, у меня 46 или 47 — рабочий стаж.

Моя история тяжёлая была, ребята, всё повидала — и нищету, и голод, и холод.

Плохое моё отношение к Сталину, он больно жёстко брал всех. Вот мы какие кулаки были, когда мы своим трудом, отец всё сделал? Мы оказались кулаками, он — кто тогда был Сталин в 1930-м году? Они же землю дали крестьянам, отобрали у богатых, землю дали нам — бедным, мы зажили хорошо. Значит, мы кулаки?

Интервью взяли Рамиль Фатхутдинов и Никита Харламов

3 мая 2009 года, город Кизел

Архив Пермского «Мемориала». Ф.5. Оп.361

⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒