14.5. Тайны пермского ГУЛАГа

Т. Черепанова¹

Эта встреча произошла на следующий день после открытия первого в России Мемориального музея истории политических репрессий и тоталитаризма в деревне Кучино Чусовского района. Местом встречи стал барак особого режима бывшей колонии Пермь-36.

Учащенно колотились сердца немногих присутствующих: два человека шли навстречу друг другу.

Подаст ли один из них другому руку?!

Ответит ли тот на рукопожатие?!

Накануне я разговаривала с обоими – но по отдельности – и теперь хорошо представляла, как непросто было каждому из них решиться на такой шаг.

Всего несколько лет назад они были по разные стороны Системы: один с нею убежденно боролся, другой – искренне охранял.

Один был политическим заключенным, другой – надзирателем.

Сегодня первый, Василь Овсиенко, секретарь Украинской Республиканской партии, а второй, Иван Кукушкин, рабочий из деревни Кучино. Так вышло «по жизни», что он участвует в восстановлении полуразрушенного барака.

Первым протянул руку Василь Овсиенко.

– Могли ли вы предположить, что когда-нибудь встретитесь?

Кукушкин: Никогда.

Овсиенко: В то время у нас было ощущение, что все мы, сидящие здесь, смертники, особенно, когда один за другим начали погибать наши товарищи... Режим слишком долго не ослабевал – даже с началом перестройки...

Я провел в стенах этого барака 6 лет (всего В. Овсиенко отсидел в лагерях 13 лет. – Т. Ч.) – вплоть до 8 декабря 1987 г: в этот день Горбачев встречался с Рейганом в Рейкьявике. Горбачеву очень надо было тогда сказать: «А политических у нас в стране уже нет!» Он это и сказал. И неважно, что через два дня обман раскрылся, когда Рейган узнал, что политзеки просто перевезены в другое место: нас вывезли на Всесвятскую, в Пермь-35.

– Почему вы согласились прийти на эту встречу?

Кукушкин: Я узнал, что Овсиенко хочет выяснить подробности смерти Василия Стуса, Юрия Литвина... Правда, я колебался: по моим тогдашним понятиям, заключенный Овсиенко был далеко не сахар.

Но мне показалось, что он сможет объективно оценить ситуацию.

Овсиенко: Я не испытывал ненависти к таким, как Кукушкин. Мы в нашей борьбе надеялись на изменения в тоталитарном государстве только в следующем веке. Думали, что мы до того и не доживем... Если же сейчас искать и считать всех виновных в этой стране, то ими окажется, наверное, половина всего народа. Такого допустить нельзя, иначе мы станем теми же большевиками. И потому мы проповедуем идею покаяния и прощения. Конечно, все злодеяния должны быть вскрыты, и самые главные преступники должны быть осуждены: я имею в виду моральное осуждение и публичное их наказание.

– Не боитесь ли мести тех, кто здесь сидел когда-то? Ведь многие из них занимают сейчас высокие должности...

Кукушкин: Нет. Потому что я лично против них ничего не совершил.

– Знаете ли вы о том, что, например, с Украины у вас тут сидело целое политбюро из нынешней Украинской республиканской партии – Горбаль, Лукьяненко, Горынь, Овсиенко... Все они, кто выжил, стали политиками, народными депутатами... Как вы думаете, хорошие они политики?

Кукушкин: О некоторых из них слышал, читал. Видел видеофильм, который здесь в 1989 г. засняла группа с Украины... А какие они политики – не знаю, не думал.

– Вам никогда не приходилось помогать заключенным, чтобы как-то облегчить их участь? Например, передавать записки на волю? Было ли вам их жалко?

Кукушкин: Мне все приходилось. Но не на особом режиме. Записки, бывало, передавал «на строгом». Не на волю – между камерами.

А насчет жалости... Знаете, в то время нам постоянно повторяли, что они враги народа. Повторяли каждый день, при заступлении на каждую смену... У нас ведь тут еще и полицаи сидели, и я, наверное, должен был бы больше именно их ненавидеть: с фронта не вернулись оба моих деда. А политические... Они мне ничего плохого не сделали. Нам-то, контролерам, что надо было: лишь бы они норму выполняли да правил не нарушали! Вообще про политических нам все время толковали, что если кто-то из них уйдет в побег, то это обязательно будет связано с самолетами, вертолетами, Западом... Мол, если они уйдут, то сразу за границу.

– И вы этому верили?

Кукушкин: Конечно. Хотя у нас тут насчет предупреждения побега все было очень основательно...

Художник музея, репрессированный еще в сталинские времена по 58-й статье, Волеслав Карлович Стенинг в интервью подтвердил мне эту «основательность». Он насчитал семь заградительных рубежей и более двадцати так называемых средств защиты. Так, к примеру, барак был огражден несколькими рядами «колючки», двумя высоченными заборами (до 4 м)... Использовались фотоэлементы, инфракрасные лучи и другие новейшие «достижения» пенитенциарной системы.

Не говоря уж о постоянном наблюдении, полной световой иллюминации по ночам, глазках, цепочках, бритых головах и полосатых робах. «Прогулочные дворики», которые, кстати, сейчас уже восстановлены, имели размер 2,5х2,5 м, трехметровые стены, «колючку» над головой плюс надзирателя, наблюдающего сверху.

– Если бы вдруг сейчас снова повторилось прежнее, пошли бы вы работать контролером?

Кукушкин: Трудный вопрос. Ведь после того, как ликвидировали колонию, я тоже сел.

– За что?

Кукушкин: Драка с начальством вышла. Четыре года я отбыл в Тагиле, в спецзоне для работников правоохранительных органов. Я там отбывал наказание вместе с Чурбановым, с бывшим первым секретарем Узбекистана, первым секретарем Молдовы... Так что можно сказать, что я исторический человек: я побывал и с той и с этой стороны!

Кстати, если бы не это, вряд ли сейчас я разговаривал бы с вами. Многие бывшие контролеры на это никогда не пойдут...

Всю жизнь меня преследовало чувство страха, которое зарождалось здесь, в 36-й. После Тагила оно исчезло.

Этому чувству страха перед Системой были в большей или меньшей степени подвержены мы все. Думается, и у бывшего надзирателя Кукушкина оно пропало не потому, что он побывал в зоне как заключеный: просто изменялось само время, другими становились люди.

Происходило это благодаря русским и украинцам, эстонцам и литовцам... Благодаря многим из тех, кто здесь сидел и кто приехал на открытие музея, а это Олег Воробьев, Сергей Пономарев, Март Никлус, Василь Овсиенко...

Василь Овсиенко и здесь не изменил себе. Он успевал подробнейше проконсультировать музейщиков, выступить на стихийной пресс-конференции, дать интервью, встретиться с жителями Чусового... Его рабочий день и здесь длился, как и в Киеве, 14–16 часов. Внешне спокойный, мягкий – но сколько в нем было внутренней силы, достоинства, целеустремленности! Он и сегодня остается демократом и правозащитником, несмотря на очень сложные политические отношения на Украине, между Украиной и Россией.

Да, надзиратель Кукушкин изменился, изменилось время, но не дай Бог, если в главном изменятся такие люди, как Василь Овсиенко. Такие, кто никогда не боялся сказать то, что на самом деле думает. Сказать правду.

– Что вы помните о Василе Стусе, других заключенных? И как вы относитесь к ним с позиций сегодняшнего дня?

Кукушкин: Сложный вопрос. Я многое читал о Стусе, знаю, с какими трудностями его тело перевозили отсюда в Киев... Во время отсидки Стус был очень агрессивным, психика его была болезненна, он уже шел к самоубийству... Как-то раз забаррикадировался в рабочей камере, приставил к сердцу длинную такую отвертку, рабочий инструмент. Я открыл камеру, а он: «Кукушкин, не подходи, а то отвертку всажу себе в сердце!» Но я все же забрал отвертку. Вообще у него редко бывало нормальное настроение. С ним было очень трудно: он с нами не разговаривал, с администрацией – тем более.

Овсиенко: Это была такая форма протеста. В последние месяцы на Стуса особенно давили. Он был выдвинут на соискание Нобелевской премии. Вот у меня в руках ксерокопия его лагерной тетради, которую он, единственный из всех нас, смог отправить из лагеря на свободу. Она дошла до Америки и была там опубликована. Он пишет о нашем положении, называет много фамилий, рассказывает, что здесь происходило... Именно за это на него так давили.

– Как это могло выйти на волю?

Овсиенко: Я могу предположить, что только во время свидания. Это единственная возможность что-то рассказать или передать. Был, например, такой способ. Родные привозили в колонию муку. Ее рассыпали, разглаживали и спичкой или чем-то еще писали то, чего нельзя было сказать вслух. Ведь на время свидания бумагу изымали всю: даже для туалета давали не бумагу, а вату. Постоянно производили внезапные обыски.

...О средствах давления на «политических» сказано многое. Поэтому здесь упомяну только еще об одном, наиболее иезуитском. Есть такой даже термин у заключенных – «прессовать»: на человека усиленно и методично давят со всех сторон. Даже если никаких нарушений режима нет и в помине.

Вызывается, например, заключенный к начальнику, тот задает вопрос:

– Ты меня уважаешь?! Отвечай!

Тот молчит.

– 15 суток карцера за неповиновение!

Если же заключенный, доведенный до отчаяния, говорил, что «уважает», все равно получал те же 15 суток – только уже за «неоткровенность» или «неискренность».

Овсиенко: Что вы еще могли вспомнить о смерти Стуса?

Кукушкин: Я в то время уже не работал на «особом», был рядом, на «строгом». Но от других прапорщиков знаю подробности. Они такие: Стус намылил шнур и повесился. Конечно, дежурные прапорщики перепугались: это был их недосмотр... Когда они в рабочей камере обнаружили труп, он уже почти почернел. Они нашли ножницы, обрезали шнур – и труп упал головой на батарею...

Из-за этого и пошли слухи о том, что его, Стуса, якобы убили...

По всем документам прошло, что Стус умер от сердечной недостаточности...

Так совпало: в дни открытия музея и международной конференции исполнилось десять лет со дня смерти Василя Стуса. На Украине Василя Стуса чтят как выдающегося поэта и национального героя.

Дмитрий Стус, сын Василя, тоже приехал в Чусовой на открытие музея.

В 1989 г. Дмитрий вывозил тело отца с кладбища близ Кучино для перезахоронения в Киеве. Сейчас на том кладбище на месте двух бывших могил со столбцами под номерами 7 и 9 (здесь лежали Василь Стус и Юрий Литвин) стоит большой православный крест. Неподалеку еще один: в память всех сгинувших в пермских лагерях.

По иронии судьбы рядом могила бывшего начальника колонии Александра Долматова...

Овсиенко: Я хочу, чтобы была приоткрыта тайна еще одной смерти – Юрия Литвина. Это случилось 3 августа 1984 г...

Кукушкин: Что знаю, то знаю. Я был вызван в зону: Литвин порезался! Он, видно, уже потерял много крови: сокамерники сразу не увидели, что он порезался. Его срочно увезли на операцию в Чусовой, а я его сопровождал. Он мне в больнице все рассказал.

Овсиенко: Я знаю, что ему «опилили» зубы, а коронки долго не ставили, он очень страдал от этого...

Кукушкин: Врач дал ему таблетки, и он попросился на прогулку, сказал, что плохо себя чувствует. Его вывезли гулять не в прогулочный дворик, а просто по территории, где он и нашел лезвие. Это все по его рассказу в больнице. Литвин занес лезвие в камеру, а раз он гулял на глазах контролеров, «шмонать» его не стали, так пропустили...

Лезвием он вскрыл живот, перерезал вены на руках, ногах...

«Кагебист» велел мне присутствовать на операции, и там я тоже был с Литвиным в маленькой палате на двоих.

Когда он пришел в сознание после первой операции, я спросил, почему он порезался. «У меня сильнейшие головные боли, я не могу их переносить», – это его слова.

Потом ему стало хуже, его повторно отправили на операцию, и после нее он уже в себя не приходил.

Овсиенко: На участке особого режима нас сидело самое большее 32–34 человека. Интересно, а сколько же человек нас охраняло?

Кукушкин: Наверное, раз в пять больше. Здесь только одних прапорщиков было около двадцати, это не считая ротных офицеров, четырех ДПНК – дежурных помощников начальника колонии... Рота охраны плюс еще вся администрация.

В день открытия музея в Кучино собралось много народа.

На машинах и мотоциклах из соседних деревень и сел приехало несколько семей. И я спросила, для чего, по их мнению, создается подобный музей.

В ответ услышала:

– Мы должны знать, какую землю топчем. Мы ведь и не подозревали, что рядом люди за идею гибнут. От нас многое скрывали, но теперь мы и сами не хотим жить в беспамятстве!

1. Черепанова Татьяна Алексеевна, журналист, сотрудник газеты «Пермские новости».

⇐ предыдущая статья

в оглавление

следующая статья ⇒