| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
14.7. Дочь врага народа
Нынешним пермякам имя Александра Яковлевича Голышева ничего не говорит, 60 лет назад его у нас знали все. Еще бы! Секретарь Пермского горкома ВКП(б), руководитель всей Пермской области, входившей в то время в состав Свердловской.
Что же это был за человек, о котором в хронике «Пермская областная организация КПСС», изданной в 1983 году, есть только одна фраза, сообщающая, что в 1935 году на съезде колхозников-ударников Пермского района «в докладе секретарь Пермского горкома партии А.Я. Голышев отметил большие достижения животноводства»? Сейчас понятно, почему появилось, хотя бы такое, упоминание: арестованный и расстрелянный в 1937-м, он был посмертно реабилитирован в 1956 году.
Александр Яковлевич был образованным и интеллигентным человеком. Работая, репетиторствуя, он преподавал в школе для рабочих и получал образование сам. В 1918 году направлен с группой студентов, «вошедших в революцию», в Одесский горвоенком, где трудился до высадки белого десанта, а далее вел с товарищами подпольную работу. После разгрома армии Деникина служил в Красной армии, работал в Донбассе, Сибири, Москве... Кстати, в Москве А.Я. Голышев был заместителем небезызвестной Н.К. Крупской, председателя Главполитпросвета. Отсюда и направлен на Урал для организации в тогдашней Свердловской области десяти вузов. Затем – Пермь... Роковой 37-й. Полетели кругом головы, настал и его черед.
Из документов ясно, что Александр Яковлевич сам никого не «заложил» (говорит только о тех, чья судьба уже была решена) и заранее знал, что его ожидает...
Взять его «заключительный» партактив: 24 выступающих (!) – из мединститута, «Камлесосплава, конечно же, горкома ВКП(б), горпросвета, горвнешторга, сельхозинститута, милиции, НКВД , горсвета ...» – и ни единого слова в защиту. Не будем называть имена, так как сейчас живут потомки этих «пламенных ораторов».
Но нельзя удержаться от минимального цитирования. Вот он; уровень «общественного осуждения». Тут и страх, и карьерные соображения, и сведение счетов за мелкие обиды – чего только нет.
Из выступлений на «разоблачительном и обвинительном» партактиве.
«Голышев умел маскироваться, чтобы скрыть предательскую работу в Пермской парторганизации, занимался внешней классовой бдительностью».
«Руководство горкома имело контрреволюционеров в лице первого и второго секретарей, завотделами и инструкторов».
«Этот враг народа настолько замаскировался, что его трудно было разоблачить. Враг народа Голышев не занимался профорганизациями, и что это не случайно: потому что, действительно, чтоб было больше жалоб».
«К Голышеву невозможно было попасть. Голышев и его аппарат создали такую обстановку, чтобы создать нервозность, нервность. И в этом это родились подхалимы. В городском комитете партии подхалимы живут и сейчас – они не разоблачены...»
«А почему так получилось, что сам Голышев оказался враг народа? Какими методами руководил Голышев? Это буквально издевка... Возьмите его пресловутое слово «маразм». Он всегда его употреблял. Что это значит? Разложение, гниль и т.д.»
«Он говорит: «Я как секретарь горкома обязан провести перерегистрацию». Понятно, началось паника, многие люди начали каяться, как грешники, в своих преступлениях, которых нет».
«В 1935 году я подвергался не раз ярлыку маразма, даже исключался из партии. Хотели исключить из членов бюро горкома в мае 35-го года, но Голышев решения не выпустил, а вынесли строгий выговор. Кругом дискредитировали членов партии – такая линия была у врага народа Голышева».
«Приезжал член бюро обкома, председатель облисполкома Головин, делал доклад о троцкистско-зиновьевском центре. В президиум на этом собрании были избраны Голышев, Дьяченко, Матвеев – враги народа. А когда Головин говорил, что враги народа покушались на убийство нашего великого вождя тов.Сталина, посреди актива были несколько десятков аплодисментов. Тогда председательствовал Дьячков. Мне хотелось в этот момент вскочить и крикнуть: «Что вы делаете?» Но когда я вижу, что президиум спокоен, получилось какое-то недоразумение... Но это было не случайно в свете сегодняшнего дня»...
Вызов в Свердловск, арест, обыск в пермской квартире в тот же день – все это типично для кровавого 37-го. Как, наверное, и то, что в протоколе обыска тщательно записаны номера разных членских билетов, упомянута пустая кобура, есть список 395 изъятых (запрещенных тогда) книг и... ни словечка о каком-либо ценном предмете. Словно семья из пяти человек жила, обходясь одними «корочками» да «запрещенкой». Все имущество куда-то исчезло. Голышевых (да простится плохой каламбур) почти в буквальном смысле голышом выселили сначала в Куеду.
А осенью, когда Александр Яковлевич был уже расстрелян, арестовали его жену, Лидию Михайловну, которая «знала о контрреволюционной деятельности мужа», но не донесла. Дали восемь лет лагерей. А дети – пятнадцатилетнюю Анну, четырнадцатилетнюю Ленину и восьмилетнего Льва – в «детучреждения».
Из воспоминаний Анны Александровны:
– 25 октября мама с работы не вернулась, а к нам пришли представители НКВД. Смотрели наши вещи, спрашивали, где на фотографии наши родители. Мы им показали, и эти фотографии они забрали. Потом погрузили наши детские вещи и посадили нас в сопровождении женщины – работника НКВД на вечерний поезд... При этом большая часть вещей осталась, потому что поезд очень быстро отошел. Так мы оказались в детском распределителе Свердловска, потом – в его пригороде, каком-то лагере для заключенных: там были вышки с часовыми, была натянута проволока... Детям репрессированных дали отдельный дом. Их привозили днем и ночью, поездом и на машинах – в конце концов этот дом стал настолько переполнен, что мы, две сестры были вынуждены взять к себе еще и брата.
Потом часть детей начали увозить... На станции в Свердловске были двери-вертушки, и нас, не говоря ни слова, если так можно выразиться, крутанули: детей в возрасте 14-15 лет – в одну сторону, 8-9 летних – в другую, малышей – в третью.
...Ехали поездом четверо суток. В Челябинске нас подвели к ресторану, закрыли его, выпроводив пассажиров, и накормили нас горячим обедом. Потом нас высадили на станции, название который я не помню. Кругом была степь... Еще километров 50 везли на грузовых машинах, и мы оказались в городе Темирит Темиртского района Актюбинской области Казахстана. Поселили нас в домиках с земляным полом. Было много верблюдов, на которых в холодные дни за нами приезжали в школу...
В конце концов НКВД разрешило родственникам забрать детей Голышевых и Анна закончила 8 классов. Хотела быть врачом, как мама, но «с учетом материальных обстоятельств» поступила в подмосковный индустриальный техникум, и была уже на третьем курсе, когда началась война и техникум закрыли.
И все-таки совершенно непонятно: как она, дочь врага народа, смогла получить высшее образование и стать врачом?
Из воспоминаний Анны Александровны:
– Когда немцы подошли к Москве, был отдан приказ вывезти всех детей... Мы с сестрой оказались в Новосибирске. Там я работала и сдала экстерном за десятилетку, поступила на следующий год в мединститут.
Из Новосибирска уезжала в настолько переполненном поезде, что четверо суток была вынуждена просидеть на своем фанерном чемоданчике... Перевелась в Московский институт. По воскресеньям и ночам работала медсестрой, днем училась, а – затем ехала через всю Москву в туберкулезный институт к сестре, которая умирала там от этой страшной болезни...
Питались мы тогда так. Студентам давали 400 граммов хлеба, а карточек столовой хватало на полмесяца. Давали там тарелочку «супа», в котором плавали 2-3 кусочка мороженной капусты и столько же картошки, и давали при тебе ложечку жира, иногда похожего на машинное масло, – тогда, если не успеешь попросить, чтобы не наливали первое невозможно было есть. А на второе – или две-три ложки слипшейся вермишели с этим же жиром, или затируха. А жаренные дрожжи – это был предел мечтаний!...
Учеба в вузе тогда была платной, стипендия – гроши. Я покупала га рынке шерсть, и сестра лежа, вязала кофты. На это мы и жили. Она своим вязанием давала мне деньги на учебу – я брала их и плакала горючими слезами.
Профессор сказал мне тогда: «Вы без пяти минут врач... Ваша сестра живет только на одном энтузиазме. Она ждет, когда вернется ее мать, а жить ей нечем». Ну, вот она и умерла.
А училась она еще лучше меня, талантливая была. Какие сочинения писала! Знаете, она писала письма Маршаку, Чуковскому, и они ей отвечали! Она хотела стать журналисткой и начала изучать французский. А когда уже умерла, ей пришло письмо: почему вы не присылаете контрольные?
Она все-таки стала врачом, и поехала под Владимир за освободившейся наконец мамой... А в чамеревской глуши оказалась в связи со вспышкой страшной болезни. «Глушь» – потому что в то время там, в 40 километрах от Владимира, еще не светили «лампочки Ильича», а передвигаться по бездорожью можно было только на лошадях.
И она, сугубо городской житель (никогда не держала никого, кроме кур, кошек и собак; совершенно не умеет ориентироваться в окрестных лесах), в любое время суток отправлялась на вызов в самую дальнюю деревню. И была врачом на все руки – единственным здесь: и терапевт, и акушер, и хирург...
Анна Александровна всю жизнь училась на разных курсах, «чтобы не отстать от медицины», выписывала специальную литературу.
Десятилетия лечила она всю округу, как здесь ее называют, Синеборье. И при этом как истинный интеллигент получала массу газет, журналов и книг, если удавалось поехать в Москву – шла в музеи, галереи, театры...
Это ее трудности здесь появились не только поликлинника, но и стационар...
Нет, жизнь никогда не баловала ее, наоборот – была сурова до жестокости. Уж нет на свете дочери Леночки, мужа Ивана Павловича Фомина ... Анна Александровна стала пенсионеркой (всем известно, как легко живется в нашей стране). Сократились местная медицина «в связи с государственными переменами» до амбулатории. Но Анна Александровна не ожесточилась, готова и сейчас хоть ночью, помочь нуждающемуся. И помогает. И никогда не жалуется. И ходит вечерами на реку купаться до осени.
Мы с ней ежегодно встречаемся и подолгу разговариваем о разном – нам есть о чем.
– А знаешь – вдруг говорит она, – как это все странно... Мой отец был убежденным, искренним большевиком – коммунистом и был объявлен врагом народа. Сейчас строят капитализм и проклинают коммунистов – выходит, я опять дочь врага народа?
1. Дмитрий Красик – журналист. Печатается по: Звезда, 1997, 18 июля.
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
