| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
2.38. «Береги сына…»
Отец
Я родился в семье врача. Мой отец, Александр Григорьевич Орлов, работал в одной из больниц Перми. Он окончил медицинский факультет Пермского университета в 1925 году. Семья состояла из 5 человек: папа, мама, я и две бабушки. Мама, Людмила Николаевна, работала клиническим лаборантом в областной больнице. Мы жили в общей коммунальной квартире жактовского дома на улице Орджоникидзе.
Родители много работали. Папа возвращался поздно вечером. Я всегда ждал его. В памяти, за давностью лет, остались лишь отдельные картинки нашей семейной жизни. Помню, он приходил с работы, садился обедать. А я, еще маленький, просовывал голову под его левую руку и стоял рядом довольный близостью с ним. Наша собака Гоби тоже ждала ласки, устраивала свою голову папе на колено, и все втроем мы испытывали полное счастье.
Помню, мы идём с отцом на футбол, с ним здороваются, его знают. Он «болеет», аплодирует игрокам, а я – горжусь папой. Но больше всего я любил плавать летом на большом пароходе «Дом отдыха «Алмаз», куда он устраивался врачом на отпускной период. Мы жили вдвоём в одной каюте. Со сверстниками, детьми сотрудников дома отдыха, я изучил весь «Алмаз» от капитанского мостика до машинного отделения, от носа до кормы и камбуза. В одну из поездок папа купил мне в Горьком педальный автомобиль, которым я очень гордился. Ездил по всему кварталу и давал прокатиться другим ребятам.
В детстве, вплоть до школы, я часто болел. Когда пришло время идти в первый класс, из-за болезни пропустил начало учебного года. Папа привёл меня в школу только в конце сентября 1937 года. Привел в первый и последний раз. На другой день, 28 сентября, накануне именин мамы папу арестовали. Детство оборвалось неожиданно и навсегда.
В школе ребята, уже успевшие сдружиться, встретили враждебно. На большой перемене один из них вынудил меня с ним бороться. Я его победил. Тогда налетел второй, началась драка. Нас разняли взрослые. В тот день я не мог даже представить, что нам всем предстоит, что завтра навсегда лишусь своего отца, главного моего защитника. К тому времени ему исполнилось всего 40 лет.
28 сентября. Тёмной сентябрьской ночью в дом пришли чекисты. Начали обыск, перерыли всё. Они подняли даже подушки и матрац детской кровати, но я так и не проснулся. Мама уговорила не будить ребенка, не пугать. Утром в доме царил страшный беспорядок, женщины плакали, царила непривычно грустная, тяжёлая обстановка. А потом мне было вдвойне больно от того, что не довелось проститься с отцом.
Каждую ночь в городе шли аресты, было ощущение, что людей арестовывают целыми кварталами. По утрам женщины встречались на улице, шепотом рассказывали о ночных событиях, плакали. Мама запретила говорить посторонним людям что-либо об отце, боялась, что и меня схватят. Она узнала, что членов семей «врагов народа» тоже арестовывают, но содержат детей и матерей раздельно. С тех пор мама жила, испытывая дикий страх за мою судьбу. За себя она не боялась, но вот за сына…
Мать бросилась на поиски отца, ходила по тюрьмам, но ответ везде один: «Не поступал…» Наконец, нашла его в первой тюрьме (ныне СИЗО). Успела сделать всего две передачи. Послала отцу то, что было разрешено, а он переправил (как ему это удалось, не знаю) нижнее бельё, грязное и окровавленное. Мы всё поняли: его избивали. Еще папа сумел передать из тюрьмы маленькую записочку на обрывке бумаги. Он успокаивал маму: произошло недоразумение, скоро все выяснится. «Береги сына», писал он.
Третью передачу у мамы не взяли, сказали, что отец выбыл, а куда – неизвестно.
Как искали «контру»
Часто по улицам Большевистской и Луначарского в окружении вооруженных конвоиров и собак проходили большие колонны арестованных. Их вели на станцию Пермь II, где загоняли в товарные вагоны и отправляли неизвестно куда. Следом по тротуарам за колоннами «крались» женщины, выкрикивая фамилии арестованных мужей. Конвоиры грубо кричали на женщин, пугали. Арестованные в переговоры не вступали.
Мама тоже ходила за этими колоннами в надежде увидеть отца и даже несколько раз брала меня с собой. Отца мы так и не увидели. Мама очень страдала. За несколько месяцев неузнаваемо постарела. Жизнь без мужа, без отца не представлялась ей возможной. Каждый день рано утром и поздно вечером молилась. Молитвы продолжались час, а то и больше. Мне они казались нескончаемо долгими. Она стояла в холодной комнате, босая, в одной нижней рубашке, и пока не заканчивала молитву, спать не ложилась. Я, глядя на неё, тоже не мог уснуть. Меня стала мучить мысль: почему, если мамочка так сильно молит Бога, он не возвращает отца?
Помню, как разоряли и ломали церкви в Перми. В одно из воскресений мы с мамой шли по улицам города. На перекрестке улиц Луначарского и 25 лет Октября, не помню, как они назывались в 1936–1938 годах, возле авиационного техникума разрушали большую красивую церковь. Подходы к ней закрыты, пришлось обходить. С высоких колоколен сбрасывали на землю бронзовые колокола. Они с грохотом раскалывались. На наших глазах рабочие столкнули большой колокол. Картина была страшная. Народ вокруг молчал, женщины и старушки плакали.
А ещё раньше, до ареста отца, когда мы плавали с ним на теплоходе «Алмаз», я видел большие дебаркадеры, заваленные расколотыми церковными колоколами. Их грузили на проходящие пароходы и везли вниз по Каме куда-то на переплавку. Тяжелые осколки грузчики таскали на спине с помощью специальных приспособлений в трюм, а самые крупные тащили волоком с помощью канатов и обвязок бригадами по несколько человек. Колокола и церкви крушили во всех городах и селах, все пристани вдоль по рекам Камы и Волги были забиты этим грузом.
Вскоре началась финская война. Маме приходилось, чтобы прокормить семью, работать совместителем в трёх-четырёх больницах, с утра до позднего вечера. Она не прекращала попыток найти отца, общалась с такими же несчастными женщинами – женами заключенных. Но узнать ничего не удавалось. Я, учащийся младших классов, написал несколько писем Молотову и Сталину, как и многие дети в те годы, но ответов не получил.
В разгар репрессий 1937 года, в потоке газет, ежедневно рассказывавших о шпионах и предателях, люди заболели манией подозрительности. Страна сходила с ума, все искали «врагов народа», вредителей. Были люди, которые делали карьеру, демонстрируя свою бдительность. Я учился, кажется, во втором или третьем классе и запомнил такой случай.
Мы тогда учились писать в тетрадях в косую линеечку. На обложке тетрадей печатались таблицы умножения или рисунки из сказок А.С. Пушкина, выпущенные к столетию со дня смерти поэта. Приходит учительница и объясняет: в стране разоблачена и осуждена банда врагов народа – троцкистов, зиновьевцев и всяких других. В рисунках на обложке тетрадей эти предатели народа зашифровали свои портреты и разные политические лозунги. Надо найти слова и их лица и вырвать из всех тетрадей.
40 школьников бросились искать то, чего быть не могло, крутили тетради и так и сяк, напрягали зрение до боли в глазах. Тщательно разглядывали на рисунке листву, кота, который ходит по цепи кругом. Один мальчишка закричал: «вот, вот, здесь! и здесь..!» Учительница скомандовала – вырывайте листы! «Контру»-то нашел один, а вырывали листы все, остались тетрадки без обложек. Вот до чего доводит человеческая дурь. Я тоже был участником экзекуции, но ничего, естественно, не нашёл.
А жизнь шла…
Вскоре после ареста папы старая бабушка Зоя, которая прежде читала мне сказки, умерла. Другая бабушка Саша в возрасте 62 лет пошла работать уборщицей в столовую, чтобы облегчить материальное положение семьи. Педальную машину пришлось продать. Я плакал, не хотел расставаться с любимым подарком. Мама работала с утра до вечера, приходила поздно. Со мной оставался один друг – папина собака Гоби.
Первые пять-шесть лет я учился хорошо. Мама всеми силами старалась уберечь меня от влияния улицы. Заставляла ходить в читальный зал городской библиотеки и там заниматься, что мне нравилось. Или посещать оперный театр бесплатно по контрамаркам, которые давала её знакомая билетёрша. Вот тут дело шло похуже, оперное пение как-то не воспринималось, да и музыкального слуха у меня нет.
В восьмом классе я вступил в спортобщество «Спартак», получил красивый значок, чем очень гордился. Записался в секцию бокса, приобщился к занятиям физкультурой, а позднее в вузе стал заниматься спортом всерьёз.
А жизнь шла – тяжёлая, сложная. Атмосфера в семьях арестованных была мрачная. Заботы, голод, постоянные опасения за свою жизнь, за оставшихся без отца (а то и обоих родителей) детей… После потери отца, часто единственного кормильца, материальное положение семьи резко ухудшалось, особенно в военные годы. Страна воевала почти постоянно: Халхин-Гол, финская, Отечественная. Дети репрессированных терпели все: нужду, нервные срывы взрослых, недоброжелательные взгляды и оскорбления со стороны. Дети искали выход, отдушину и находили её на стороне, на улице. Здесь дышалось легче!
Подростков, морально угнетенных, обиженных, было много. Мы понимали друг друга. Общая беда сближала нас. Дети принадлежали улице, она нас воспитывала. Некоторые ребята попали под влияние плохих компаний, начали воровать, многие попали за решётку.
Развлечения у нас были, как нынче говорят, крутые. Зимой ребята «летали» на лыжах с крутого берега Камы, падали, ломали кости. На коньках цеплялись за грузовые машины специальными крючками и неслись несколько кварталов целой компанией, пока милиция не поймает. Прыгали с крыш двухэтажных домов в снег, наслаждались чувством полёта, не ведая, какие опасности могут быть под толщей снега.
Летом купались на Каме. Смельчаки открывали купальный сезон уже в апреле-мае. Ещё учились играть на гитаре, петь песни, плясать чечётку. Такие были в ту пору развлечения у обездоленных подростков: наполовину хулиганские, наполовину спортивные.
С началом Отечественной войны жизнь стала еще более тяжелой. В Пермь нахлынули массы эвакуированных людей. Пассажирские и товарные составы из западных районов прибывали днем и ночью, без расписания. Через неделю стали поступать раненые с фронта. Их размещали в больницах, развёртывали госпитали в школах и крупных административных зданиях. Эвакуированные семьи расселяли по квартирам, уплотнялись до предела.
Нас тоже уплотнили. В двух комнатах жили три семьи, 10 человек. Продуктов в магазинах не стало. Ввели карточную систему. Питались чем бог послал – хлебом и картошкой. Иногда мы с мамой ездили по деревням, чтобы обменять оставшиеся вещи на продукты. Рабочий завода считался наиболее обеспеченным, он получал в день 800 грамм черного хлеба, служащий 600 грамм, иждивенцы по 400.
Пищу готовили на таганке, реже на керосинках и примусах. Газа в ту пору не было. Электричества практически тоже не было, его отключали, экономили, боялись немецких авиа-налётов. Многие месяцы уроки я делал при свете керосиновой коптилки.
Очереди за хлебом выстраивались с 5 часов утра, задолго до открытия магазина. Людей переписывали химическим карандашом, ставили номер на ладони, чтобы никто не мог вклиниться со стороны. Очереди достигали 200, 300 и более человек. Хлебные карточки часто теряли или их крали. Эта была настоящая беда для человека, для семьи – карточки не восстанавливали.
Наступила зима. Топить печи нечем, в квартирах холодно. Школьников стали направлять на заводы на помощь рабочим. Многие ребята, которым учиться стало не под силу, устроились на завод, поступили в школы ФЗО (фабрично-заводского обучения) и в последующем стали хорошими специалистами.
Он вернется!
Война шла к завершению. В 1945 году я учился в 9 классе школы № 9. Помню, между школами шел чемпионат по волейболу. Наша команда встретилась с ребятами из 11-й школы. Мы выиграли. В команде соперника я заметил симпатичного юношу небольшого роста, выделявшегося хорошей техникой игры. Прошло много лет, я уже давно работал врачом. Вспоминая юношеские годы, разговорился с товарищем, который когда-то играл за 11 школу. Спросил, как сложилась судьба того красивого паренька. Товарищ рассказал, что его посадили еще в 10 классе, якобы как организатора «антисталинской организации» среди школьников.
Случилось так, что в 1990 году я встретил этого паренька, теперь уже седого человека, многое видевшего и перестрадавшего. За ним были годы исправительно-трудовых лагерей и сибирской ссылки. Годы не сломили его. Это был Израиль Абрамович Зекцер – первый председатель Ассоциации жертв политических репрессий Пермского «Мемориала». Он отсидел по доносу своего же товарища, одноклассника. Безвременно ушедший из жизни И.А. Зекцер оставил о себе добрую память несгибаемого, непримиримого борца за справедливость, доброго, отзывчивого человека, помогавшего вернуть честное имя людям, невинно пострадавшим в годы сталинских репрессий.
Как выяснилось позднее, за студентами вузов, отцы которых были арестованы, устанавливали негласное наблюдение, не брезговали и провокациями. Было нечто подобное и со мной. Один сокурсник пригласил к себе домой. Я знал его родителей, бывал у них в гостях. Однако он повёл в соседний дом, ссылаясь на то, что там живёт его родственник, который уехал в командировку, ключ есть, никто не будет мешать. Поставил на стол заранее припасённую бутылку водки и на закуску солёную капусту без хлеба. Я был неопытен, но и не болтлив. А он вовсю старается вызвать меня на откровенность, расспрашивает об отце. Я сказал, что отец погиб на фронте. Позднее узнал, что он был осведомителем. Не удалось ему накопать тогда «материал».
Закончилась война. Был всенародный праздник Победы, великое счастье. Победа вселила в нас новые надежды. Школу я закончил в 1946 году. Десятиклашки и демобилизованные молодые солдаты в гимнастерках поступали в вузы. Я поступил в медицинский институт. Этого очень хотела моя мама. Она говорила, что отец, будь он рядом с нами, посоветовал бы то же, что и она.
В то время я ещё не думал о хирургии. Но после четвёртого курса, прослушав лекции заслуженного хирурга, профессора Бориса Васильевича Парина, который к тому же прооперировал моего друга и удалил ему врожденную опухоль на лице, мнение свое изменил. Тогда и решил стать хирургом. В той же клинике мне позволили сделать первую операцию на голени при ассистенции врача. Страха не чувствовал. Я был в себе уверен, знал, что и как делать.
После окончания института в 1951 году по распределению направили в Сыктывкар, но к этому времени моя мама окончательно потеряла зрение, стала инвалидом первой группы. Сказались годы работы с микроскопом, сказались и выпавшие ей тяжелые переживания. Нельзя было уезжать, оставлять ее одну. Мама написала заявление в министерство, приложила необходимые документы, и меня перераспределили. Направили в Пермскую железнодорожную больницу. С шестого августа приступил к работе.
Все эти годы об отце ничего не было слышно, хотя иногда люди рассказывали, что вроде бы видели его в сибирских лагерях. Слухи, конечно, не подтверждались. Мы решили, что папа осуждён на 10 лет с последующим поселением на Колыме. Вещи отца ждали его. Их не меняли и не продавали, хотя в иные моменты было так трудно, так голодно... В десятом классе мама предложила перешить на меня папин костюм, но я сказал: «Нет! Он вернётся, во что мы его тогда оденем?» Все-таки в студенчестве мама отдала мне папины штиблеты и перешила костюм. Это случилось через 11 лет после его ареста.
В 1948 году мама получила первое извещение. Там говорилось, что её муж, мой отец, умер от воспаления лёгких. На её запрос, где это случилось, когда и где похоронен, пришёл новый ответ, что Орлов А.Г. скончался от паранефрита и гнойного плеврита. Место захоронения не сообщили. Через много лет я понял, что и причину смерти, и место захоронения жертв репрессий умышленно скрывали. Или просто фальсифицировали. В 1994 году пришёл новый документ: «Орлов А.Г. расстрелян в городе Свердловске в 1937 году по постановлению тройки УНКВД Свердловской области от 20 октября 1937 года». Оказывается, это произошло в первый месяц после ареста! Правду об отце, о преступлении, содеянном властями, скрывали от семьи на протяжении целых 57 лет. В том же документе было сказано, что А.Г. Орлов реабилитирован Пермским областным судом 4 ноября 1955 года.
5 марта 1953 года. Умер Сталин.
Страна замерла. Митинги, траурные флаги и портреты в черной рамке. Я спросил маму: мне тоже надеть траурную повязку? Она сказала, «одевай, репрессии ещё не закончились». Я носил повязку два дня.
1956 год. Москва. Февраль. Я на курсах усовершенствования хирургов в Центральном институте. Объявили: занятий не будет. Грядут большие перемены. Людей буквально загоняют в специально приготовленные радиофицированные аудитории, спортзалы. Будет какой-то важный доклад. Курсантам, врачам ЦИУ тоже объявили, что вместо занятий идем слушать сообщение правительства. Собралась масса народа, все стоят один к одному, тесно. Гремит многочасовая речь, развенчивают сталинскую политику, раскрывают тайны злодеяний…
Ну что тут скажешь?! Погибли миллионы людей. Народу нанесены такие раны, столько пережито страданий, горя, унижений, что они будут тлеть в нас до тех пор, пока мы сами не превратимся в прах. Весь вопрос в том, сделаны ли выводы, научила ли нас чему-то история? Иногда смотрю вокруг, размышляю над нынешними событиями, и тревожно становится – нет, мало чему мы научились, и мы, и новые власти.
Свою жизнь я посвятил служению хирургии, лечению больных людей. Проработал на этом поприще 45 лет (не считая годы учёбы в институте). Ни разу не изменил своей профессии, сознательно продолжал дело отца. Прошёл путь от рядового врача до звания доктора медицинских наук, профессора. Вылечил и спас, наверное, тысячи больных. В КПСС не вступил и, понятное дело, при продвижении по службе всегда чувствовал торможение со стороны партийных органов. Никто, правда, об этом не говорил, никто не кричал, как раньше, что ты, мол, сын «врага народа». Действовали тихой сапой. Чтобы самоутвердиться, добиться равного с другими положения, мне всегда надо было знать больше, чем другие, уметь больше, служить профессии с предельной отдачей. Это пережили все мои ровесники, дети расстрелянных сталинистами отцов.
Главной наградой для себя считаю любовь и уважение со стороны больных. За многие годы – никаких жалоб или конфликтов с пациентами, только благодарности.
Прожита большая часть жизни. Все в ней было, тяжелые испытания, душевная боль за погибшего отца, за маму, ждавшую его всю свою нелегкую жизнь. Но были и профессиональные победы, было творчество, общение с замечательными людьми. Не буду скрывать, я чувствую внутреннюю удовлетворённость итогами своей работы в любимой профессии, которую выбрал в память моего отца.
МАМА
Моя мама, Людмила Николаевна, заслуживает отдельного повествования, поскольку её роль в моей жизни, в моем становлении имела огромное значение. Вся тяжесть забот о семье выпала на её долю. Все жизненные и бытовые заботы она вынесла на своих плечах: зарабатывала, доставала, покупала, приносила, учила и воспитывала меня.
Еще до революции мама закончила пермскую гимназию Бартминской. Она была молода, красива, очень любила папу. В момент ареста мужа ей исполнилось 37 лет, и всю дальнейшую жизнь без остатка она посвятила только семье, больше не выходила замуж, не допускала никаких ухаживаний за собой, ждала возвращения отца всю жизнь.
Мама закончила медицинские курсы, стала квалифицированным специалистом – клиническим лаборантом в терапевтической клинике областной больницы, возглавляемой профессором П.А. Ясницким. Прирабатывала еще в поликлинике № 4 (гл. врач А.А. Платонова, у которой муж тоже был арестован и не вернулся). С её мнением считались врачи, консультировались доценты клиник, привлекали к участию в консилиумах. По совместительству устроилась в поликлинику МВД в надежде что-то узнать об отце (надо же, взяли на работу жену «врага народа»!), работала в каких-то исправительных колониях для заключенных, ходила по домам, брала кровь, лечила больных как медсестра…
Перед началом Отечественной войны недалеко от Перми приступили к созданию бальнеологического курорта Усть-Качка. Построили первую деревянную ванницу. Появились первые больные, преимущественно дети с тяжелыми поражениями ног. Они жили в приспособленной для этого деревенской церкви и школе. В ванницу детей возили на телеге. С началом сезона в Усть-Качку выезжала медицинская бригада учёных и врачей из Перми (в том числе и мама) для исследования, лечения больных ребятишек, наблюдений и изучения первых результатов.
В другие годы мама ездила в составе врачебных бригад в Ключи, в село Фоки, в Гайны, чтобы оказать медицинскую помощь больным, пораженным тяжелым заболеванием – септической ангиной после употребления в пищу перезимовавших под снегом хлебных злаков.
Жизнь без отпусков, без отдыха. Она считала необходимым брать меня с собой в Усть-Качку и Фоки. Отправляла на каникулы к родственникам в Москву, заставляла посещать родных и знакомых в Перми, помогать им, в общем, старалась лепить из меня человека.
Мама постепенно теряла зрение, слепла. Наконец, наступила полная темнота. Несмотря ни на что осталась такой же, как и раньше, внутренне организованной, мужественной. Всё делала сама, научилась чтению слепых с помощью рук, слушала радио, была в курсе событий. Самостоятельно обслуживала себя, придерживалась строгого, раз и навсегда заведенного распорядка.
Однажды, уже в возрасте 80 лет, с ней случилось несчастье. Огонь с газовой горелки перекинулся на тряпку-прихватку, вспыхнула кофта, мама получила обширный ожог 2-3 степени обеих рук, плеч, груди и даже спины. Её спасли внучка и зять, они погасили губительный огонь. Потребовалось три месяца лечения. Всё это она перенесла мужественно.
Мама дожила до 93 лет. Хотя и была уже слабенькой старушкой, но умерла как бы случайно, внезапно, в 12 часов ночи 6 февраля 1994 года в день рождения моей жены, у нас на руках. Дай Бог ей царства небесного… И прости меня, Боже, за все прегрешения перед мамой.
СТУПЕНИ
В 70-е годы мне позвонили из областного УВД, попросили оказать консультативную помощь одному больному заключенному. Неожиданный вызов вызвал бурю эмоций. Я могу оказаться в СИЗО, где в 30–40-е годы была тюрьма НКВД № 1. Именно сюда привезли когда-то моего отца.
Тяжелые каменные своды, массивные железные решетки, тамбуры в коридорах, глухие двери камер. Мне казалось, он видел все это когда-то, он шел по тем же коридорам. И так же, как сейчас за мной, так и за ним лязгали замки – впереди, а потом за спиной. Несколько вежливых сотрудников вели меня к больному. Разве расскажешь им, что я испытываю, как тяжело на душе?
На второй этаж ведет широкая лестница из массивных каменных ступеней. На ступенях справа и слева – гладко отполированные углубления, следы тысяч ног заключенных. По этим ступеням ходил и отец…
В одиночной камере сидел уголовный преступник, больной, истощенный человек, не отвечавший на вопросы врача. Я установил диагноз, предложил коллегам из тюремного госпиталя план лечения. Возвращался с тяжелым сердцем, шагал по выбитым тюремным ступеням и думал об отце, о нашей жизни.
Через много лет мне удалось ознакомиться со следственным делом отца, хранящимся в краевом общественно-политическом архиве. Если быть точным, дело включает протоколы допросов не только А.Г. Орлова, но и еще 53 жителей Перми, арестованных по делу о повстанческой армии, которая, якобы, готовила восстание против существующего строя. На первый допрос отца вызвали уже на второй день после ареста. Второй и последний допрос состоялся 12 октября 1937 года.
О какой повстанческой армии идет речь? Нечего и говорить, что ее в природе не существовало. Хочу процитировать опубликованную в предыдущем томе Книги памяти статью историка, профессора О.Л. Лейбовича «Кулацкая операция на территории Прикамья в 1937–1938гг.». Она проливает свет на судьбу моего отца и его товарищей по несчастью.
«Летом 1937 г. начальник Свердловского управления НКВД Д.М. Дмитриев «…дал директиву начальникам городских и районных отделений НКВД», согласно которой «…аппаратом УНКВД вскрыта в Свердловской области, руководимая право-троцкистами контрреволюционная повстанческая организация, которая… создана по принципу формирования воинских частей, делится на корпуса, роты, взводы со штабом контрреволюционных повстанческих организаций в гор. Свердловске». Организация располагает вооружением, которое до поры до времени хранится на складах Осоавиахима»<…>.
По следственным документам можно проследить, как формировался уральский сценарий. Все началось с ареста в апреле 1937 г. начальника Камского речного пароходства Григория Ивановича Кандалинцева<…>.
Через месяц изнурительных допросов Кандалинцев согласился дать показания, точнее говоря, подписать протокол, продиктованный следователю… Д.М. Дмитриевым и Н.Я. Боярским. В протокол внесли признание подследственного о существовании областного повстанческого центра. Были перечислены пять округов: в Перми, Надеждинске, Березниках, Краснокамске и Свердловске. Кроме того, в протоколе «…указывалось, что Кандалинцеву известно о существовании крупной контрреволюционной повстанческой организации в Коми-Пермяцком округе. В протоколе также говорилось, что эта повстанческая организация разбита на взводы и роты».
После этого следователям, в соответствии со сценарием Дмитриева, необходимо было «набрать» состав взводов и рот, то есть арестовать сотни людей и выбить из них признания об их участии в создании повстанческой армии. Что и произошло. В отдельную группу были выделены упомянутые выше 53 пермяка, в списке которых А.Г. Орлов значился под номером 25. Вот выдержка из протокола допроса отца от 12 октября 1937 года:
Следователь. «Вы арестованы как участник белогвардейской повстанческой организации в г. Перми. Когда, при каких обстоятельствах вы были завербованы в эту организацию? В чем заключалась ваша роль?»
Орлов А.Г. «Участником организации я не был, никто меня не вербовал и никакой роли на меня не возлагал».
Следователь пытался запугать арестованного, ссылался на неведомых ему «подельников», которые, якобы, уже признались, дали «изобличающие» показания на него. Отец стоял твердо: «Членом организации не состоял, никакой борьбы против Советской власти не вел». Не дал себя запугать, никого не оговорил, остался до конца честным человеком.
Как врач я невольно обратил внимание на то, как от страницы к странице в протоколах менялась подпись отца. Сначала вполне четкий почерк, затем подпись меняется, становится все более неразборчивой. Последнюю подпись он поставил, едва держа ручку в руке. Это видно, что называется, невооруженным глазом. Представляю, что ему пришлось выстрадать…
По решению «тройки» из 53 арестованных по данному делу 47 были расстреляны, остальные получили по 10 лет лагерей. Как указано в материалах дела, их расстреляли 25 октября 1937 года.
Поделиться:
| ⇐ предыдущая статья | в оглавление | следующая статья ⇒ |
